Жаль, что у меня не было блокнота и ручки, чтобы зарисовать это место. Я еще раз посмотрел вокруг и вдруг совсем близко увидел выплывавшую из ерика лодку. Проскочив немного вперед, она резко повернула в мою сторону. В ней были двое. Лодка тяжелая, черная, должно быть рыбацкая. Да, она шла точно на меня. Очень скоро я различил, что на веслах сидел милиционер, а на корме незнакомый мне молодой человек в темной рубашке с короткими рукавами, который пальцем указывал на меня.

Я смотрел на них и ждал. Неужели это продолжение истории с моим рюкзаком и рыбцами? Вот так да! Не хватало только новых объяснений, оправданий и, в конце концов, оскорблений. Опять что-то говорить, доказывать, уверять. Снова происшествие. Но зачем оно мне, как и Ордынка, и лиманы, и полеты на край света? Или не тихую квартиру и удобный письменный стол в Ленинграде, а именно эти скачки с препятствиями я и считал жизнью? Что за чертовщина?..

Лодка была уже рядом, и милиционер, сделав несколько последних коротких гребков, положил весла на борт, а потом резко повернулся ко мне, напряженно застыв, не сводя с меня остановившихся, словно прицелившихся глаз.

— Здравствуйте, — сухо сказал он и уже не отворачивался, пока цепко, бесцеремонно не ухватился за нос моей лодки. — Этот, наверное, Борис Иванович. Точно вы угадали.

В их фигурах была какая-то настороженная скованность.

— Здравствуйте, — такими же точно взведенными глазами уставясь мне в лицо, кивнул штатский. — Виктор Сергеевич? — медленно вставая, как бы с трудом разгибая колени и сосредоточившись только на этом, спросил он.

— Да, — ответил я.

Быстрым, почти неуловимым движением он неожиданно перешагнул в мою лодку и тут же сел передо мной на корму.

— Выехали подышать? — с деланной, едва обозначенной усмешкой сказал он. — Вечерок-то хороший. Погодка. Извините, что потревожили. По долгу службы. Следователь Темрюкской прокуратуры Бугровский. — И вслед за этим протянул мне удостоверение.

— Как будем делать, Борис Иванович? Как договорились? — спросил милиционер. — Пока еще доберемся. Не обедавши ведь.

Бугровский махнул ему рукой. Милиционер оттолкнул свою лодку от моей, отплыл метров на пятнадцать и застыл, сделав, очевидно, как они договорились. Потом снял фуражку, положил ее на колени, пригладил волосы и как-то очень сладко почесал голову, оглядываясь по сторонам.

— Далеко же вы забрались, — сказал Бугровский. — Хорошо, я каждый метр здесь изучил. А главное — правильно выбрал направление. А у вас документики, случайно, при себе? — зачем-то окинув меня взглядом с головы до ног, словно прощупав, спросил он. — А чего же без удочки-то? Сейчас клев хороший.

Я вынул паспорт и писательский билет.

— Ваша фамилия как? — спросил он.

— Там написано, — ответил я.

— Вижу. А ударение как?

— На предпоследнем слоге.

— Смелый вы человек, товарищ Галузо. Не боитесь один так далеко уезжать. Тут хоть кричи — не услышат. Или так здорово эти лиманы знаете, может быть? Курите.

— Нет, папиросы я не курю. Спасибо.

Мне показалось, что он изо всех сил старается быть официальным и подчеркнуто закрытым. Чересчур не подходило для всего этого его лицо, почти юношеское, простое, очевидно доброе, с коротким носом, выцветшими рыжеватыми бровями и нелепо торчащими, навсегда угробившими его таинственность, ушами. Он был похож вовсе не на следователя, а, пожалуй, на учителя физкультуры, у которого только что с урока сбежали все ученики. Синяя спортивная безрукавка дополняла это впечатление.

— Прошу, — вернул он мне документы. — Понимаете, человека тут недавно убили, Виктор Сергеевич. Хорошего человека. Инспектор. Слышали, наверное?

— Да, — кивнул я.

— Ну вот, — опять вздохнул он. — Поэтому нам поговорить с вами надо. Обстоятельства есть, которые вас касаются. По этому делу.

— Меня лично?

— Вас, — удрученно подтвердил он, разглядывая дно лодки. — Вас лично, к сожалению.

— Скажите, а где именно его убили, в каком месте?

