— Прежде всего, я не могу жить безъ свободы, — сказала Іерихонскому Соняша. — Если вы хотите жениться на мнѣ, то обѣщайтесь сохранить мою свободу.

— Зачѣмъ-же я буду стѣснять вашу свободу, Софія Николаевна!.. — отвѣчалъ онъ.

— Нѣтъ вы не такъ меня понимаете. Я сейчасъ выражусь точнѣе. Выходя за васъ замужъ, я вѣдь васъ очень мало знаю. Не знаю ни вашихъ обычаевъ, ни вашихъ привычекъ.

— Совсѣмъ, совсѣмъ семейный человѣкъ, домосѣдъ, характера я самаго уживчиваго, спокойнаго.

— Позвольте, позвольте… Вѣдь это только вы говорите, — перебила его Соняша. — А я вамъ должна вѣрить. Но если мы не сойдемся характерами? И вотъ если мы не сойдемся характерами, то зачѣмъ намъ мучиться?

— Никогда, Софія Николаевна, я не буду мучиться… Я буду боготворить васъ, — твердо говорилъ Іерихонскій.

— Ахъ вы все про себя! Но я-то могу мучиться.

— Вы будете, какъ сыръ въ маслѣ кататься. Каждое ваше желаніе…

— Погодите, Антіохъ Захарычъ… Дайте мнѣ сказать… — остановила она его. — Это все съ вашей точки зрѣнія. Съ вашей точки зрѣнія и будетъ казаться, что я какъ сыръ въ маслѣ катаюсь, но я-то буду мучиться, что мы не сошлись. Ну, однимъ словомъ, если мнѣ будетъ тяжко съ вами жить, я сейчасъ-же, ничего не утаивая, скажу вамъ объ этомъ. Скажу вамъ прямо: «мы не сошлись, намъ нужно разъѣхаться» — и вотъ тогда вы мнѣ безпрекословно должны выдать отдѣльный видъ на жительство. Обѣщаете-ли вы мнѣ это?

Соняша въ упоръ глядѣла на Іерихонскаго. Тотъ пожалъ плечами и произнесъ:

— Но увѣряю васъ, что этого не случится, я буду всячески угождать вамъ, улавливать всѣ ваши малѣйшія желанія… Я… я… Боже мой, да я-й не знаю что сдѣлаю, чтобы успокоить васъ… Все, все сдѣлаю!

— Ну, вотъ и отлично. И покажите сейчасъ примѣръ. Дайте мнѣ обѣщаніе, что вы при первомъ моемъ требованіи дадите мнѣ отдѣльный видъ на жительство.

Іерихонскій молчалъ. Онъ соображалъ.

— Но какъ-же это? Позвольте, — началъ онъ наконецъ. — А вдругъ вы на другой день послѣ свадьбы потребуете отдѣльный видъ на жительство?

— Зачѣмъ-же на другой день послѣ свадьбы? Тогда ужъ лучше не выходить за васъ замужъ, спокойно отвѣчала Соняша. — А я выхожу. Но вѣдь можетъ-же случиться, что впослѣдствіи совмѣстная жизнь будетъ намъ въ тягость.

— Не думаю, чтобы это случилось при моемъ къ вамъ расположеніи и готовности уловить всѣ ваши желанія.

— Не говорите такъ книжно, Антіохъ Захарычъ, не будемъ витать въ облакахъ. Спустимся на землю. Въ жизни все можетъ случиться. Вы хорошій человѣкъ и я не дурной… Но вдругъ не сойдемся характерами и жизнь будетъ мнѣ въ тягость? Зачѣмъ губить жизнь! И вотъ я ставлю непремѣннымъ условіемъ, чтобъ безъ ссоры, не доводя до суда… отдѣльный видъ. Согласны вы?

Іерихонскій тяжело дышалъ, вытащилъ изъ кармана платокъ и сталъ утираться.

— Можетъ быть, ничего этого не случится, можетъ быть, мы можемъ прожить до гробовой доски въ полномъ согласіи, — утѣшала Соняша Іерихонскаго, — но все-таки я выговариваю себѣ право на отдѣльный видъ на жительство и если вы хотите, чтобы я вышла за васъ замужъ, должны безпрекословно на это согласиться. Согласиться и дать мнѣ слово, что исполните.

Іерихонскій тяжело вздохнулъ, сидѣлъ весь красный и отвѣчалъ:

— Согласенъ, Софія Николаевна.

— И даете мнѣ слово?

— Даю.

— Тогда протянемте другъ другу руку.

Іерихонскій, у котораго выступилъ крупный потъ на лбу, протянулъ руку. Соняша вложила въ нее свою руку и онъ поцѣловалъ ея руку.

— Больше ничего съ вашей стороны? — спросилъ онъ.

— Есть детали, но объ этомъ мы, я думаю, можемъ послѣ уговориться. Вотъ, напримѣръ, вы сейчасъ назвали себя домосѣдомъ и приписали это себѣ, какъ достоинство, а я домосѣдкой вовсе быть не хочу. Я только потому и замужъ за васъ выхожу, Антіохъ Захарычъ, что я жить хочу, жить желаю… Но объ этомъ послѣ, послѣ…

Іерихонскій спохватился.

