Трагическую роль сыграла двойственность интеллигенции. Автор предельно честных «Очерков семейной хроники», Владимир Троицкий, описывает своих друзей-гимназистов – поколение тех самых будущих русских интеллигентов, которым предстояло в тридцать лет пережить революцию, а затем если не эмигрировать, то в сорок – в качестве «спеца» трудиться на одном из фронтов первой пятилетки, а в пятьдесят – угодить или, если повезет, не угодить во всесоюзную мясорубку. «Мы, само собой разумеется, были на стороне забастовщиков [участников политической стачки октября 1905 г.]. Это так было весело! В нас было сознание своей коллективной мощи, и наш вид, озорных и бесшабашных молодчиков, заставлял боязливо сторониться нас некоторых инакомыслящих – я сказал бы, действительно разумных людей. Но мы – зеленая молодежь, невежественная и глупая, и нам, как баранам, все поступки наши и дикие выходки, пожалуй, простительны. Однако ведь нами кто-то руководил, какие-то пожилые образованные и ученые люди. Куда же они нас толкали?.. Террористические акты против власть имущих приняли широкие размеры. Ни каторга, ни виселица – ничто не сдерживало молодежь от стремления запечатлеть свое имя в истории. Эта рисовка покупалась дорогой ценой. Но благодарное потомство оценило их жертву одним словом: дураки!.. Когда я слышу слова «народ взял власть в свои руки», меня коробит эта ложь».

Когда большевики захватили власть, оказалось, что их верхушка – как в столицах, так и в провинции – состояла (без единого исключения!) из людей, не имевших даже малейшего управленческого опыта. Они ничего бы не сделали с захваченной страной, если бы не добровольцы из интеллигенции (даже не самой «передовой»), обладавшие нужным опытом. Поражение белых – а чаши весов не раз сходились с аптекарской точностью – в конечном счете объясняется тем, что белые не смогли наладить в очищенных от врага областях эффективное гражданское управление, не смогли привлечь на свою сторону достаточное количество специалистов. Типичные представители интеллигенции видели в белых «реакционную силу» и в большинстве своем уклонились от сотрудничества. Белые не умели использовать такой безотказный рычаг, как продовольственная карточка. К тому же на «белых» территориях с продовольствием все было в порядке и карточки не требовались.

Остальное общеизвестно. Какая-то часть интеллигенции на «красных» территориях отказалась от сотрудничества с новыми властями. Ее судьба печальна. Эмиграция – это был почти благоприятный исход для таких людей. Тысячи попали как «буржуазия» в заложники и были в этом качестве расстреляны. Кто-то из молодых сумел пробраться в белую армию. Сотни тысяч были выселены из своих квартир, «уплотнены», ограблены, умерли от голода, тифа и «испанки». Судьба огромного количества заметных в своей сфере деятельности людей осталась неизвестной. В частности, погибли около 40 % российских врачей и профессуры[151]. И почти всем, кто уцелел, все же пришлось через какое-то время идти на службу новым властям. Большевики убедили нужных им специалистов не доводами, а вышеупомянутой хлебной карточкой.

Подведем итоги. Россия быстро эволюционировала от самодержавия к конституционной монархии и в 1905–1906 гг. стала таковой. Сложилось де-юре правовое государство на базе рыночной экономики, частной собственности, достаточно эффективной судебной системы и с опорой на быстро развивающуюся культуру, науку, технику и образование. Общественные настроения и требования доводились до властных структур, был выработан механизм принятия политических решений, в котором участвовали Государственная дума, политические партии, представители общества, земства, функционировали информационные агентства, свободная пресса. Действовали многие тысячи добровольных общественных организаций (только благотворительной деятельностью занимались в 1913 г. 4762 общества), стремительно развивалось кооперативное движение. Государственная власть считалась с критически (к сожалению, сверхкритически) мыслящим общественным мнением. Если это не гражданское общество, то что же это? Невозможно не согласиться с Б. Н. Мироновым: «Через одно-два поколения [все это] вошло бы в плоть и кровь общественной жизни, и демократический режим стал бы необратимым… Между тем в конце XIX– начале XX в. общественность в массе своей была искренне убеждена, что страна находится в состоянии перманентного кризиса, что положение народа ухудшается».

Как возникла подобная убежденность? Главная причина общественного конфликта, приведшего к революциям 1905 и 1917 гг., заключалась в борьбе за власть. Радикалы мечтали сами руководить процессами реформирования России. Они толкали страну к революции, на волне которой надеялись отнять власть у существовавшего государственного аппарата. Начиная с 1840-х гг. постоянно находились «властители дум», диктовавшие тогдашней интеллигенции, как ей следует правильно думать. Критик и публицист Павел Анненков охарактеризовал их как «воюющий орден, который… стоял поперек всего течения современной ему жизни»[152]. Он же очень точно подметил, что такого рода «повествователи, как Щедрин и Печерский, обязаны подбавлять каждый раз жизненной мерзости… для успеха» (Труды ГБЛ, сб. 3. М., 1934. С. 71) ниспровергателей и разрушителей. Радикальная интеллигенция была приучена к мысли, что видеть вокруг себя что-то хорошее стыдно. Выдающимся карикатуристом русской жизни был барственный Н. А. Некрасов, твердо державшийся в рамках однажды найденного и хорошо продававшегося обличительного пафоса[153]. Некрасов был среди втайне недовольных Манифестом 19 февраля 1861 г. – он «потерял тему». «Наша… больная и злобная обличительная литература есть не столько лечение, сколько сама болезнь», – записал в своем дневнике в 1918 г. знаменитый публицист Михаил Меньшиков. Вскоре после этого его расстреляли на берегу Валдайского озера духовные внучата тех самых чернышевских и добролюбовых, что звали Русь к топору.

Беспросветный, мрачный образ России второй половины ХГХ – начала XX в. создавался радикальной интеллигентской контрэлитой (как кадетско-либеральной, так и марксистско-народнической) намеренно, с целью дискредитации своих политических противников, это было частью борьбы за власть. В работах Б. Н. Миронова, М. Д. Давыдова, С. В. Куликова, В. В. Думного, Е. М. Уилбур (США) и других исследователей выявлено множество фактов сознательной («из лучших побуждений») и бессознательной подтасовки фактов относительно положения народа. Интеллигенция же свято верила своим кумирам – либеральным и социалистическим, – не сомневаясь, что народ, и прежде всего крестьянство, действительно вымирает и спасти его может лишь низвержение «царизма».

Николай Макаров, известный экономист и деятель кооперативного движения 1910-х – 1920-х гг., сподвижник А. В. Чаянова и Н. Д. Кондратьева (и свояк Н. И. Вавилова), в своей работе 1918 г. «Социально-этические корни в русской постановке аграрного вопроса» (ее цитирует Б. Н. Миронов) писал: «Нищета, забитость, вымирание, психическое притупление – вот как, очень ошибочно, народническая мысль все чаще начинала характеризовать русскую деревню… Казалось, что, говоря о нищете деревни, люди борются с ненавистным политическим строем; это было тупое оружие русской интеллигенции в ее руках против правительства. Почти преступно-официальным считалось и не разрешалось экономически-оптимистично смотреть на русскую деревню. Разговор о «прогрессивных течениях» в русской деревне звучал каким-то диссонансом в этом настроении; «надо удивляться, что оно живет и сохраняется при таких условиях» – почти в этих словах писалось тогда о крестьянском хозяйстве». Эти слова замечательно перекликаются с приведенным выше (в главе о крепостном праве) отрывком из воспоминаний П. Д. Боборыкина.