При прежнем покойном хане Кара-оглане сыне Баба-онбеги Керимберды-ишан был самым главным ахуном. После избрания нового хана Керимберды-ишан вернулся в своё село. А представитель текинского племени ганджик Курбанмурад-ишан стал ахуном нового хана Нурберды и заодно всех текинцев.
Сазак последовал за Полат-ханом и Керимберды-ишаном. А те уже вышли со двора и на углу крепости поджидали старого сердара:
— Чувствуете, какой оборот принимает наша беседа? — заметил хан.
— Да тут нет никаких неясностей. Они, толкуя об извечном мужество туркмен, хотели бы ввергнуть нас в новую кровопролитную битву. Но одно мне не очень понятно. Откуда у Довлетяра-бека появились такие познания по истории? Здесь не обошлось без каландара-ходжи, — заключил Сазак.
— И я так думаю, — согласился хан, — но неплохо бы получше разобраться в намерениях этого странствующего ахуна.
— Нужно предоставить ему возможность побольше говорить, высказывать свои взгляды на тот или иной затронутый вопрос, — это нам поможет внести окончательную ясность, кто он и с какой целью здесь вертится многие месяцы.
Полат-хан и его спутники совершили омовение возле хауза и стали возвращаться в крепость. А навстречу им следовали каландар-ходжа и Салих-ишан.
Керимберды-ахун обернулся и стал наблюдать, как совершает обряд омовения каландар.
— Не совсем понятен мне этот гость Довлетяра: и сидит он на ковре как-то странно, и омовение совершает неумело, словно только учится этому священному делу… — заговорил он.
— Что вы, Керимберды, хотите этим сказать? — спросил Полат-хан.
— Не хочу, конечно, брать на душу грех, но я начинаю сомневаться в святости этого человека. Давайте приглядимся, как он читает намаз[1], как совершает послеобеденный тавир[2]. И надо ещё послушать его речи…
— Верно, — согласился хан, — надо дать гостю возможность высказаться до конца. — А вы, Сазак-ага, сразу же после обеда доскажите то, что не договорили перед обедом.
После вкусного и обильного обеда Сазак, как и условились, заговорил первым:
— Туркменский народ разобщили: лебабские туркмены, эрсары попали под пяту бухарского эмира и его беков, емуды, емрели и човдуры, живущие в окрестностях Хивы, ощущают плеть хивинского хана, а текинцев порабощают со всех сторон все, кому не лень, В один день хивинский хан грабит, в другой день иранский шах нападает. В своём доме мы ещё ни одной ночи спокойно не спали. Если бы не трогали наших сельчан, не брали в плен наших жён и дочерей, не угоняли скот, не топтали наши посевы, мы согласны платить посильный оброк сильному царю. Поэтому я не вижу ничего страшного в подчинении белому государю, если он оградит нас от набегов иранских грабителей и хивинских разбойников…
— Мы сами себя способны защитить… — перебил Довлетяр, но Полат-хан поднял руку, что означало: не следует мешать Сазаку говорить, и сердар продолжал!
— Недавно на наши сёла напал Абдулла-серкерде, угнал в иранский плен многих наших людей. Следом за ним вроде бы для отместки направился на иранскую землю Довлетяр. Но вместо того, чтобы сразиться с Абдуллой и вернуть наших людей, он напал на мирные иранские селения и ограбил бедняков. В ответ на это Абдулла снова подверг разрушению наши сёла. Вот как Довлетяр защищает свою страну. Ему безразлично, что грабят наших жителей, угоняют в рабство наших людей. Он отправляется туда не для сражения, а для такого же грабежа иранских селений, для собственного обогащения, делает то же, что и Абдулла, Если мы найдём общий язык с русским царём, то Довлетяр и Абдулла вынуждены будут прекратить свои набеги. Поэтому они так и противятся общению с нашими сильными соседями — русскими.
— Мы тоже против прихода к нам русских, — выкрикнул Салих-ишан.
