Томми замолчал, и я слышал, как он дышит — глубоко и медленно, стараясь взять себя в руки. Туман снова сгустился; мир сократился до четырех рядов движения, без устали текущих в город и из города. Я прикурил две сигареты, протянул одну Томми, он взял, и машина наполнилась дымом.

— Я услышал, как хлопнула входная дверь. Она вернулась в комнату, вся в улыбках, красивая, ну, ты знаешь, все еще моя маленькая девочка. И я подумал: брось все, поговори с Паулой… не лезь в эти дела сам. Понимаешь, я так подумал, но разве мог я промолчать? Тринадцать лет… и этот гад лыбится, как… короче, я все выболтал, и она, разумеется, рассвирепела, обозвала меня ищейкой, и извращением, и говнюком и так далее и бросилась к двери, а я спрашиваю, знает ли об этом Паула? Это ее остановило. Ведь ладно татуировка, и одежонка, и все остальное, но картинки не произведут на Паулу приятного впечатления — за это можно поручиться.

У бывшей жены Томми крашеные рыжие волосы и немного грубоватое, но симпатичное лицо. Ее ненасытный аппетит в отношении мужчин можно сравнить с ее полным к ним пренебрежением. Паула умудрялась переспать с мужиком еще до первого свидания, что, соответственно, сводило на нет шансы на такие свидания в будущем и еще больше укрепляло ее в презрении к сильному полу. Недавно она попыталась весьма презрительно со мной заигрывать, просидев несколько часов в баре среди людей, у которых не имелось такого дома, куда бы им хотелось пойти. Я избегал ее, но с такой женщиной, как Паула, и в таком баре ты ощущал, что это дело времени. Но когда она застала мужика, жившего с ней несколько месяцев, за приставаниями к Наоми, то пырнула его в руку отверткой. «Я целилась ему в яйца», — сказала она Томми. Мужик уехал к брату в Копенгаген, что, вероятно, достаточно далеко, хотя лично я уехал бы еще дальше.

— И что потом случилось, Томми?

— Она призналась, что принимает таблетки в регби-клубе в Сифилде и спит с Брэди; он и уговорил ее потрахаться втроем. Похоже, это сейчас модно, девчонки облизывают друг друга и все такое, даже если они не лесбиянки. Омерзительно, мать твою. Она пыталась сделать хорошую мину при плохой игре, рассказывала, как ей было здорово, говорила, что я давно отстал, но я заставил ее вместе со мной просмотреть фотографии, и она в конце разревелась. Я чувствовал себя плохо, вроде как чересчур уж на нее навалился, но ведь я хотел ей только добра. Понимаешь, когда кто-то еще их увидел — я например, — до нее дошло наконец… что это стыдно.

Мы остановились на красный свет в Доннибруке; из регби-клуба на другой стороне улицы доносилась громкая музыка, мелькали разноцветные огни — там шла вечеринка по поводу Хэллоуина: пьяные девчонки-подростки в коротких юбчонках и мизерных топах проходили мимо, пошатываясь на высоких каблуках и держась за руки, накрашенные, как жены футболистов или проститутки из «третьего мира». Две девчонки сидели на углу, одну рвало, другая держала подругу за волосы, чтобы она не изгваздалась в блевотине.

— И я должен был решить, что делать. Я не хотел ничего говорить Пауле по той же причине, по какой не хотел идти в полицию: так Наоми окажется в дерьме по самые уши. Я что хочу сказать? По виду ей можно дать восемнадцать, она пила таблетки, она находилась в клубе, где торгуют выпивкой… Брэди ведь не в темном переулке ее поймал. С другой стороны, я не хотел, чтобы этот ублюдок избежал наказания. На этих фотках он держит камкордер, этот гад сам все фотографировал. И тут мне пришла в голову идея.

— Накормить Брэди его же собственным лекарством.

— Вроде того.

— Ну а конкретно что ты собираешься предпринять, Томми? Если учесть, что тебе самому все это показалось таким омерзительным, зачем ты потребовал, чтобы они сделали еще один фильм?

— В порядке страховки. Против Брэди. Он мог продать это кому угодно, вывесить в Интернете. Ведь речь идет о моей дочери. Никто, на хер, не знает, что Брэди делает с фильмами, которые снимает.

— Делал. Он уже никогда больше ничего не снимет.

— Я к этому не имею никакого отношения, Эд.

