Песенка возвращения
Вернулся обратно!
К родным уголкам поспеши!
На стержень Арбата
Надета пружинка души.
Сжималась-сжималась,
Да вдруг распрямилась она,
И самую малость
Ей прежняя ласка нужна.
Вернулся обратно!
Так душу свою успокой,
О ветер Арбата,
Легко потеревшись щекой.
В нем теплая сырость
Глубоких и гулких дворов,
И дружба и милость —
И лучших не надо даров!
Вернулся обратно!
Так что ж — оброни с каблуков
На камни Арбата
Песчинки иных берегов.
Чтоб здесь обитали
Далеких земель города
И в милом квартале
Тебя поджидали всегда.
Вернулся обратно!
В свои переулки приди.
Дай счастье Арбата
Душе, не стесненной в груди.
Сжималась-сжималась,
Да вдруг распрямилась она,
И самую малость
Ей прежняя ласка нужна.
Волшебник
О, резкий свет далеких лет,
Когда — спроси любого! —
Я вырезал твой силуэт
Из неба голубого!
Студенческий недолгий бал —
Паренье и скольженье! —
Когда я крал из всех зеркел
Твое изображенье!
Бессонниц темные круги,
Когда через рассветы
Нес у щеки твои шаги,
Как белые букеты!
Тот пыл, когда тебя лепил
Из стужи на Манеже!
Я ничего не позабыл,
Да удаются реже
Все фокусы далеких лет:
Не просто, право слово,
Любимый вырвать силуэт
Из неба голубого…
Игорь Волгин
Во дворах проходных
и в парадных,
пропадая от света до тьмы,
мы не знали девчонок нарядных,
и красавиц не видели мы.
Незаметные в шумной округе,
беспечальные дети войны,
были девочки, наши подруги,
угловаты, худы и бледны.
Но, о деве тоскуя далекой,
забывал я про наше житье.
И сжималось от силы высокой
одинокое сердце мое.
Я искал идеал —
и отныне,
отрешаясь от школьной муры,
я вздыхал по Кондратовой Нине,
теледикторше нашей поры.
…Между тем, потихоньку,
как в сказке,
с неприметным смешком на губах
недотроги,
вьюны,
сероглазки
подрастали в окрестных домах.
Все менялось, и как-то однажды,
после лета влетевшие в класс,
мы притихли, — и будто от жажды
пересохли вдруг губы у нас.
…Я не знаю, как это случилось,
но не в тот ли отчаянный миг
мы навеки отдались на милость
милосердных ровесниц своих!
Пусть отмеченный общею метой,
чуть не плача, с закушенным ртом
о мальчишеской слабости этой
я не раз пожалею потом.
Пусть об этом не раз пожалею,
что бывало дороже всего,
укорить никого не посмею
и забыть не смогу ничего.
Ю. ЧИКВАИДЗЕ. Старый Тбилиси вечером
О. КОЧАКИДЗЕ, А. СЛОВИНСКИЙ, Ю. ЧИКВАИДЗЕ.
Эскиз декорации к спектаклю «Пока арба не перевернулась». Московский театр имени Н. В. Гоголя.
Из мастерской заслуженных художников Грузинской ССР О.Кочанидзе, А.Словинского и Ю.Чикваидзе.
О. КОЧАКИДЗЕ, А. СЛОВИНСКИЙ, Ю. ЧИНВАИДЗЕ. Эскиз к спектаклю «Старые зурначи».
А. СЛОВИНСКИЙ. Продавцы цветов.
Ю.ЧИКВАИДЗЕ. Мать и сын.
Галина Никулина
Трое в одной мастерской
Олег Кочакидзе, Алик Словинский, Юра Чикваидзе и я смотрим на старый город. На противоположном берегу Куры, готовые вот-вот сорваться с кручи в воду, тесно лепятся друг к другу старые дома. Ажурные большие балконы делают их открытыми небу и солнцу. Горы плотно и разновысоко сомкнулись вокруг Тбилиси (глаза потом не скоро привыкнут к равнине). Ни асфальт, ни машины не в состоянии приглушить первозданные краски Грузии, воздух гор и земли…
Олег, Алик и Юра не светской любезности ради, а заинтересованно и преданно показывают мне свой город, смотрят на него глазами художников, старожилов и одновременно — как бы свежим взором заезжего человека. Этот клок земли, похожий на рейнские берега со средневековыми замками, на Венецию, Альпы и вместе с тем ни на что не похожий, неповторимый, лежит на их полотнах, преображенный их видением.
Изредка мои спутники бросают скупые слова.
Широкий, крепкий, энергичный Кочакидзе с лицом удивительно переменчивым — то пасмурным, то освещенным детской, распахнутой радостью, то шквально хохочущим:
— Театр. Не правда? Хорошая декорация.
Словинский — изящный и сдержанный, за сдержанностью его прячется ум живой и непосредственный, в чем, я надеюсь, вы еще убедитесь:
— Старый город…
Чикваидзе — человек мечтательный, с неизменной рассеянной доброжелательнейшей улыбкой:
