— Эйлин Кейси. Тебе что-нибудь говорит это имя?

— Нет. А должно?

— Тогда Эйлин Дантон.

Он покачал большой головой.

— Но ты ведь ездишь на мотоцикле, так?

— «Нортон коммандо», — встрял Томми.

— Хорошо звучит, верно? — Брок снова рассмеялся предназначенным для регби-клуба смехом. — «Нортон коммандо», точно. Пересекал страну за двадцать минут туда-обратно. Хорошие были деньки, ребятки, счастливые.

Прежде чем покинуть дом, я велел Томми положить пистолет в пакет с деньгами. Мы не разговаривали, пока не оказались на Стивенс-Грин. Тогда он сказал:

— Я не знал, честно, что ее заставляли, клянусь, Эд. И я сам ею не пользовался.

— Ладно, — сказал я. Его лицо выглядело так, будто он нарвался на несколько ударов. Я пытался придумать, что сказать, чтобы он перестал так переживать, но ничего не приходило в голову. Вместо этого я решил дать ему поручение.

— Мне нужна моя машина, — сказал я.

— Без проблем, — ответил Томми. — А что будем делать с деньгами? Мне отвезти их мистеру Г.?

— Нет, просто брось в багажник. Вокруг его дома пресса расположилась лагерем. Но возьми такси. Ты же не хочешь, чтобы тебя поймали с автоматом?

— А ты куда?

— Позвони мне, когда будешь ехать, я тебе скажу.

Томми легко прикоснулся к моему плечу, затем повернулся и ушел.

Найти кого-нибудь, у кого имелись комнаты в колледже Тринити, оказалось совсем не трудно. На каждой двери висели таблички с именами. И я довольно быстро нашел Джонатана О'Коннора, потому что он жил в одном из первых зданий с правой стороны Фронт-сквер, а я именно там начал свои поиски. Мне пришлось жать на звонок некоторое время, чтобы убедить его впустить меня, но это тоже произошло довольно быстро. Примерно через десять минут он с грохотом спустился по лестнице и открыл дверь.

— Что вам надо? — спросил он, пытаясь преградить мне путь.

— Я хочу поговорить с тобой, Джонни. Задать еще несколько вопросов.

— Вы можете сказать все, что хотите, здесь. Я в данный момент очень занят. Мне нужно закончить сочинение.

Пара студенток вошла через ворота и двинулась в нашем направлении.

— Ладно, — сказал я значительно громче. — Я хотел спросить тебя насчет проституток, с которыми ты вместе фотографировался и снимался в фильмах, и не боялся ли ты, что их заставляли трахаться с тобой перед камерой силой; иными словами, их насиловали.

Джонатан в шоке посмотрел на меня, затем на приближающихся девушек, отступил и сказал:

— Пошли. Второй этаж.

Я миновал два лестничных пролета и вошел в его дом, состоявший из кухни размером с телефонную будку, двух крошечных спален и гостиной с мебелью того сорта, какой в лавках старьевщиков уже не принимают. Кроме газового камина, никакого отопления. Ванная комната — в холле.

— Bay, — сказал я. — А где бы ты жил, если бы не выиграл стипендию? На улице?

— Самая главная привилегия — жить в студенческом городке, — произнес он с еле заметным акцентом. — И мне не нужно с кем-то делиться. Обычно в таких комнатах живут несколько человек. Ну разумеется, я могу тут все устроить получше, купить мебель, но разве это не будет вульгарно?

Я кивнул. Мне не терпелось подразнить его еще. Я уселся на диван в стальном каркасе и едва не провалился через одну из подушек; Джонатан устроился на оранжевом пластиковом стуле в своих дорогих джинсах и дорогой рубахе и высокомерно посмотрел на меня. На столе рядом с ним лежал открытый ноутбук. По стенам были развешаны фотографии оранжевых пластиковых женщин в белье и без оного, вырезанные из таких журналов, как «Максим» и «Лоадед». Все женщины выглядели так, будто хотели немедленно отдаться, но ни на одной из них не было достаточно плоти, чтобы сделать это по-человечески. Имелись также два портрета доктора Джона Говарда и фотография с воздуха трех башен Медицинского центра Говарда. Я замерз, я только что видел, как убили двух человек; мне срочно требовалась выпивка и еда, а также крепкий сон длиной в ночь.

