Диша сморщилась.
— Молодое вино нынче крепкое, — сказала она, ни на кого не глядя. — Ударяет в голову, выбивает последние мозги.
И Драко представил вновь и в красках, как Поттер отдает ей приказы — ей, девственнице, запретной, и желанной, как все запретное — приказывает коротко и отрывисто, как всегда, когда возбужден до предела.
Говорит непристойности, самым будничным тоном, не как ругательства, а как слова, которые иного смысла и не имеют, не грязны и не омерзительны, а предназначены лишь точнее передать все, что ему сейчас от нее нужно.
Гарри ласкает грудь Диши, поднимает подол ее рубашки, пальцы скользят по влажной плоти, впиваются и сминают. Поцелуи непристойны, глубоки, Гарри наступает, прижимает девушку к стене и заставляет раздвинуть ноги…
Драко тряхнул головой.
Что с нами такое? Что с нами происходит?..
Ничего между ними не было.
Наверное… Наверняка. Гарри лишь раз оступился — и заплатил ужасную, несоразмерную греху, цену…
Первый раз он бежал от вины и боли в объятия любовницы. Почему не сбежит сейчас?
Кто-то произнес эти слова в голове у Драко, проговорил отчетливо и с ледяным смешком.
У него уже есть любов… ница. Любовник.
Был? «Был» — ты хочешь сказать?
Пожалуйста, перестань. Я не знаю, кто ты, и зачем ты здесь…
От стены отделилась высокая тень, и Драко увидел, как сверкнули черные птичьи глаза.
— Это ты? Ты вернулся?..
— Я никуда и не уходил. Мне некуда идти.
Драко оглянулся вокруг, опасаясь свидетелей или того хуже — шпионов.
— Не бойся. Здесь безопасно. Никого нет. Только ты, я… и наш маленький неоплаченный контракт.
— Я не припоминаю, — Драко сделал жалкую попытку схитрить.
— Ты прекрасно помнишь. И теперь, когда прочел мое имя в книге Вечного Позора — ты не только помнишь, но и понимаешь, не так ли?
— Я убил бы тебя собственными руками, если бы ты уже не сдох, — сказал Драко тихо. И задрожал, услышав в своем голосе поттеровские интонации.
— Тс, тс. Поспешные выводы? Куда они завели твоего любовника?
— Я не такой. Я знаю, что ты приказал убить моего сына…
— И снова ложь, — Король Эан мягко качнул головой и принюхался. — В этом дворце ею пахнет даже от жасминовых ветвей.
— Скажешь мне, как было в действительности? У тебя было много времени, чтобы придумать историю…
— Была целая вечность, — черные глаза устало и неторопливо, как у черепахи, закрылись складчатыми веками. Эан улыбнулся каким-то своим мыслям. — Но я не нуждаюсь больше во лжи. Да, было время, я ел ее вместо каменного сахара и пил вместо вина. Но теперь? Какой мне смысл?
— Такой, что ты сошел с ума… от жажды мести…
— И имел на то полное право, разве нет?
Драко промолчал. Он отвернулся и зашагал прочь, ускоряя шаги. Но призрак двинулся рядом с ним, быстрый и ловкий, неприятно живой — Драко чувствовал его запах, одуряющий и жаркий запах пряностей и раскаленного песка, что вот-вот оплавится и превратится в мутное стекло.
— Я назову тебе имена предателей, одно за одним. Ты решай, что с ними сделать. Ты отец… «короля». Тебе и решать, правда?
Драко сжал губы, чтобы подавить ругательства.
— Первое — Годрик Грей. Человек, который нашел красную варежку. О, долгая история. Твой друг еще не поделился, не так ли? Грей, видишь ли, имел привычку возвращаться туда, где испытал удовольствие. Приятная, милая, полезная привычка. Одна из варежек, такая, с белым зайчонком, вышитым на ней заботливой мамашей, все еще лежала в снегу, скатилась в овраг. Грей подобрал ее и спрятал, и долго бродил вокруг, сожалея лишь о том, что тело уже нашли, отвезли в морг, что он не может больше увидеть испуганные глаза и открытый ротик, куда так приятно было…
— Замолчи!
Драко сжал голову и прикрыл уши.
— Хорошо. Хорошо, Драко, я обойдусь без душераздирающих подробностей. Грей просто спрятал варежку у себя, и, бывало, он натягивал ее на свою ручищу и трогал себя… Но ты опять закрываешь уши?.. Что с вами всеми такое, во имя чего вы не хотите знать правду? И меня еще обвиняют во лжи. Да будь вы собаками, вы ели бы ложь с моих ладоней и рычали бы, если бы я попытался ее от вас спрятать.