— Конечно, вы тоже тогда можете лишиться своим немалых доходов, которые собираете под видом жертвоприношений аллаху. Вам тоже невыгодно, чтобы люди жили мирно, без кровавых столкновений, без отчаянных горестей, тогда ведь они реже станут обращаться к вам за утешением, — ответил ишану Саза. Но тому тут же пришёл на помощь каландар:
— Сазак полагает, что если туркмены подчинятся русским, то они обретут спокойную жизнь. Но это не так. Ведь после того, как хивинский хан подписал соглашение с русскими, те начисто разгромили газаватских туркмен, емудов. Русские очень жестоки и безжалостны…
— Не знаю, так ли было в Хиве, как вы говорите, но очень хорошо знаю, что туркмены у берегов Хазара очень мирно живут со своими соседями-русскими, в трудную минуту приходят на помощь друг другу. Наверно, многие помнят, как однажды галжары напали на челекенских туркменов и начисто ограбили их, тогда ведь русские спасли их от голодной смерти, дали две тысячи пудов зерна, — перебил сердар, но рыжебородый всё же довёл свою мысль до конца, высказал то главное, к чему, видимо, сводились все его предыдущие рассуждения:
— Если вы, Сазак-сердар, хотите спокойно жить, то надо подчиняться не русским, а более надёжному и сильному государству, ну, скажем, англичанам, они не капыры, как эти русские…
— А что, разве они мусульмане? — с удивлением посмотрел на каландара Керимберды-ишан. Каландар не выдержал его вопросительного взгляда:
— Хотя сами они и не мусульмане, но издавна являются верными защитниками мусульман.
Полат-хан, всё это время молчавший, наконец резко поднялся с места:
— Теперь понятно, о чём вы печётесь, каландар-ходжа. На афганской земле ваши англичане показали, какие они защитники мусульман. Так вот что, гость, если вы действительно идёте в Каабу, то сейчас же отправляйтесь в путь. На просторах моего ханства вам нечего делать, здесь не нужны ни ваши разговоры, ни вы сами!..
Рассерженный Полат-хан направился к двери, за ним последовали Сазак и другие гости.
Бек сидел злой и недовольный подобным оборотом событий. Каландар-ходжа гостил у него почти неделю. Они нашли общий язык. Довлетяр побаивался Полат-хана. В том, что у бека не было С ним тесных контактов, Довлетяр винил Сазака-сердара. Что только не предпринимал бек, чтобы наладить хорошие отношения с ханом, одних ценных подарков сколько ему отправлялось. А в ответ — прохладное отношение, не приходил в гости, когда его звали. И вдруг вчера привозят известие о приезде к нему Полат-хана. Бек чуть не запрыгал от восторга. Он велел почистить двор, украсить дом, зарезать барана. По тому, что беку было приказано пригласить сельских старшин, ишаков, мулл, не трудно было понять: в его доме состоится какое-то важное совещание. Правда, радость его была несколько омрачена тем, что на такое совещание придётся приглашать и Сазака. Но бек подумал, что в его доме старый сердар не посмеет говорить что-то лишнее…
Теперь бек отчётливо понял, что если он не устранит Сазака-сердара, ему не видать, спокойного житья. «От зависти ты, старый Сазак, возводишь на меня злобную клевету. Это же надо быть таким скверным человеком, чтобы сидеть у меня в доме, есть мою баранину и тут же, при Полат-хане я гостях, говорить, что Довлетяр-бек и Абдулла-серкерде, дескать, равные враги для нашего народа?! А Полат-хан вместо того, чтобы одёрнуть его, не дать порочить меня, молча выслушивает подлого завистника и даже поддакивает ему… Верно, в нашем племени, кроме меня, никто не рискует ходить на аламан. Конечно, это дело непростое. Но у меня хватает и решимости, и отваги. Иранские селения боятся меня не меньше, чем наши сёла серкерде. Разве то, что я стал такою грозою для врага, не является героизмом?! И нечего завидовать моим богатствам. Они заработаны моей смелостью и отвагой. Ну, что ж, — граблю сёла, так ведь не свои же, а чужие! Захватываю и продаю пленников, так ведь не туркменов же!.. А Сазак не только завидует и клевещет, но ещё и хотел бы правоверных мусульман толкнуть в подчинение иноверцам. А те, правильно говорит каландар-ходжа, не позволят мне совершать ответные набеги на врагов… Русские ведь запретили продавать рабов в Хиве. Сазак ратует за русских. И почтенные мусульмане вместе с самим ханом охотно слушают его. По-моему, за такие речи следовало бы навсегда заткнуть ему рот. Ну, да ладно, при первом удобном случае я сам это сделаю…».
