Теперь Джонатан сидел неподвижно, глаза пустые, губы сжаты.

— Я думаю, проще объяснить, почему ты убил Джессику. Она активно возражала против строительства четвертой башни и хотела построить жилые многоквартирные дома. Для Денниса это не годилось, потому что, если в деле участвовала бы Джессика, он лишился бы возможности ввести на борт Брока Тейлора. Тебе это тоже не нравилось: квартиры, полные маленьких людишек, пачкающих имя Говардов. Ты оказался там и убил ее. И попытался подставить Шейна Говарда.

Когда я говорил, то смотрел на Шейна. Он избегал встречаться со мной глазами.

— Нет, вы ошибаетесь, — возразил Джонатан. — Я не убивал Джессику.

— Но ты убил Дэвида Брэди. И Дэвида Мануэля. Вчера я нашел ноутбук Эмили в доме Финнегана на Маунтджой-сквер. Сначала я думал, что это Эмили посылала письма Дэвиду Мануэлю. Но каким образом? У нее же не было ее компьютера. Нет, Джонатан от имени Эмили договорился о срочной поздней встрече вчера вечером с Мануэлем. Доктор слишком много знал и хотел, чтобы Эмили пошла в полицию. Джонатан поехал к нему и поджег чердак. Горящий Мануэль выпал с третьего этажа и разбился насмерть.

Джонатан посмотрел на свою мать еще один раз — казалось, она стареет у него на глазах, как цветок, которому не хватает влаги и света, — она покачала головой и отвернулась. Он попытался засмеяться, но ничего не вышло. Его глаза горели ненавистью. Он напоминал раненого зверя, попавшего в ловушку.

— Я старался ради вас, — произнес он. — Но единственным человеком, кому было небезразлично, был Деннис, а ему вообще никогда не следовало разрешать переступать через наш порог. А теперь вы все можете убираться к черту.

Он рванул через комнату и выскочил за дверь. Шейн Говард мог попытаться задержать его, но не стал этого делать. Равно как и я. Сунув пистолет в карман, я позвонил Дейву Доннелли, рассказал ему, что произошло, кто, по моему мнению, виноват и куда приезжать.

Через несколько минут появились Эмили и Джерри Далтон. Эмили тащила кукольный домик, в глазах светилась тревога. Она направилась прямиком ко мне, но мертвое тело Денниса Финнегана ее остановило. Она закричала при виде трупа и затрясла головой, не веря своим глазам. Я подвел ее к дивану, успокоил и быстро ввел в курс событий. Я оставил ее сидящей неподвижно с кукольным домиком на коленях и слезами в глазах. Шок выбил у нее из головы то, что она собиралась мне сказать.

Сандра тупо смотрела на Джерри Далтона. Когда Эмили и Шейн объяснили, кто он такой, она кивнула.

— Добро пожаловать в семью, — произнесла она, мрачно улыбнувшись.

Мне очень хотелось избавить ее от излишней боли, но мы еще не закончили.

— В Ирландию приехали родители Джессики, остановились в «Рэдиссоне», — сказал я Сандре. — Ее отец, вовсе не покойный актер-алкоголик, и ее мать, которая вовсе не умирала от рака матки.

Она смотрела на меня так, будто не ждала такого предательства, словно то, что было между нами, что-то значило. Значило-то оно значило, но я не мог позволить ей об этом догадаться. Во всяком случае, пока все не закончилось. Может быть, даже тогда. Она поморщилась, как будто я ее ударил, затем кивнула, отошла от камина к ближайшему окну и начала раздвигать тяжелые зеленые бархатные шторы.

— Выключите свет, — попросила она.

Джерри Далтон прошелся по комнате, выключая всюду электричество. Сквозь оконные стекла в комнату проник холодный свет. Впервые за долгое время день выдался ясным, и небо было глубокого синего цвета. На нем уже появились розовые пятна; три башни маячили вдали, за ними — темный город, спящий у залива.

