— Попрекайте хлѣбомъ-то, попрекайте! — сквозь слезы проговорила дочь.

— И не думала попрекать. Ты ѣшь свое… пенсія у насъ общая… Это твой отецъ заслужилъ. А я говорю про помощь мужу. Викторъ Матвѣичъ правъ, что ты не можешь быть помощницей мужу. Не такъ ты воспитана, да и терпѣнія нѣтъ. Тебѣ все скоро надоѣдаетъ. Все это я къ тому клоню, что теперь послѣ его словъ ты видишь, что и онъ тебѣ не женихъ.

— Да съ чего вы взяли, что я на него когда-нибудь разсчитывала! — воскликнула Соняша, поднялась и сѣла на кровати.

— Не раздражайся, не раздражайся! Я любя… я мать… — остановила ее Манефа Мартыновна и продолжала: — а пренебрегать знакомствомъ Іерихонскаго намъ не слѣдуетъ. Я говорю: знакомствомъ. Покуда только знакомствомъ. Мы пригласимъ его къ себѣ. Онъ сдѣлаетъ намъ визитъ, навѣститъ насъ вечеромъ, попьетъ чаю, мы познакомимся съ нимъ, поговоримъ… Вѣдь человѣка въ разговорѣ сейчасъ видно. Затѣмъ, постараемся объ немъ разузнать черезъ другихъ. Ты подумай, голубушка.

Мать наклонилась къ дочери, чтобы ее поцѣловать, но та отшатнулась отъ нея и завопила:

— Ахъ, оставьте меня пожалуйста! Идите! Занимайтесь вашимъ дѣломъ! Ну, что я вамъ далась! Ну, что вы ко мнѣ пристали!

Соняша снова повалилась на подушки. Мать поднялась и стала уходить.

— Я только насчетъ знакомства, милая, только насчетъ знакомства съ нимъ, — заговорила она. — Вѣдь познакомиться съ человѣкомъ не значитъ еще выходить за него замужъ. Въ такихъ смыслахъ я и хочу ему написать: «Милости просимъ, молъ, къ намъ, ваше превосходительство, сегодня вечеромъ, въ восемь часовъ, чаю откушать».

— Ахъ, Бога ради, не дѣлайте вы этого! — простонала дочь. — Ну, зачѣмъ вы меня терзаете!

— Да какое-же тутъ терзанье, душечка! — проговорила ужъ выйдя изъ-за алькова Манефа Мартыновна. — Просто новый знакомый въ домѣ, передъ которымъ ты ничѣмъ не обязываешься… Придетъ онъ напиться съ нами чаю — вотъ и все. А расходъ какой? Полъ-бутылки коньяку, печенье, банка варенья и пятокъ апельсинъ.

— Пожалуйста не разсчитывайте. Бросьте… оставьте… Все равно я не выйду къ нему… не выйду. А то еще лучше: возьму и уйду изъ дома, — сказала дочь.

— Вотъ упрямица-то! — пробормотала мать, вышла изъ спальни и стала въ слѣдующей комнатѣ при свѣтѣ лампы раскладывать пасьянсъ на картахъ, задумавъ — согласится дочь на приглашеніе Іерихонскаго или не согласится.

Карты сошлись. Она улыбyулась и подумала: «Да конечно-же должна согласиться, если не совсѣмъ дура».

Небольшіе дешевые часики, съ изображеніемъ вращающаго глазами и играющаго на гитарѣ негра, стоявшіе на выступѣ у печки, показывали половину двѣнадцатаго. Манефа Мартыновна сложила карты, зѣвнула, погасила лампу и опять перебралась въ спальню.

Соняша не спала еще, yо ужъ лежала раздѣвшись и читала какую-то книгу при свѣтѣ свѣчки, поставленной на ночной столикъ.

— Не спишь еще?.. Вотъ и я пришла ложиться, — сказала ей мать въ видѣ привѣтствія и стала раздѣваться. — Голова-то перестала болѣть, что-ли? — спросила она.

— Такъ себѣ…- пробормотала дочь, не отрываясь отъ книги.

— Сердце-то утихло! Благоразуміе-то вернулось къ тебѣ?

— Благоразуміе мое всегда при мнѣ.

— Ну, то-то. Я сейчасъ пасьянсъ раскладывала, задумала на тебя и вышло, что тебѣ слѣдуетъ согласиться на знакомство съ Іерихонскимъ.

— Да вѣдь это не новость, что карты всегда одобряютъ вамъ то, что вы задумали.

Мныефа Мартыновна раздѣлась, покрестилась на образъ, прочитала молитву и стала укладываться въ постель.

— А ты, Соняша, подумай, милушка, насчетъ знакомства съ генераломъ-то, — опять начала она. — Подумай. Вѣдь я только насчетъ знакомства прошу. Тогда-бы я ему и написала. Все-таки, знаешь, неловко письмо оставить безъ отвѣта. Почтенный человѣкъ, генералъ, солидный мужчина… Подумай.

— Хорошо. Подумаю, — тихо отвѣчала Соняша.

