Однако при отсутствии «профессиональной правоты» проза Анны Матвеевой обладает правотой естественности. На самом деле мелодраму очень трудно написать нефальшиво. Вернее, трудовыми усилиями здесь ничего не добьешься: надо обладать особым даром рассказчика, умением «оживлять» героя и в дальнейшем правильно его провоцировать. Таким букетом способностей молодая писательница обладает вполне. Маленькая повесть, давшая название всей книге, — чистой воды мелодрама. Когда-то героиня по имени Нина закрутила роман с женатым человеком, чем доставила его «старой» тридцатилетней половине немало неприятностей. Через некоторый период времени ровно та же история произошла и с ней самой. Думая склеить семью, Нина утащила мужа в двухнедельный тур по Италии, но молодая соперница последовала за ними. «Танец втроем» на римско-венецианском фоне протекает с переменным успехом участников. В итоге выясняется, что юная разлучница — дочь той самой «старой» стервы и бывшего любовника главной героини. Возмездие свершилось, круг замкнулся, а треугольник распался на трех чужих друг другу людей. Казалось бы, банальная ситуация: юная любовница приглашает «старую» жену вместе пройтись по магазинам, чтобы унизить ее «мадамством», а та не остается в долгу и третирует девчонку за отсутствие вкуса. Но психологически в диалогах все сделано очень точно. То же и с другими элементами «танца». Повесть, кроме того, демонстрирует присущую автору жажду новизны, расширения мира: это буквально песня об Италии, увиденной не поверхностным взглядом туриста, но свежим и жадным глазом молодого познающего существа. Эта свежесть особенно проявляется в путевых очерках Анны Матвеевой, к сожалению, не вошедших в книгу «Па-де-труа». Среднестатистический турист, много наслышанный о Лувре или, к примеру, о Тадж-Махале и увидавший воочию знаменитые чудеса, испытывает некоторый шок: реальный объект никогда не вкладывается точно в то представление о нем, что имеется у человека в голове. В сущности, туристический объект, каким бы подлинным и древним он ни был, есть большой аттракцион: так надо для адаптации туриста, и соответствующий бизнес еще больше театрализует для него событие встречи, окружая объект аттракционами уже специально созданными. Что касается Анны Матвеевой, то она взглядом попросту счищает с объекта все пленки ненастоящего и видит его таким, будто туристического бизнеса не существует вообще. Поэтому в повести «Па-де-труа» знаменитый Колизей и нагловатый продавец цветов стилистически равноценны. Кстати: стремление познавать мир, расширять опыт свидетельствует о том, что Анна Матвеева не замкнется на чисто женских эмпирических сюжетах и не станет автором той специфической прозы, которую дамы среднего возраста читают в метро.
Главным текстом книги «Па-де-труа» стала как раз «неженская» вещь: повесть «Перевал Дятлова». В основе ее лежит реальное событие: загадочная и жуткая смерть девяти туристов в 1959 году. Историю эту хорошо помнят в Свердловске-Екатеринбурге. Группа, возглавляемая Игорем Дятловым и состоявшая по большей части из студентов УПИ, вышла на сложный зимний маршрут и целиком погибла на склоне горы Холат-Сяхыл, что в переводе с языка манси означает «Гора мертвецов». В обстоятельствах этой гибели много странного. Почему-то опытные туристы покинули палатку, бросив там одежду и продукты, причем некоторые бежали без обуви. Раненные, они развели костер, для чего обламывали ветки кедра, в то время как рядом имелся валежник: это может свидетельствовать о том, что туристы были ослеплены. На месте происшествия были обнаружены эбонитовые ножны, не принадлежавшие никому из участников похода, при этом нож отсутствовал. Не менее таинственны поисковые и следственные сюжеты. Впечатление такое, будто властям было что скрывать. За сорок с лишним лет, прошедших со дня трагедии, образовалось множество версий: тут и испытание военными секретного вакуумного оружия, и появление НЛО, и нападение медведя-шатуна.
Чтобы написать «Перевал Дятлова», Анна Матвеева много работала в архивах, встречалась с родственниками погибших туристов, с другими людьми, причастными к событиям. Наверное, сейчас никто лучше, чем она, не владеет информацией об обстоятельствах трагедии — во всяком случае, той частью информации, что доступна частным лицам. Правда, существуют и силуэтно проступают в повести некие люди, которым доподлинно известна причина гибели дятловцев: «Кто страшнее: лубочный маньяк-убийца из „эскадрона смерти“ или мирный пенсионер, бывший инженер или военный, выращивающий морковку и внуков и хранящий молчание?..» Сама Анна Матвеева собственной версии не создает. Она подбирает и излагает факты, допуская мысль, что какому-то читателю может из текста открыться истина.
