— Кто? — повторил Драко громче.

— Он! Королевский слиток. Он задремал, вода его усыпляет… Мало времени, папа. Уходи. Уходи отсюда, он ненавидит тебя с минуты, как только я тебя увидел… узнал. Он хочет, чтобы ты умер.

Скорпиус закусил губу и быстро вытер слезы.

— Пожалуйста. Не трогай меня. Уходи. Он не даст меня в обиду, он не даст мне умереть! Никогда! Ты не бойся, я буду жить. Я буду Королем. Только ты уходи.

Мелькнула у Драко мысль о спектакле — мелькнула, и тут же пропала. Скорпиус, который показался ему таким здоровым, счастливым, крепким — при встрече, таким ухоженным, превосходно умеющим себя вести ребенком, что казался ненастоящим — стал в одно мгновение другим мальчиком.

Затравленным. Испуганным. Очень, очень больным. Его щека дергалась, руки поднимались и падали, пальцы шевелились невпопад, будто он терял контроль над собственным телом. Дыхание было глухим и быстрым, с какими-то всхлипами, как у больного крупом. Драко испугался приступа, метнулся к сыну, чтобы схватить его — но все изменилось за секунду до того, как он прикоснулся.

На щеки мальчика вполз густой румянец, глаза широко раскрылись, он раздувал ноздри и оглядывал свои ладони.

— Что сейчас было? — потребовал он. — Почему ты в воде?

— Я хотел помочь, — пробормотал Драко. — Скорпиус, что с тобой?

— Со мной? Я же только что вынырнул, — обезоруживающая улыбка.

— Сколько времени я пробыл под водой? Наверное, минут десять, не меньше! Вот были бы у тебя часы, ты мог бы сказать.

— У меня… часов нет, — Драко вглядывался в лицо сына, пытаясь поймать тень того — подлинного. Тень ужаса, тень безрассудной храбрости, которая ужас только усиливала. — Прости.

Гарри слегка шевельнулся, когда Драко закончил рассказ.

— Я думаю, он слишком мал, чтобы подчинить силу этой магии. Она сама подчиняет его себе. Она ломает его, чтобы сделать настоящим королем, правителем, тираном, вождем… кем угодно… ей все равно, что с ним будет. Она… держит его в плену.

— А он сопротивляется?

— Насколько может… мог… Больше я не видел, чтобы он… Господи. Больше я ничего такого не видел.

— Это все могло… Драко, прости, но могло это быть подстроено?

— Даже у такого талантливого мальчика… как мой Скорпиус, не вышло бы изобразить приступ. Это было похоже на безумие. Или на судороги, падучую болезнь. Я очень испугался. Наверное, в тот момент я сам почти обезумел. Все повторилось, как будто кому-то нравится, чтобы я опять и опять это видел… Но я запомнил все, каждое слово.

— Говоришь, больше такого с ним не было?

— Да… н-нет. Иногда. Но может быть, я только воображаю. Мне кажется, он смотрит на меня с такой… жалостью.

— Тень отца, — задумчиво повторил Гарри. — А я опять ошибся. Тень видит больше, чем ей позволено. Диша… говорила мне, что Короля многие жалеют. Она начальствует над стражей и ни за что не даст его в обиду, но они… не преклоняются. Они просто жалеют его, как ребенка, как дитя, попавшее в беду. А что остается ему? Жалеть своего отца.

Драко выдохнул и прижался лбом к плечу Гарри. Тяжелая ладонь легла на его затылок.

— Мы придумаем, как положить этому конец. Теперь, когда ты знаешь, откуда начать поиски…

— Нет. Не нужно больше искать. Я уверен, что знаю, где дверь обратно.

— Т-с-с… Не ты ли призывал поменьше болтать? Ты нашел, прекрасно. Диша поможет нам собраться в путь.

— Ты ведь не скажешь ей?..

— Посмотри сюда. И скажи, в чем я не прав.

Аккуратно притворив дверь, Драко зашагал по коридору к своим покоям. Его грудь болела, под ребрами что-то тянуло — от предчувствия близкой удачи.

Он ступал легко и быстро, почти бесшумно. Фонарики на стенах сочились желтым, как одуванчики, светом, тени играли на лицах мраморных женщин. Женщины, нагие и бесстыжие, стояли в нишах, прижимая к груди руки — в барочном и надуманном жесте, в приступе показной невинности.

