«Не надо лезть не в свое дело! — любимая фраза Володи. — Для этого, — убеждал он, — есть специальные люди — журналисты, юристы… У них профессия такая — чужие дела. Все остальные люди живут своими…»

Раньше Рая этому почти верила. Но теперь-то она знала точно, что это от человека зависит. Есть же такие, как Цун, и, наверное, много. «Жаль, что не придется стать геологом. Поздно, — грустила Рая. — А среди них, верно, больше всего настоящих людей!» И тут же в памяти всплыл давний разговор с Цуном. В самом начале, в порыве откровенности, она рассказала Жене, отчего уехала из дому. Он только хмыкнул в ответ: «Могла бы и не уезжать. Жить по-человечески, осмысленно можно где угодно: хоть на площади Пушкина, хоть в сталактитовой пещере, хоть здесь. Важно, с кем жить и чем».

Рая вышла из кухонной палатки на полянку и вдруг услышала, как техник Алексей, самолюбиво тряхнув курчавой бородой, сказал:

— Ладно, я тоже со всеми. У меня совесть прорезалась.

«Ну, значит, все в сборе», — улыбнулась Рая.

В походе. Фото Г. ШУТОВА.

В июле 42-го одиночная советская подлодка «К-21» сорвала рейд самой большой за годы второй мировой войны немецкой эскадры. Во главе ударной группы шел на разгром английского конвоя новейший в те времена линкор «Тирпиц». Дерзкий четырехторпедный залп «К-21» по быстроходной плавучей крепости длиной почти в четверть километра был отмечен военными историками всех стран. Всего же на боевом счету краснознаменной подводной лодки 17 потопленных транспортов врага.

Когда легендарная лодка выслужила свой срок, ни у кого не поднялась рука разрезать ее на лом. «К-21» навечно пришвартована к стенке заполярного причала. Над ней по-прежнему колышется военно-морской флаг, а в кубриках живет небольшая команда под началом мичмана. По навигационным правилам на «К-21» вот уже тридцать третью арктическую ночь горят якорные огни. Вечная стоянка — вечные огни.

Несмотря на бронзовую мемориальную доску, привинченную к надстройке, «К-21» все еще служит. В ней устроены тренажеры, на которых матросы учатся бороться за живучесть подводных кораблей. Время от времени из кормового отсека знаменитой лодки валит черный дым «пожара», а в носовом — сквозь искусственные пробоины в прочном корпусе бьет студеная вода. Аварийные команды бросаются в огонь и в воду. «К-21» все еще не вернулась с войны…

Борт о борт с именитой лодкой стоит новая, современная, безымянная. Во всяком случае, ее бортовой номер пока никому, кроме посвященных, ничего не говорит.

Нехотя выступает из воды одутловатое аспидное тулово. Острый тритоний хвост плавно уходит в рябь огненной дорожки кормового фонаря. Единственная надстройка, уплощенная, отглаженная с боков и сверху, торчит над покатой спиной мощным плавником. Лодка лениво льет желтый электросвет из прямоугольных окошечек рубки.

По причалу, огибая кнехты, змеится поземка. Ветер раскачивает тяжеленные крюки железнодорожных кранов, которыми грузят на подводные лодки торпеды. Снежная крупа набивается в ворс черных матросских шинелей так, что они становятся белыми, словно маскхалаты. Короткий строй застыл на причале против вечной стоянки «К-21».

— Офицерам выйти из строя. Команде — вниз!

По сходням, перекинутым с причала через старую подлодку на новую, бегут матросы. Видавшая огни и воды Палуба «К-21» гудит под тяжелыми ботинками точь-в-точь как и тридцать лет назад, когда собиралась в свой звездный поход. Но эти ребята в новеньких черных ушанках выходят в море впервые. В глухом квадрате Баренцева моря их могучий подводный торпедоносец, словно новорожденный дельфин, будет нырять и плавать, смотреть и слушать, нападать и защищаться. Учить будет командир лодки, моложавый капитан 2-го ранга с ленточкой боевого ордена под мехом «канадки» Александр Яременко.

