— Буфетъ дубовый, стулья орѣховаго дерева, раздвижной столъ краснаго дерева, какъ паукъ на двадцати ножкахъ. Одно къ другому не подходитъ, — критиковала Соняша.

— Столъ этотъ былъ когда-то купленъ изъ дома графа Носуфьева.

— Ну, что-жъ изъ этого? Оттого его и продали, что онъ никуда не годился. Буфетъ вы оставьте, а столъ и стулья надо прикупить къ буфету дубовые.

Іерихонскій былъ огорошенъ. Онъ считалъ свою столовую за самую лучшую комнату по меблировкѣ.

Соняша продолжала:

— О кабинетѣ вашемъ я говорить не буду. Это всецѣло ваша комната и вы можете въ какомъ хотите логовищѣ заниматься, но гостиная и столовая общія. Къ осени надо все исправить.

— Постараемся. Хотя, право, я не знаю, что вамъ не нравится въ столовой, — развелъ руками Іерихонскій.

— Не возражайте. Я иду замужъ, чтобы жить порядочно.

Но когда Соняша вошла въ спальню и увидѣла за альковомъ широчайшую двухспальную кровать Іерихонскаго, она расхохоталась.

— Что это такое? Тронъ какой персидскій, что-ли?

— Не безпокойтесь, не безпокойтесь, дорогая Софія Николаевна, — подхватилъ Іерихонскій. — Спальня будетъ новая. Это дѣло рѣшенное. Не можно приготовить даже и не къ осени, а къ свадебному дню.

— Все къ осени. На дачу мы выѣдемъ рано. Этотъ двухспальный тронъ вы къ свадьбѣ велите вынести на чердакъ, а я здѣсь поставлю свою кровать.

— А какая тутъ перина-то прекрасная! — съ сожалѣніемъ проговорилъ Іерихонскій. — Боги Олимпа — и тѣ на такой перинѣ не спали.

— На чердакъ! На чердакъ!

— Будетъ исполнено, Софія Николаевна, не безпокойтесь.

Когда была осмотрѣна вся обстановка, они сѣли пить чай.

— А гдѣ вы храните ваши деньги? — вдругъ спросила Соняша Іерихонскаго.

— Деньги? Деньги, какъ и у всѣхъ, хранятся въ банкѣ, Софія Николаевна. Кто-же теперь держитъ деньги дома! Это неудобно и на случай пожара, и на случай воровства. Дома имѣются только росписки банка.

— Тамъ сказано, сколько положено?

— Конечно-же сказано.

Соняша улыбнулась.

— А можете вы мнѣ показать эти росписки? — спросила она.

Іерихонскій замялся.

— Зачѣмъ вамъ, дорогая моя? — сказалъ онъ. — Вы такой благоухающій цвѣтокъ, что всякіе денежные разговоры и денежныя соображенія…

— Это отъ вашей-то невѣсты вы хотите денежныя дѣла въ тайнѣ держать? Хорошъ женихъ! А еще говорите, что влюблены! Ахъ, вы!..

— Соняша! Да какъ тебѣ не стыдно! — оборвала Соняшу мать.

— Чего-же тутъ стыдиться! Когда-нибудь должна я быть посвящена въ его денежныя дѣла. Я хочу знать. Ну, скажите-же, Іерихонъ Антіохичъ, сколько у васъ денегъ? — приставала Соняша.

Она такъ была увлечена узнать про его состояніе, что даже перепутала имя Іерихонскаго. Онъ не замѣтилъ этого, тяжело вздохнулъ и тихо произнесъ:

— Извольте. Скажу. Тридцать двѣ тысячи.

— Тридцать двѣ? Я думала, больше… Сколько-же это процентовъ приноситъ въ годъ? — допытывалась она.

— Тысячи полторы.

— Вѣдь это очень немного. Но не безпокойтесь, не безпокойтесь. Я не возьму своего слова назадъ, что выхожу за васъ замужъ.

Іерихонскій покачалъ головой и сказалъ:

— Но какая вы Фома Невѣрный!

— Ахъ, Боже мой! Да должна-же я когда-нибудь узнать, что вы такое! Должна-же ознакомиться со всей подноготной вашего житья-бытья — и вотъ теперь прекрасный случай.