Он поднял голову, посмотрел на меня и усмехнулся:

— Как?! А вы не знаете? А нон за вашей спиной кол красный. На месте убийства мы поставили.

Я оглянулся и метрах в трех от лодки увидел тонкую оранжевую рейку, довольно высокую и действительно хорошо заметную.

— Неужели не видели? — удивился он. — Рядом сидели! Надо же?!

Я попытался усмехнуться.

— Представьте, не видел, хотя искал это место.

— Бывает, — покивал он головой. — Бывает. А к дому, случайно, еще не собираетесь? Километров двенадцать ведь. А вроде бы, по законам природы, ночь скоро. Симохина лодка, что ли?

— Собираюсь, — ответил я. — Симохина.

— Так, может быть, вместе поедем? — предложил он. — Ничего, если и я с вами? Следуй, Васильев! — не дожидаясь моего ответа, крикнул он милиционеру, потом поморщился, как от боли. — Только вот на веслах, вы уж меня извините, не смогу. Жена, понимаете, заставила целый метр дров поколоть. У нас ведь не в столицах, удобства пока минимальные. Ну и плечо сорвал.

Я поднял весла, опустил их и повернул лодку к протоке. Милиционер подождал немного и метрах в двадцати и чуть в стороне двинулся следом.

На лице у Бугровского появилась тихая задумчивость.

— Замечательные ведь места для туристских походов и рыбалства, а? Только сюда и ездить. Верно? Из больших городов особенно. Вы ведь не в первый раз здесь, Виктор Сергеевич? — обронил он, глядя мимо меня. — И прежде бывали? Любите, наверное, посидеть с удочкой?

— Да, неплохо, — ответил я, лишь сейчас начиная понимать, что его, кажется, интересовало нечто большее, чем мой рюкзак и рыбцы.

— Тут-то еще половить можно вволю, если подгадать под клев. Раньше-то, конечно, еще лучше было. Теперь, говорят, осолоняется. — И он добавил, издохнув: — А когда последний раз приезжали?

— Куда? — Я оглянулся, увидел темнеющий вдали почти круглый остром и повернул лодку туда, вспомнив, что сразу же за островом — ерик, в который и надо было попасть. Пожалуй, воздух стал серым, а звезды посинели.

— Ну вот на эти лиманы, к Ордынке, — уточнил он. — Эх, было бы у меня времечко, и я бы… Пенсионерам теперь хорошо.

Я слушал его и думал о том, что он, кажется, в чем-то заподозрил меня.

— А вон щука ходит, мальков гоняет, — заметил он. — Видите? У камыша. Вон как весело выпрыгивают. Акробаты! Хищница. Спрячется в камыше, стоит, а потом как пуля! А я тут, знаете, в одном журнальчике… «Огонек», что ли… читал, что уничтожать их совсем нельзя. В последнее время один ученый открыл. Забыл фамилию. Не читали? Как и волков, схоже. Равновесие.

— Приходилось. Читал, — кивнул я, видя, как он зорко поглядывает за движением лодки, и по его глазам понимая, что я пока еду правильно, не сбиваясь.

— Вроде бы как сангигиена в природе, — сообщил он. — Вон опять! Как салют из воды. Санитария. Профилактика. Вылавливают слабых для отбора грядущего поколения. Ее уничтожат, а другая рыба будет ленивая, негодная уже для воспроизводства сильных особей. Самовырождение. Продумано все у них, — усмехнулся он, как бы под впечатлением открытия. — С одной стороны, вроде бы жестоко, да? А получается — справедливо с точки зрения будущей жизни. Надо. И не попрешь. Надо! — И он как-то удрученно потряс головой, выкинул давно погасшую папиросу, посмотрел на часы и вздохнул: — Повезло же мне, что прямо на нас и выехали, как будто знали. А то бы до ночи тут…

Меня задела эта копившаяся в нем подозрительность, эти почти уже неприкрытые намеки, и я остановил лодку.

— Знаете что, переходите к вашему товарищу, — сказал я ему. — Мне хватит.

Он растерялся и стал похожим на самого себя, созданного природой. Уши как будто совсем оттопырились, по лицу заметалась напряженная, никак не пробивавшаяся улыбка. Но он в один миг взял себя в руки, и вздрагивающая улыбка превратилась в надменную усмешку.

— А что вдруг? — деланно удивился он. — Чего это вам, Галузо, еще «хватит»? Не понимаю. Вот вы какой! Не думал.

— Мне тяжело грести, — ответил я.