Новичок на секунду замирает над верхним рубочным люком. Там внизу темной и, кажется, ужасно глубокой шахты высвечен кружок красного железного пола. Ступив на него и глянув вверх, новичок увидит точно такой же кружок ночного неба и подошвы товарища, нависающие прямо из-под звезд. Потом, потирая набитую на лбу шишку, пробираясь в свой отсек, он будет дивиться все еще непривычному обилию приборов в агрегатов, шкал, циферблатов, вентилей, кранов, клинкетов, клапанов, тумблеров, маховиков, рукояток, снопам разноцветных кабелей и трубопроводов. Потолки, по-морскому подволоки, кают и отсеков напоминают своды старинных подвалов, с той лишь разницей, что они сплошь увешаны, уснащены всевозможной аппаратурой. Глаза у первогодка разбегаются и почему-то сами собой выискивают грозные таблички с зигзагами молний «Жизнеопасно!», «Не вскрывать!». «Огнеопасно!»… Пройдет время, и этот крутолобый парень с уже подросшими волосами в любой кромешной тьме нащупает самый запрятанный вентиль или клапан; при срочном погружении он будет чертом по одним лишь поручням соскальзывать вниз, почти не касаясь перекладин вертикального трапа; особым чувством подводника начнет различать крены и дифференты своей койки и боевого поста до половинных долей градуса.

А пока он будет привыкать к лодочной тесноте так же, как космонавт к невесомости, заново учиться вещам, знакомым с детства, — ходить, например, по отсекам, рефлекторно задраивая за собой крышки люков, орудовать ложкой тогда, когда борщ в миске вторит семибалльной качке за бортом; переучивать школьный алфавит на азбуку аварийных перестуков.

Он будет осматривать подводное свое оружие-жилище, подбадривая себя словами присяги: «Клянусь… с честью переносить все тяготы и лишения воинской службы», — до тех пор, пожалуй, пока по трансляции не прозвучит голос вахтенного офицера: «Команде обедать!» Отведав салат из консервированного лосося, суп из севрюги, отлично зажаренный бифштекс, после ужина из четырех блюд с сухим вином и вечернего чая с печеньем и шоколадом новичок выведет для себя, что мысль о «тяготах и лишениях» была несколько преждевременной.

Но все испытания еще впереди…

Капитан 2-го ранга Яременко стоит на ходовом мостике. Шквальные порывы плющат ноздри и раздувают меховой капюшон. Если ветер налетает сзади, кажется, будто кто-то невидимый и сильный тискает тебя в объятиях, обжимает толстую меховую куртку, пытается согнуть тебя в две погибели — в шее и поясе. Слева и справа вздымаются красноватые и зеленоватые в свете ходовых огней пенистые космы. Бульбообразный нос лодки не режет, а разламывает волны — белые бугры вспухают выше мостика. Сигнальщик довольно шмыгает носом — сегодня мыть надстройку ему не придется, за него это сделает шторм.

Яременко стоять на мостике привычнее, чем на балконе собственной квартиры. В локтях, упертых в планшир, приятно отдается сытая дрожь дизелей. За семнадцать моряцких лет эти водяные холмы стали ему куда более юодней донецких терриконов его детства.

К командирскому перископу он пришел из первого отсека, где начинал службу рядовым ъорпедистом поочередно побывав на всех ступенях корабельной должностной лестницы. 

Кстати, о перископе. Когда Яременко последний раз при жизни матери приезжал в Донбасс, старушка, разглядывая руки сына, воскликнула:

— Та у тоби мозоли як у плагаря чи забойщика, шо в старину кайлом робив!

Уж очень не вязались загрубевшие руки с белоснежными манжетами и золотом парадной тужурки. А перископные рукоятки и впрямь похожи если не на чапиги ручного плуга, то на широченный мотоциклетный руль, поворочав который и час, и другой, и третий, начинают ныть не только пальцы, но и плечи.