Их пустые глаза провожали Драко бесстрастными и жадными взглядами.

Шлюхи, подумал он вдруг.

Усмехнулся с какой-то отважной яростью, бесшабашно — словно вернулся к «тому мальчишке», на четверть века назад. К насмешнику, к жестокому, ядовитому паучку.

Радость его была отчасти с горьким привкусом.

Интересно, Поттер действительно переспал с ней?

Ради того, что он добыл, еще и не то стоило сделать.

И всегда любил рыжих…

Да не все ли равно?

Эта ночь не для плохих мыслей. Не для плохого. Не для чужого.

Не для Диши.

И его воображение, словно упрямый и жестокий боггарт, тотчас нарисовало тошнотворный образ.

Лицо с широкими скулами, выразительными глазами, выпуклым подбородком. Узкие губы, тоненький точеный носик — если бы не он, лицо показалось бы грубым и простецким. Прозрачные глаза нежного и неуловимого оттенка — между зеленым и голубым. Длинная шея, красные волосы, собранные в косу, коса скользит меж лопаток, будто питон — толстая, живая. Золотой шлем с пышным плюмажем из синих, алых, черных перьев.

Драко представил — и совершенно, до дрожи, отчетливо, как руки Гарри скользят по широким, костлявым плечам, как его губы касаются сухих и строгих губ Диши, как Гарри заводится от того, что ласкает неприступное, запретное, недоступное другим — как его дыхание становится учащенным, ресницы опускаются, веки тяжелеют, как его член наливается кровью. Вот Гарри стягивает рубашку с белого, словно соль, плеча, расстегивает прошитый жилет, какой стражники надевают под кольчугу, высвобождает из льняного плена крепкую, круглую, как яблоко, грудь…

Голос у Диши Далейн был низкий, грудной. Когда она говорила, у многих мужчин глаза туманились, и Драко был уверен — у многих из них яйца ныли и набухало в штанах.

Диша говорила мало, по делу, но манера у нее отчего-то была как у завзятой болтушки — быстро и горячо, со стремительным понижением тона к концу каждой фразы, так, что последние звуки она почти выдыхала. Эта ее особенность поначалу казалась раздражающей (как многие придворные, она Драко раздражала и самим фактом своего существования), но затем Драко привык… даже начал находить голос Диши приятным. Она говорила с Королем на равных, ни перед кем головы не склоняла, ни перед кем не лебезила и ничего не боялась — и голос ее среди сладких, как патока, льстивых дворцовых речей казался эдаким чистым ручьем. Водой, которой споласкивают нёбо после медовых пирожных.

— Я из особенных, — сказала она на каком-то приеме, поворачиваясь к Гарри и глядя ему в лицо открытым, насмешливым взглядом. — Так положено первой дочери начальника королевской стражи. И всегда было. Мои сестры не такие. Они давно замужем. У Далии трое детей, а Дита носит под сердцем первенца.

— Секта дев-воительниц, — встрял какой-то козлобородый, в шитом золотом плаще, чьего имени Драко не запомнил. — Чистых дев. Невинных дев.

— А если бы мистер Далейн родил сына? — спросил Гарри, прикинувшись идиотом.

Диша смерила его взглядом.

— Мой брат тоже счастливо женат… если ты об этом.

— И ты одна такая осталась?

— Какая?

— Ты сама сказала — «особенная».

— Это не секта, — устало проговорила Диша. — Это группа тех, кто не может разорвать свое сердце, один кусок кинуть любимому, а второй — Королю. Мы служили ему много веков. Мы… и такие, как я. Что до семьи? Далейны никогда не предавали Золотого Дворца.

— Та же судьба ждет твою старшую племянницу? — сухо осведомился Драко.

Диша коротко кивнула. Тонкая прямая прядь выбилась из-под шлема и лежала на ее бледной щеке, как росчерк алых чернил.

— И ведь даже не из Золотого Града, — воскликнул козлобородый с пьяным энтузиазмом. — Посмотрите на них! Далейны кичатся, всем говорят, что старинный род…

— Мы из Фаэйры, — Диша кивнула. — У нас светлая кожа и светлые глаза. Мы не такие, как люди золота. Мы служим по доброй воле, с чистым сердцем…

— Ага, а у нас говорят — «отдал, как в Фаэйре отдают первую дочь», — прогоготал козлобородый.