Надо сказать, что повесть организована довольно прихотливо, не без влияния Милорада Павича. Внутри текста читателю предлагается несколько «маршрутов», присутствует и специальный дятловский словарь, где толкуются понятия и предметы, значимые в пределах рассказанной истории. Нравятся или не нравятся такого рода приемы — дело целиком вкусовое. Сам материал такую структуру, в общем-то, не поддерживает. Современная линия повести тоже как-то не тянет на трагедийный и бытийный уровень, заданный базовым non-fiction. Линия представляет собой историю молодой писательницы, от которой муж ушел, а потом вернулся и сделался товарищем в нелегком расследовании дела о гибели дятловцев. Этот сюжет мог бы стать основой одного из изящных любовных рассказов Матвеевой, но в теле повести он, сказать по правде, неорганичен. Впечатление, будто подлинную фотографию погибших туристов вставили в неподходящую, слишком нарядную рамку. Зато у Матвеевой замечательно получились сами дятловцы. Каким-то образом она сумела понять своих ровесников той глубоко советской послесталинской поры — через их дневники, через какие-то пронзительные детали, например, через протокол осмотра вещей, найденных на месте происшествия. Автор вдруг поражается тому, насколько вещи у ребят одинаковые и, в общем-то, невеселые: будто — это уже мое читательское ощущение — все дятловцы из одного сиротского приюта.
Что приятно в этой прозе — при всей ее выраженной принадлежности молодому автору, в ней нет ничего агрессивно-поколенческого. Истории, которые рассказывает Матвеева, происходили раньше, происходят сейчас и будут происходить всегда. Всегда люди будут влюбляться, изменять, ревновать. Другое дело, как это может быть описано в литературе. Современный тип письма более всего проявляется у Матвеевой в рассказах с элементами шаманства. «Представь себе дом…» — новелла о молодой женщине, наделенной сверхвпечатлительностью, особенной способностью задавать вопросы неодушевленным предметам. Этот природный дар основан на том, что для героини не существует прошлого и будущего: все совершается одновременно.
Проявляется свойство натуры, казалось бы, через вздор: героиня ревнует мужа к его прежней возлюбленной и, разрушая семейную идиллию, выпытывает у него подробности давнего романа. Она никому не может объяснить, для чего ей надо взглянуть на дом, где муж много лет назад провел с соперницей несколько самых счастливых часов. Дом стоит далеко, в маленьком городке, куда надо добираться по плохой дороге на раздолбанном автобусе. Уже тогда, когда здесь состоялось свидание, дом пустовал и был предназначен под снос. Однако именно пустота — самая долговечная вещь на свете: когда героиня, ведомая наитием либо неким демоном, отыскивает этот заколдованный замок, он оказывается на месте почти не изменившийся: «Демоны ныли: „Тот, тот самый!“ — и Маша пошла на сближение с прошлым мужа. Ей стало казаться, что она сейчас увидит в окне (она сразу нашла то самое окно, и демоны соглашались, кивая мордами) влюбленные силуэты. А может быть, Ольга хозяйкой спустится со второго этажа, и за ней потянется волшебный шлейф паутины». Видимо, необъяснимые человеческие поступки становятся основой самых удачных рассказов. Необъяснимые, но узнаваемые через какой-то глубинный эмоциональный опыт. Эхо рассказа «Представь себе дом…» я нахожу, например, в романе Алессандро Барикко «Шелк». Там путешественник-француз обретает в Японии таинственную возлюбленную, а жена путешественника после, когда тот уже прочно осел на родине, посылает ему письма от имени той далекой женщины. Зачем, казалось бы? Затем, чтобы таким шаманским способом хоть ненадолго превратиться в соперницу, стать ею, войти в ту историю, где ей не отвели и не оставили места. «Маша всегда любила читать чужие письма и шарить по столам и буфетам, не в поисках столового серебра, конечно, просто она изо всех сил вклинивалась в постороннюю жизнь, где про Машу не знали, не ждали ее участия, не пускали в запретный сад. Тем слаще было вампирить над тонкими строчками любовных посланий и разглядывать незнакомые лица старых снимков». Последнее — уже из Анны Матвеевой. Кстати: заимствование у популярного итальянца исключено, поскольку «Шелк» был опубликован по-русски много позже первой публикации рассказа.