— У тебя есть что-нибудь выпить? — спросил я.

— Знаете, я не держу кабак, — заявил Джонатан на редкость визгливым голосом испорченного ребенка.

Мне потребовалась вся моя сдержанность, чтобы не стукнуть его по башке. Когда-нибудь он нарвется. Шаркая, он прошел на кухню и вернулся с бутылкой водки «Абсолют», коробкой апельсинового сока и двумя стаканами. Я проигнорировал сок, налил себе водки и выпил залпом.

— Как зовут блондинку, с которой ты снимался во втором фильме?

— Уэнди. Во всяком случае, они ее так звали. Она и с Эмили тоже снималась.

— Она из Восточной Европы? И если ты скажешь, что не видел ее паспорт, я вышвырну тебя в это гребаное окно.

Я с удовольствием заметил, что угроза подействовала на Джонатана. Я продолжал смотреть на окно, просто из него хорошо была видна Графтон-стрит; мы находились в самом центре города. Я уже начал понимать, в чем заключается изюминка этих комнат.

— Я так думаю, — сказал он. — Она вообще-то мало говорила, но когда все же говорила, то с акцентом. Польским, литовским, точно не берусь судить. И ответ на ваш второй вопрос отрицательный. Нет, не создавалось впечатления, что ее заставляют. Она не проявляла бешеного энтузиазма, но… мне показалось, ей пообещали заплатить, а ей нужны деньги.

— И больше никаких мыслей у тебя вся эта история не вызвала?

Он посмотрел в пол и начал тереть запястья. Когда он поднял голову, его глаза блестели и он дрожал.

— Я не знаю. Я… другая женщина была ирландкой, Шон Мун звал ее Петрой, она была точно шлюхой, очень грубая… и ей тоже все это не нравилось… Я думаю, она была беременна… вообще все это напоминало кошмар…

У него перехватило горло, он выскочил из комнаты в кухню, и я услышал, как его рвет. Ему приходилось нелегко: я давил на него, выплескивал на него гнев, который предназначался Броку Тейлору. Я сказал себе, что мне нужно быть терпеливее с Джонатаном, относиться к нему так же, как к Эмили; выходило, что эта семейка здорово их обоих потрепала и он сам мог быть в этом не виноват. Когда он вернулся, покрасневшие глаза резко выделялись на сером лице.

— Ты в порядке? — спросил я.

— Какое вам дело? Задавайте свои вопросы и уматывайте, — сказал он. — И вообще, что вы ищете? Полиция разбирается с дядей Шейном. Или у них достаточно улик, чтобы предъявить ему обвинение, или нет. Все очень просто, я так думаю. Зачем вам все усложнять?

— Потому что я не уверен, что твой дядя убивал. А если он не виновен, то кто же тогда убил Джессику Говард и Дэвида Брэди? Потому что в этом деле больше вопросов, чем эти, а то, что в нем кроется, началось двадцать, а может, тридцать лет назад.

— Господи, да вы говорите совсем как Дэвид Мануэль. Ничто не бывает таким, каким кажется; всегда существует связь с другим, тем, что случилось в прошлом.

— Твоя мать говорит, что о тебе тоже можно так сказать. Что для тебя все изменилось после смерти отца.

— Ну и что? Я теперь какой-то особенный? Люди умирают, жизнь продолжается. Какое это имеет к вам отношение? И почему вы вдруг так заинтересовались нашей семьей? Вы похожи на маленького мальчика-сироту, прижавшего лицо к окну большого дома. Почему вы не можете оставить нас в покое?

— Мне твоя мать платит, чтобы я работал, — ответил я, задетый тем, что почувствовал в его словах долю правды. В чем бы я ни уверял сам себя, я не просто зарабатываю себе на хлеб таким способом и не только справедливость меня волнует; похоже, мне необходим хаос, в который заводят меня другие люди, чтобы я мог разложить все по полочкам и установить не видимые ими закономерности. Такая у меня потребность, зависть тут ни при чем.

— Мне бы хотелось, чтобы вы описали свои функции. Сюда входит траханье на лестнице в Рябиновом доме? Вы считаете, что именно это нужно такой женщине, как моя мать? Вы грязный человек, мистер Лоу. Не думаю, что вы способны разобраться в такой семье, как наша, за миллион лет. Знаете почему? Потому что вы человек другого сорта.