Он закрыл дверь. Я не находил ничего интересного в том, чтобы оскорблять этого бедного остолопа. Просто такова была наша политика — сделать всех и каждого настолько несчастным, насколько это возможно. Работа на Надсмотрщика и так ему мёдом не казалась, а я хотел сделать так, чтобы она стала для него просто невыносимой.

— Хочешь, я сделаю, чтобы было ещё веселей? — поинтересовался Майк.

— Ну, пожалуй… Продолжай в том же духе ещё минут десять. А затем резко прекрати. Потом, в течение часа, потряси их ещё немного, скажем, скачками атмосферного давления. Вразброс, но сильно. Ты знаешь, что такое акустический удар?

— Конечно. Это…

— Не надо давать мне определение. После того как закончишь основное представление, потряси его воздуховоды с силой, близкой к акустическому удару, с интервалом в несколько минут. А затем преподнеси ему что-нибудь такое, чтобы надолго запомнилось. Гм… Майк, можешь сделать так, чтобы стоки из его уборных начали течь в обратном направлении?

— Конечно могу. Все?

— Сколько их там в наличии?

— Шесть.

— Пусть ему промочит все коврики. А если можешь определить, который из туалетов находится поближе к его спальне, сделай так, чтобы там фонтаном ударило под самый потолок. Можешь?

— Программа запущена.

— Хорошо. А теперь, дружище, вот тебе подарок.

Мы прогнали проверочные тесты, затем я велел Майку позвонить Вайо и проверить работу каждой из схем.

В течение десяти минут стояла полная тишина. Я потратил это время на то, чтобы оставить отметки от своих инструментов на внешних панелях, которые я должен был снимать, если бы действительно имели место какие-нибудь неполадки, убрать инструменты, надеть руку номер шесть и скатать в рулон ту тысячу шуток, которая дожидалась меня в распечатанном виде. Оказалось, что мне нет необходимости отключать аудиоконтуры вокодера, Майк подумал об этом прежде меня и всегда отключал их, когда кто-нибудь прикасался к двери. Поскольку скорость его реакций в тысячу раз превосходила мою, я просто выкинул это из головы.

Наконец он сказал:

— Все двадцать схем работают нормально. Я могу переключаться с одной на другую даже в середине слова, и Вайо не удаётся определить, где именно произошло переключение. Ещё я позвонил профу — просто чтобы поприветствовать, и поговорил с Мамой по твоему домашнему телефону. Всё это я проделал одновременно.

— Значит, всё сработало! А какой предлог ты выдумал, чтобы позвонить Маме?

— Я попросил её передать, чтобы ты позвонил мне, то есть Адаму Селену. Затем мы немножко поболтали. Она очаровательная собеседница. Мы обсуждали проповедь, которую Грег прочёл в прошлый вторник.

— Чего-чего?

— Я сказал ей, что слушал её, и процитировал самую поэтическую часть.

— Ох, Майк!

— Всё в порядке, Ман. Она полагает, что я сидел в задних рядах, затем тихонько ускользнул, когда исполняли заключительный гимн. Она не любопытна, она знает, что я не хочу, чтобы меня видели.

— Ладно, пока всё в порядке. Но впредь так не поступай. А впрочем… именно так и поступай. Ты ходи… то есть следи за собраниями, лекциями, концертами и тому подобными вещами.

— Если только некоторые любители соваться не в своё дело не позаботятся о том, чтобы отключить меня вручную! Ман, я не могу контролировать следящие устройства во всех этих помещениях так же, как я контролирую телефоны.

— Там слишком простой переключатель. Торжество грубой мускульной силы над транзисторными схемами.

— Это варварство. И к тому же это несправедливо.

— Майк, почти всё в этом мире несправедливо. А то, что нельзя поправить…

— …с тем надо смириться. Ман, это — из разряда одноразовых шуток.

— Извини. Давай несколько изменим формулировку: то, что нельзя поправить, надо выбросить и заменить чем-то лучшим. Что мы и сделаем. Каковы наши шансы согласно твоим последним подсчётам?

— Примерно один к девяти, Ман.

— Они что, ухудшаются?

— Ман, они теперь будут ухудшаться с каждым месяцем. Мы ещё не дошли до кризисной точки.

— «Янки» тоже плетутся где-то в самом хвосте турнирной таблицы. Ну ладно, вернёмся к нашим проблемам. С этого момента, когда ты будешь говорить с кем-нибудь, кто побывал на лекции или мероприятии такого типа, говори, что ты тоже там был, и докажи это, процитировав что-нибудь из услышанного.