— Я тебе верю.

— У меня все это бродило в голове… Наверное, у меня крыша поехала, я впал в такую ярость. Я придумывал, что бы с ним сделать, как бы его унизить…

— Почему тогда ты не заставил его действовать?

— Что?

В этом «что» чувствовалась попытка потянуть время, опасение попасться на вранье.

— Единственное доказательство, что Брэди в этом участвовал, тот снимок, где в зеркале виден его браслет. Наверняка это произошло случайно. Тогда какую страховку ты бы поимел, если бы он держал в руках камеру? Нет, Томми, ты сам в этом участвовал, верно?

— В чем, Эд?

— Не делай этого, Томми, не ври мне сейчас. В шантаже Шейна Говарда. Только скажи мне, кому пришла в голову эта идея, тебе или Брэди?

Томми опустил стекло и выбросил окурок на Лисон-стрит, заполненную людьми, идущими с маскарада: скелеты, ведьмы, вампиры, цепочкой двигающиеся по тротуару, обходя менее элегантных пьяниц. В небе с грохотом продолжали взрываться петарды. Томми снова поднял стекло.

— Брэди, — сказал он.

Сердце у меня упало.

— Какая тут связь с Шоном Муном?

— Понятия не имею. Просто Брэди, похоже, был с ним знаком.

— А Рейлли тоже находились в деле?

— Нет.

— Да. Кто их втянул? Я знаю, они снабжали Дэвида Брэди наркотиками. Но возможно, они и с тобой были связаны, Томми. Может быть, ты их взял в дело, потому что задолжал им денег. Или ты вдруг оказался в долгу, потому что шантаж провалился. Я занялся этим делом, и ты не захотел доводить его до конца. А тут еще Дэвид Брэди умер, и ты уже не мог довести это дело до конца. Но Рейлли остались недовольны, они ведь рассчитывали на большие бабки. Шантаж человека вроде Шейна Говарда порнографическими фотографиями его дочери подразумевал не только единовременную выплату, но и мог превратиться в зарплату. Работа на всю жизнь, «мерседесов» как грязи.

— Нет.

Я остановил машину около ограды на южной стороне парка на Фитцуильям-сквер. Щеку все еще жгло, но когда я до нее дотронулся, рука оказалась практически сухой. Если рана перестала кровоточить, она сможет зажить и без швов.

— Будет тебе, Томми. Ты думаешь, я не просек устроенную тобой пантомиму? Как ты совершенно случайно привез Даррена Рейлли в гараж, полный краденых машин, над которыми ты работал; как он смотрел на них и по его виду читалось, что он заранее предупрежден; как ты на обратном пути слабо завязал ему глаза, а сам повернулся к двери, чтобы ее запереть, и он смог оглядеться и понять, где находится. Я еще удивился, что ты тайком не сунул ему ключ для полноты картины.

— Эд, ты все не так понял…

— Как только он оказался внутри, он тут же начал пускать слюни над «мерсом», и еще он сказал: «Именно об этом я и говорил, Томми». А ты заехал ему по уху — думал, это меня собьет. Выкладывай правду, Томми.

— Даррен Рейлли… Верно, я пообещал ему показать машины, но… он понимал, что не стоит с ними связываться. Потому что он знал, кому они принадлежат.

— И кому же они принадлежат?

— Броку Тейлору. Клянусь, раньше я врал, но сейчас говорю правду. Они принадлежат Броку. У него такие гаражи по всему городу, он их перекрашивает, кое-что меняет, ставит новые номерные знаки, все положенное. Я когда-то… много лет назад… та, в Вудпарке, оказалась первой. Недалеко оттого места, где у твоего отца был гараж.

— Что бы это значило? Какое отношение ко всему этому имеет гараж моего отца?

— Я тогда работал на него. Ну и Брок тоже там работал. Там он и начал — в смысле угонять машины. Ты помнишь…

— Я не помню, и мне наплевать, Томми. Мой отец давно умер, его нет, и он никак не может быть во всем этом замешан.

Томми хотел было продолжать спорить, но передумал. Покачал головой и поморщился.

— Ладно, ладно. Извини меня, Эд. Знаю, я тут здорово обделался.

— А что, по-твоему, происходило с Эмили Говард? Ну погоревал ты по поводу своей дочери, так почему же не подумал, через что приходится проходить другим женщинам?