«Угомонилась», — подумала мать, украдкой отъ дочери перекрестилась и продолжала:

— А если ты согласишься и пообѣщаешь мнѣ не дерзничать передъ нимъ и быть ласкова, то я ужъ знаю, какъ написать письмо. Да мы даже вмѣстѣ напишемъ. Напишемъ учтиво и съ достоинствомъ. А о предложеніи его ни слова. Только одно: рады знакомству, милости просимъ на чашку чая. А заговоритъ онъ насчетъ женитьбы — я ужъ знаю, какъ отвѣтить. Хорошо? — еще разъ обратилась мать къ дочери.

— Хорошо. Хорошо, — былъ отвѣтъ. — Я подумаю, прощайте.

Дочь загасила свѣчку. Прошло минутъ съ десять. Соняша не спала и думала о просьбѣ матери. Она слышала, что мать ворочалась съ боку-на-бокъ. Соняша разсуждала такъ:

«Вѣдь въ самомъ дѣлѣ отъ знакомства съ Іерихонскимъ ничего не можетъ выйти для меня худого. Къ тому-же, знакомство это ни къ чему не обязываетъ».

— Не спите? — спросила она мать.

— Нѣтъ еще. Разстроилась я какъ-то, — отвѣчала мать. — А что?

— Я подумала насчетъ письма. Пишите завтра. Но только насчетъ знакомства, — кротко отвѣчала дочь.

— Голубушка! Ну, вотъ какъ хорошо! Ну, вотъ онѣ карты-то!.. Спасибо, Соняша, спасибо!

Мать быстро поднялась съ постели, подошла къ дочери и стала ее цѣловать.

На утро Манефа Мартыновна проснулась въ самомъ радостномъ настроеніи духа.

«Какъ это хорошо, что Соняша вчера согласилась познакомиться съ Іерихонскимъ», — подумала она и тотчасъ-же принялась одѣваться, смотря на сладко спавшую дочь, которая вставала всегда часа на два позже ея.

Былъ девятый часъ. Заваривъ себѣ въ столовой кофе, Манефа Мартыновна вызвала кухарку Ненилу и стала заказывать обѣдъ, но Ненила, таинственно улыбаясь, перебила ее и сказала:

— А что вы вчера спрашивали насчетъ верхняго генерала, то я у евонной Дарьи узнала. Прикончилъ онъ съ повивальной бабкой, совсѣмъ прикончилъ. Дарья говоритъ, что жениться хочетъ и невѣсту себѣ ищетъ, настоящую невѣсту, барышню, чтобы законъ принять.

Манефа Мартыновна строго взглянула на Ненилу и проговорила:

— Ну, ты насчетъ бабки-то не очень болтай. Сократи языкъ-то. Зачѣмъ человѣка конфузить!

— Да вѣдь вы спрашивали.

— Мало-ли что спрашивала! А ты ужъ любишь языкъ распускать. Да пуще всего, чтобы Софья Николаевна ничего не знала. Дѣвушкамъ не слѣдъ это знать. Брось.

— Слушаю-съ. Мнѣ что! А я для васъ.

Заказавъ обѣдъ и выпивъ двѣ чашки кофе, Манефа Мартыновна тотчасъ-же взяла бумагу и стала составлять черновикъ письма къ Іерихонскому. Она долго и усердно мусолила карандашъ, думала, писала, зачеркивала и опять писала, смотрѣла на часы и сердилась, что дочь не встаетъ, чтобы помочь составить письмо.

Она даже поднялась, чтобы идти разбудить дочь, но остановилась въ раздумьѣ.

«Пусть лучше выспится хорошенько, тогда блажить меньше будетъ», — сказала она себѣ мысленно, сѣла и стала перечитывать письмо.

Письмо ей показалось слишкомъ длиннымъ. Тутъ было объясненіе, что она съ дочерью страдаетъ отъ затворнической жизни и недостатка общества, что ей очень лестно знакомство съ хорошимъ образованнымъ человѣкомъ и тому подобное.

«Зачѣмъ ему все это? Проще лучше. Напишу только, что мы рады познакомиться съ нимъ и просимъ его на чашку чаю — вотъ и все», — рѣшила она, зачеркнула написанное, перевернула листъ бумаги и начала писать вновь.

Когда Соняша въ одиннадцатомъ часу выплыла. въ столовую въ распашномъ капотѣ и съ толстымъ слоемъ не смахнутой пудры на лицѣ, письмо было уже готово, и Манефа Мартыновна сидѣла за безконечнымъ вязаньемъ филе изъ бѣлой бумаги. Соняша чмокнула мать въ щеку, а та съ легкимъ упрекомъ сказала ей:

— Спишь долго. Ужасъ какъ долго. Кофей-то не только простылъ, а обледенѣлъ.

— Кофей разогрѣемъ. А раньше зачѣмъ мнѣ вставать? Какія у меня такія обязанности? Когда я рисовать учиться ходила, я раньше вставала, но сами-же вы стали говорить, что это рисованье только переводъ денегъ, — отвѣчала Соняша съ запальчивостью.

— Не горячись, не горячись. Я такъ только сказала… — остановила ее мать и прибавила:- Письмо готово. Надо только переписать.