В это время открылась дверь. Хабип-пальван с женой увидели на пороге Ризакули и замерли. В руках он держал знакомый узелок с деньгами. Хабип-пальван вскочил с молитвенного коврика:
— Что, не взял денег? Не вернул Джапаркули-джана? Почему? Где мой дорогой мальчик?
Беневше тоже от испуга дрожала и нетерпеливо ждала от Ризакули ответа. А он печально молчал. От недоброго предчувствия Беневше горько заплакала. Заголосили и её дочери…
— Где же, где мой сын? Почему его не привезли?! — в полной растерянности повторял Хабип-пальван…
Близким нелегко сообщать неприятную весть. Ризакули, заикаясь, выдавил:
— Джапаркули-джана нет в Ахале.
— Продали?! — в отчаяньи спросил Хабип.
Ризакули молча кивнул головой.
Хабип-пальван горестно сложил руки на груди:
— Это меня аллах так жестоко наказал. Сделал чьим-то рабом моего единственного сына.
— Ой, деточка, ой, Джапаркули-джан! — запричитала Беневше.
Хабип-пальван начал бить себя кулаком левой руки по голове и кружить по комнате:
— Ах, будь я неладен, это аллах меня наказал. На свете нет человека грешнее меня. Это я расплачиваюсь за людские слёзы и проклятья… — бормотал пальван. Наконец расстроенный Хабип умолк, посмотрел на жену и дочерей и приказал им перестать плакать. А затем и вовсе выпроводил в соседнею комнату.
После ухода жены и дочерей Хабип снова опустился на ковёр.
Поразмыслил о чём-то и обратился к старшему брату, всё ещё стоящему в дверях с виноватым видом:
— Ризакули, садись, вместе подумаем. Ты тут не виноват, это меня аллах наказал. Садись и дай мне трубку. Может, головы просветлеют и мы найдём какое-то разумное решение, как дальше быть, что дальше делать…
Братья, облокотившись на подушки, лежали рядом и поочерёдно курили из одной трубки. Хабип-пальван каждый раз, отрываясь от трубки, отпивал глоток чая и бросал в рот две-три жёлтые кишмишины. Но мысли о сыне не покидали его. «Если моего Джапаркули-джана купил какой-нибудь богатый скотовод из песков, можно считать, что он пропал. Каракумы обширны, где его там сыщешь? К тому же Джапаркули такой, что непременно удерёт, не понимая, что в песках наверняка погибнет от голода и жажды… Но без ведома аллаха ничего не делается, это мне, конечно же, божья кара, за бесчисленные содеянные грехи. Теперь я буду усердно я верно служить аллаху, не пропущу ни одного намаза, поеду в Мешад и припаду к могиле Хазрета имама Риза… Если аллах простит мои многочисленные прегрешения, тогда отправлюсь на поиски сына…»
Ризакули тем временем вспоминал о своей встрече с их кровным врагом Хаджимурадом. Выкуренная трубка сделала своё дело и у него развязался язык:
— Чтобы отомстить за тебя, я вступил в поединок с Хаджимурадом. Ей-богу, клянусь всеми святыми…
— Где же ты с ним встречался? — изумлённо спросил Хабип-пальван.
— Абдулла-серкерде захватил в плен этого негодяя в теперь собирается нам его продать.
Хабип-пальван на мгновение оживился:
— Это хорошо! Когда он привезёт его сюда?
— Да кто его знает. Сейчас Абдулла отправился в Ахал за новой добычей. Возможно, через полмесяца или месяц привезёт нам его. Но он не продаст тебе Хаджимурада меньше чем за сто туменов…
— Я куплю его хоть за тысячу туменов и разрежу тело на тысячу кусков, — стиснул пальцы левой руки Хабип-пальван. — Во всём виноват Хаджимурад, если бы он не отсёк мне руку, никто бы не посмел налететь на наше село, разграбить его и увести людей, и в том числе и моего Джапаркули-джана. Я набью соломой шкуру Хаджимурада!..
Хабип-пальван снова прилёг и попросил у брата трубку.
— Да, ты не досказал, как там закончился ваш поединок с этим Хаджимурадом? — напомнил Хабип брату.
Ризакули в свою очередь тоже глубоко затянулся ядовитым дымом, голова его совсем одурманилась. В таком состоянии он обычно заводил разговор о справедливости шаха Апбаса. Но сейчас не время для такого разговора.