— Я, добрѣйшая Софія Николаевна, это только такъ сказалъ… — проговорилъ онъ. — Сказалъ, чтобы пояснить вамъ, что я свой домъ люблю, а конечно, съ молодой женой и выѣхать пріятно, и все эдакое… Мы поѣдемъ и въ театры, и весной въ Павловскъ на музыку… Все, все… Вы не безпокойтесь…

— Послѣ, послѣ… Съ меня довольно, — махнула рукой Соняша.

— Можетъ быть, хотите относительно жительства вашей мамаши что-нибудь сказать, относительно «многоуважаемой?..

— Послѣ, послѣ!.. Да что вы все то многоуважаемая, то добрѣйшая… Бросьте вы эти вставки! Будемъ говорить проще… — оборвала Іерихонскаго Соняша.

— Слушаю-съ, — поклонился онъ, привсталъ и спросилъ:- Могу я считать, что мое сегодняшнее предложеніе вамъ руки и сердца оффиціально вами принято?

— Зачѣмъ-же опять оффиціально-то? Вы здѣсь не на службѣ. Я согласна и принимаю ваше предложеніе. Вотъ моя рука.

Послѣднія слова Соняша произнесла стоя, улыбнулась и протянула Іерихонскому руку.

Онъ приникъ къ ней, цѣловалъ долго и наконецъ сказалъ:

— Надо объявить мамашѣ. Гдѣ-же она? Многоуважаемая Манефа Мартыновна!

— Опять многоуважаемая! — одернула его Соняша.

— Я здѣсь! Иду, иду! — послышалось изъ-за двери.

Дверь отворилась и показалась Манефа Мартыновна. Она была ужъ въ слезахъ, держала въ рукахъ икону, вынутую изъ кіота и обернутую снизу чистой бѣлой салфеткой.

— Кажется, кончили, сладились, сговорились? Можно поздравить и благословить? — бормотала она» приблизясь къ Соняшѣ и Іерихонскому. — Ну, поздравляю… Ну, дай Богъ счастливо. Душевно рада. Соняша дѣвушка хорошая, но у ней есть въ характерѣ противорѣчіе, и за это ужъ вы ее, Антіохъ Захарычъ, извините. Она часто говоритъ то, чего и не чувствуетъ, изъ-за своей рѣзкости… Право…

Послѣдовали объятія. Манефа Мартыновна цѣловала и дочь, и будущаго зятя.

— А теперь позвольте благословить васъ по православному обычаю иконой, — сказала она.

— Да надо-ли это? Кажется, при принятіи предложенія этого не дѣлается, — возразила Соняша.

— Крѣпче, крѣпче такъ… — сказалъ Іерихонскій и сталъ передъ Манефой Мартыновной, склонивъ голову.

Подошла и Соняша, но рядомъ съ Іерихонскимъ не встала, а какъ-то поодаль.

Манефа Мартыновна благословила ихъ. Опять объятія и поцѣлуи.

Іерихонскій стоялъ, заискивающе смотрѣлъ на Соняшу и проговорилъ:

— Могу я и отъ васъ теперь удостоиться поцѣлуя, Софія Николаевна?

— Цѣлуйте… — произнесла Соняша.

Онъ обтерся платкомъ и поцѣловалъ ее. Она вздрогнула, почувствовавъ прикосновеніе его губъ, и тотчасъ-же отвернулась отъ него и сморщилась. Іерихонскій, впрочемъ, не замѣтилъ этого.

Въ этотъ вечеръ Іерихонскій сидѣлъ у Заборовыхъ довольно долго, все время помѣщаясь около Соняніи, и любезничалъ съ ней. Онъ былъ очень комиченъ съ своими масляными улыбками гладкобритаго лица, то и дѣло наклонялся къ ней цѣловать ея руки и послѣ совершенія поцѣлуя долго шамкалъ своими синевато-красными губами, какъ-бы смакуя какое-нибудь очень вкусное блюдо. Требованіе Соняніи о выдачѣ ей отдѣльнаго вида на жительство, если она почему-либо не сойдется съ мужемъ характеромъ, въ первое время облило его какъ холодной водой, но потомъ онъ успокоилъ себя, что это было ничто иное какъ игра въ либерализмъ бывшей курсистки. «Навѣяное… Начиталась… Вѣдь среди дѣвицъ, нахватавшихся науки, только и разговора, что о яко-бы гнетѣ мужей — вотъ она въ модную дудку и играетъ. Опять-же, очевидно, и молодежь наговорила, студенты-квартиранты, которые у нихъ столуются. А потомъ все это пройдетъ, забудется, вывѣтрится, — разсуждалъ онъ. — Ну, зачѣмъ ей отдѣльный видъ понадобится, если я окружу ее полнымъ довольствомъ и во всемъ буду угождать ей»?

Соняша-же, принимавшая въ началѣ вечера всѣ его масляные взгляды равнодушно и отвертываясь, мало-по-малу привыкла къ нимъ и въ концѣ концовъ стала даже слегка кокетничать съ нимъ.

Весь вечеръ разговоръ происходилъ о предстоящей свадьбѣ. Разсуждали даже о малѣйшихъ деталяхъ жизненной обстановки. Манефа Мартыновна не отходила отъ дочери и Іерихонскаго и вела общій разговоръ, сдерживая черезчуръ большія требованія, предъявляемыя дочерью.