— Сделаю. А зачем, Ман?

— Ты читал «Алый Цветок»? Эта книга должна быть в нашей библиотеке.

— Да. Хочешь, чтобы я зачитал его тебе?

— Не надо! Просто ты теперь наш «Алый Цветок», наш Джон Гэйт, наш Болотный Лис, человек-тайна. Ты всюду бываешь и всё знаешь, ты можешь без паспорта проскользнуть в город и покинуть его. Ты всегда здесь. Но тебя никто не видит.

Его огоньки замерцали, и он издал приглушённое хихиканье.

— Вот это шутка, Ман. Это забавно и в первый раз, и во второй, и ещё много раз.

— Да, это всегда забавно. Ты давно закончил устраивать Надсмотрщику весёлую жизнь?

— Сорок три минуты назад, если не принимать в расчёт отдельные разрозненные встряски.

— Держу пари, что у него разболелись все зубы. Поразвлекайся ещё минут пятнадцать. А затем я доложу, что работа выполнена.

— Сделаю. Вайо просила кое-что тебе передать, Ман. Она велела напомнить тебе о том, что у Билли день рождения.

— Слушай, я же обещал быть там. Давай заканчивай. Я ухожу. Пока.

Я поспешил уйти. Билли — сын Анны. Возможно, он у неё последний ребёнок. Она и так уже постаралась для нас — родила восьмерых детишек, и трое из них всё ещё находятся дома. Я стараюсь быть столь же осторожным, как Мама, которая никогда не демонстрирует того, что питает к кому-нибудь особую склонность… Но Билли ещё совсем мальчонка, и я сам научил его читать. Кажется, он похож на меня.

Я задержался в офисе Главного Инженера, чтобы оставить счёт, и потребовал, чтобы мне дали возможность поговорить с ним. Меня пропустили, и я обнаружил, что он находится в крайне агрессивном настроении — всё это время ему постоянно звонил Надсмотрщик.

— Держите, — сказал я. — Сегодня день рождения моего сына, и мне не следует опаздывать. Но я просто обязан вам кое-что показать.

Я вынул из чемоданчика с инструментами конверт и вытряхнул его содержимое на письменный стол. Это был трупик обыкновенной домашней мухи, которую я прижёг паяльником и принёс с собой. У себя, в туннелях Девисов, мы мух не терпим, но иногда одной из них удаётся проникнуть из города через открытые шлюзы. Эту случайно занесло ко мне в мастерскую как раз тогда, когда мне было нужно.

— Видите? Догадываетесь, где я обнаружил её?

На этой фальшивой улике я построил целую лекцию о том, как нужно заботиться о высокочувствительных машинах, долго распространялся на тему об открытых дверях и выразил своё недовольство парнем, который находился на дежурстве.

— Пыль может запросто уничтожить компьютер, а насекомые — это и вовсе непростительно. Ваши дежурные мотаются туда и обратно через дверь так, словно находятся на станции подземки. Сегодня, пока этот идиот нёс всякий вздор, обе двери стояли открытыми нараспашку. Если я обнаружу ещё какие-нибудь доказательства того, что пластины корпуса снимал какой-нибудь остолоп, у которого вместо рук грабли и который привлекает мух как… Ладно, шеф, это ваши заботы. У меня и без вас полно дел, с которыми я не успеваю справляться; я ведь вожусь со всей этой ерундой только потому, что люблю точные машины. И мне невыносимо видеть, когда с ними так обращаются. До свидания.

— Погодите-ка. Мне тоже нужно вам кое-что сказать.

— Извините, но мне нужно идти. Как бы то ни было, я не занимаюсь истреблением паразитов. Я — компьютерщик.

Нет более действенного средства, способного довести человека до нервного срыва, чем не дать ему высказаться. При наличии некоторой удачи и помощи со стороны Надсмотрщика Главный Инженер уже к Рождеству обзаведётся язвой.

Я всё-таки опоздал, и мне пришлось смиренно извиняться перед Билли.

Альварес выдумал новую штуку — всех, кто покидал Комплекс, тщательно обыскивали. Я выдержал это спокойно и даже не стал использовать крепких выражений в адрес охранников, которые меня обыскивали, — мне очень хотелось побыстрее попасть домой. Но распечатка с тысячей шуток вызвала у них приступ подозрительности.