— Абдулла-серкерде указал мне на одного своего пленника со словами: «Это не простой пленник, а победитель самого Хабипа-пальваиа, — продолжил он. — Сначала я думал, что он шутит. И лишь после того, когда он поклялся святыми, мне ничего не оставалось, как поверить ему. А раз это он, я выхватил кинжал и бросился на пленника. Абдулла пытался остановить меня, закричал: «Он стоит двести туменов! Если убьёшь, заплатишь их мне!» А я думал: «Пусть стоит хоть тысячу туменов, но я за брата ему должен отомстить!» Хаджимурад, увидев мой сверкающий, кинжал, вскочил с места. И только тут я заметил, что он не так уж и мал, может, даже повыше меня, да, кажется, и довольно жилистый парень. Ну, так вот, я к нему, а он удирать, так мы и бегали друг за другом по большому кругу. Я выставлю вперёд кинжал, а он удирает, я за ним, а он ещё быстрее бежит. Потом ему всё же удалось куда-то спрятаться от меня. Жаль, что я не смог найти и разрубить его на куски… Затем он улучшил момент, подбежал к Абдулле и крикнул ему: «Вы нечестно поступаете, вы трус!»
Хабип-пальван выпил несколько глотков чая, покачал головой:
— Хаджимурад правильно сказал. Мы действительно трусы…
В комнате стало тихо. Лишь густые клочья дыма бесшумно растекались по стенам в потолку…
— Ризакули, скоро вечер, иди домой. Завтра мы с утра отправимся в путь, к могиле имама Риза, приготовься, тебе тоже придётся ехать, мне одному трудно…
На следующий день, запасшись едой и водой, погрузив на телегу корм для лошадей; братья, собрались в дорогу. Хабип-пальван попрощался с женой и дочерьми:
— У меня много грехов перед аллахом в перед людьми. Я принесу в жертву аллаху скотину, буду читать молитвы и заклинания А если мои грехи будут отпущены, то аллах вернёт нам и сына. Он выручит из беды нашего дорогого Джапаркули-джана. И вот ещё что; если Абдулла привезёт Хаджимурада, сколько бы он ни запросил, заплатите и держите до моего приезда… Но не мучайте! — поручил он родне.
Братья ехали по тряской каменистой дороге в сторону горы Худай. Хабип-пальван всё время шевелил губами, наверно, читал молитвы. Ризакули то и дело соскакивал с арбы и подталкивал её на крутых подъёмах. Ни на этих невероятно крутых подъёмах, ни на таких же опасных спусках, Хабип-пальван не думал об опасности, он сейчас ни о чём не думал, кроме молитв, обращённых к аллаху. Не замечая ни встречных селений, ни людей, Хабип всё читал свои молитвы, Если бы рядом кто другой так неустанно молился, Ризакули давно бы прогнал его с арбы, а если бы арба принадлежала молящемуся, — сам бы сбежал. А вот Хабипу-пальвану он не мог слова сказать поперёк, Хотя Хабип и младший брат, но Ризакули почитал его я даже немного побаивался.
Наконец, братья добрались до Гучанда. Им, живущим в маленьком селении, Гучанд показался большим и многолюдным городом. Они въехали в его северные ворота и остановились возле чайханы недалеко от главной площади города, Ризакули остался возле арбы, а Хабип последовал в чайхану.
Хотя никто не знал вошедшего человека, но своим внушительным видом он сразу приковал внимание сидящих там людей. Накинутый на плечи добротный чекмень туркменского покроя скрыл от посторонних глаз отсутствие у него правой руки. Хабип громко поздоровался со всеми и прошёл на ковёр, расстеленный посередине комнаты. Подложил под левый локоть подушку. Люди поняли, что этот мужчина, как говорится, знает себе пену, поэтому он и расположился здесь так непринуждённо. В чайхане воцарилась тишина.
Чайханщик, видя, что гость нездешний, мигом подошёл к пальвану, поприветствовал и спросил;
— Чем могу служить, ага?
Хабип, даже не взглянув на юношу, велел подать чаю, затем приподнял голову и добавил:
— А также два пити!
Ризакули, накормив и напоив лошадей, тоже вошёл в чайхану и присел рядом с Хабипом. Молодой чайханщик поставил перед каждым из них по большой пиале с пити и подал лепёшки.
— Обед вроде бы ничего, — посмотрев в пиалу, сказал Ризакули.
— А если ничего, то и начинай! — Хабип ждал, когда старший брат приступит к трапезе. Они мигом опустошили пиалы.