— К дьяволу. Я не хочу это слушать.
— Годрик прибыл сюда оборванным и обозленным. Скитался много, мучительно, долго… и особенно претерпел в Мокрых Землях. Попроси его закатать рукава — на запястьях у него шрамы. Его заковали в кандалы, поймали пираты. Они заставляли его делать самую грязную работу. И, поверишь ли? Он продержался там, в грязи, голоде, холоде, в кошмарных унижениях только вспоминая свою красную варежку… Только она хранила его рассудок невредимым. Воспоминания… Сладкие. Томительные, как ласки любовницы. Он оставил ее без сожалений — тогда ему нужно было, нужно было во что бы то ни стало, чтобы беднягу простака Квини поймали вместо Годрика. И она послужила ему в последний раз. Но иногда я думаю, что он только ее и любил. Только о ней и жалел. Только о ней и думает…
Драко содрогнулся.
— А Квини? — оживился Эан, не обратив внимания на гримасы и дрожь Драко. — Ведь, знаешь, он доверял этому чудовищу. Грей забрал его совсем мальчишкой, забрал из приюта, где маленького волчонка били и унижали — кто как умел, как фантазии хватало. И Грей его ни разу пальцем не тронул, подумай только. Они прошли вместе сотни дорог. Делили добычу, согревали друг друга теплом, когда денег на ночлег не было. Снежные поля и два волка, какая картина? Один огромный, страшный, другой — мелкий, худосочный, жалкий, прилипала, а не оборотень. И они идут, идут… без цели, без средств. А потом эта варежка. Интересно, как Квини кричал, когда узнал запах своего покровителя, спасителя? Интересно, что Квини сказал Поттеру в тот, последний свой, вечер?
— Не интересно.
— Гм? А я нахожу все это даже забавным. Разумеется, не предательство. Только их крики. Их страх, их ужас, растерянность.
— Ты не лучше Грея.
— Я Король, а он просто палач. В том и разница.
— Прежде ты много говорил о богах и справедливости.
— С тех пор я стал… живее. Когда живешь, чувствуешь, как мир несправедлив и грязен. Но, когда живешь, тебе это даже нравится.
— Тебе нравится думать о Годрике Грее?
— Ничуть. Поверь мне, ничуть. Я рассказываю, чтобы ты все понимал. Всему научился.
— И чему меня должна научить его история?
Эан хохотнул.
— Не доверять своему спутнику? Даже если тысячи дорог будут пройдены. Не оставлять следов? Не поддаваться пагубной страсти? Я не знаю, отец-тень.
— Ты должен был сказать это раньше… Теперь поздно. Слишком поздно.
— Я мог бы сказать, но какой был прок? Тебе предстояло гнить заживо, блуждать в топях, тонуть, оплакивать пса, снова тонуть, ползти по скованной льдом земле, стать рабом Шелковой Шахты… Тебе предстояло столько всего. Было бы неуместно… и невежливо начинать все с Годрика Бесчестного.
— За что его так прозвали?
— Я его так назвал. Когда он пришел ко мне. Он много врал про свой побег из Мокрых Земель. Мне это понравилось. Понравились его хитрость, жестокость, умение вырвать чужую правду, а свою всегда скрыть. Я возвысил его.
— Очень зря, — не без злорадного торжества заметил Драко.
— Да. Я возвысил его, а он перерезал мне глотку. И, знай это — я не успел отдать приказ. Твой сын был совершенно невредим, никто и пальцем его не трогал. Пока Годрик не увидел Меч Луча у него в руках и не убедился, что слухи правдивы. С этого момента мы были обречены. Мне подарили вторую улыбку, а твоего сына зарезали, как свинью.
— Я не верю…
— А ты спроси у Диши. Это имя второго предателя. Диша Далейн, из Далейнов Фаэйры, начальников Золотой стражи. Та, что кичится своей девственностью так же, как иные — умом, богатством или благородством рода. С ее согласия убили меня, а затем вскрыли ребенку грудь и вложили в нее камень. Все было под ее присмотром.
— Ложь. Диша ненавидит Грея. Сговора быть не могло!
— А сговора и не было. Был Годрик, который обезумел, наслушавшись сказок о власти королевских камней. Был мальчик, которого ко мне привели. И была девственница-воин, которая вообразила тотчас, что я — я! — собираюсь ребенка пытать.