— Я была первой, — начала Сандра. — И я этим гордилась. Мне исполнилось тринадцать лет, и он пришел в мою комнату вскоре после того, как у меня начались месячные. Мне было интересно… мы катались на машине, тайком гуляли вместе, и он всегда брал меня на матчи по регби. Так увлекательно — иметь от всех тайну. Особенно от матери… мне казалось, остальные еще такие дети… Я не помню, что думала о сексе… мне казалось это грязным, а еще глупым, но потом страшным, когда отец становился таким напряженным и серьезным… но я не помню, что я сама что-то чувствовала, или, вернее, я чувствовала много разного… любовь, страх, неверность, трепет от запретного… все это трудно было разделить. Наверное, поэтому у меня потом возникли с этим проблемы… Не то чтобы мне не нравился секс — мне многое в нем нравилось, но, полагаю, в действительности я ничего не чувствовала или чувствовала очень мало… за исключением Стивена. Хотя ему было семнадцать, нам не следовало быть вместе. Но чувства оказались такими сильными. Наверное, потому, что были запретными — я глубоко в душе знала с самого начала, что поступаю плохо.

Так или иначе, с отцом все закончилось через два года. Довольно быстро это стало ужасным. Сначала я думала, что мы с ним можем убежать, что он будет принадлежать мне, а не матери. Но разумеется, когда ты осознаешь… когда я осознала, чем это на самом деле было… чем это вообще могло быть… все стало отвратительным. Сначала он приносил мне подарки, новую одежду, книги, пластинки, но со временем стал беспокоиться, что мать может догадаться, поэтому просто оставлял мне под подушкой деньги… Я тогда еще не знала, что такое шлюха, но уже чувствовала себя ею… и тогда я стала ему отказывать. Ну, он не пытался настаивать или меня заставлять… и потом однажды ночью… Шейн, я хочу об этом рассказать, ты не возражаешь?

— Продолжай, — сказал Шейн Говард.

— Я услышала вопли, доносившиеся из комнаты Шейна, вбежала туда и увидела, что он пытался изнасиловать Шейна… ну, вы понимаете, сзади. Я завизжала и бросилась на него, начала бить, царапать, кусать, пока он не убежал. И я осталась с Шейном до утра. И это продолжалось несколько месяцев. Никакого секса, мы никогда… Я… я знала, Шейн, ты считал, что я защищаю тебя; наверное, отчасти так оно и было. Но если честно, я ревновала. Если он не может иметь меня, он не должен иметь и тебя… Я чувствовала себя униженной; мне казалось, что, даже если я прогнала его, он должен вернуться, предложить мне что-то… увезти на белом скакуне… Я понимаю, это звучит бессмысленно… наверное, даже нечестно… но он сам все начал… Затем Мариан, которая была зрелой даже по теперешним меркам — у нее в одиннадцать начались месячные и выросла грудь… А я… мне исполнилось пятнадцать… и я делала вид, что ничего не происходит… хотя все было ясно: макияж на одиннадцатилетней девочке — тени, помада, — и все же она была совсем ребенком, обожала сказку про Спящую красавицу, поцелуй принца… Но я знала…

— Я тоже знал, — тихо проговорил Шейн.

— И мы ничего не делали. Не знаю даже, о чем я думала. Может быть, часть меня думала: если я с этим мирюсь, почему бы не мириться и ей? Наверное, так думала самая холодная, жестокая часть меня.

Я оглядел комнату. Лицо Эмили заливали слезы. Джерри Далтон стоял около нее на коленях и держал за руку. Шейн снова уперся взглядом в пол.

— И тут Мариан внезапно и таинственно «заболела»… но только все это оказалось враньем. Мы знали, что она беременна. Мы знали это, потому что мать была несчастна, каждую ночь засыпала в слезах… на отца вообще смотреть не могла, и он сам ни на кого не мог смотреть… и никому не разрешалось видеть Мариан. Но если такое случалось, ей запрещалось разговаривать с нами. Мы знали, что она беременна, и мы… я ревновала… и винила ее… и завидовала тому, как вокруг нее все крутились. Я хотела бы быть на ее месте. Мы никогда… я никогда не видела ребенка… Я даже не знаю, что произошло, — об этом никто никогда не говорил… Он родился мертвым?

— Эйлин Кейси думала, что она слышала плач ребенка однажды вечером, — сказал я.

— Разве? — спросила Сандра. — Как скверно, верно? Ребенку родиться в этом доме… и чтобы потом от него не осталось ни малейшего следа… хуже ничего не придумаешь… и мы о нем никогда не говорили… никогда… и я не знаю, отдали ли они его куда-то, убили, или как? Мы не знали.