Іерихонскій молчалъ.

Соняша пила ложечкой изъ чашки чай и опять начала:

— Ну, а теперь покажите мнѣ всѣ драгоцѣнности вашей покойной жены. Я говорю о брилліантахъ, которые вы показывали мамашѣ. Покажите ихъ мнѣ.

— Съ удовольствіемъ.

Іерихонскій сходилъ за шкатулкой и сталъ вынимать изъ нея и показывать Соняшѣ жемчугъ, брилліантовое колье, часы съ цѣпочкой, кольца.

— Хорошія вещицы, — любовалась Соняша. — Но ихъ мало передѣлать на новый фасонъ. Вѣдь вы все это отдадите мнѣ въ день свадьбы?

— Всенепремѣнно, дорогая моя. Это будетъ для васъ свадебный подарокъ.

Іерихонскій улыбнулся во всю ширину своего лица.

— Ну, спасибо вамъ. И три выигрышные билета передадите? Помните? Вы говорили… — продолжала Соняша.

— Да, да, да… Я отъ своихъ словъ не отрекаюсь. Брилліанты я вамъ передалъ-бы и теперь, но чѣмъ я васъ тогда въ день свадьбы обрадую? — проговорилъ Іерихонскій. — Кое-что въ задатокъ я вамъ уже далъ, а теперь вотъ еще… Держите вашъ пальчикъ.

Онъ взялъ колечко съ нѣсколькими брилліантиками и надѣлъ его на палецъ Соняшѣ.

Свадьба Антіоха Захаровича Іерихонскаго и Софьи Николаевны Заборовой была въ первое воскресенье послѣ Пасхи, на такъ называемой Красной горкѣ, т. е. въ такой день, про который народное повѣрье гласитъ, что онъ приноситъ особенное согласіе и счастіе брачущимся. Какъ ни настаивала Соняша, чтобы вѣнчаніе было скромное и тихое, Іерихонскій на это не согласился и свадьба была парадная, хотя и безъ пира. Это былъ единственный случай, когда онъ заупрямился, не согласился съ Соняшей и доказалъ ей, какъ дважды-два четыре, что парадная свадьба можетъ принести ему выгоды по службѣ, дастъ заручку къ повышенію. Вѣнчались они въ одной изъ аристократическихъ домовыхъ церквей, особенно, усердно посѣщаемыхъ женами сановниковъ. Церковь была освѣщена электричествомъ сверху до низу. Пѣлъ огромный прославленный хоръ пѣвчихъ, занявшій оба клироса. Посаженымъ отцомъ у Іерихонскаго былъ товарищъ министра, а посаженою матерью графиня Стопцева, предсѣдательница совѣта одного благотворительнаго общества, въ которомъ Іерихонскій состоялъ секретаремъ и несъ на себѣ всѣ письменныя работы. Это-то и была та самая заручка къ повышенію по службѣ, о которой говорилъ Іерихонскій Соняшѣ. На вѣнчаніи было очень мало дамъ. Старуха графиня Стопцева стояла почти одна въ сообществѣ своей приживалки, но мужчинъ было десятка два, все старички или пожилые. Мундиры съ золотымъ шитьемъ, бѣлыя панталоны, треуголки съ плюмажами и красныя и синія ленты такъ и бросались въ глаза. Такихъ лентъ и панталонъ было въ церкви пять-шесть. Одинъ изъ шаферовъ жениха, профессоръ Антонъ Макаровичъ Пріемленскій, необычайно рослый неуклюжій старикъ, съ большой полусѣдой бородой, поражающій своей растительностью и необычайно громадными ступнями, былъ также въ Станиславской лентѣ поверхъ жилета. Самъ Іерихонскій былъ въ мундирѣ, въ бѣлыхъ панталонахъ и необычайно ярко вычищенныхъ сапогахъ, надъ чисткой которыхъ Семенъ трудился нѣсколько часовъ. Чрезвычайный контрастъ старикамъ-шаферамъ жениха представлялъ изъ себя шаферъ Соняши, студентъ военно-медицинской академіи Хохотовъ. Соняша, не желавшая парада, ограничилась однимъ шаферомъ для себя. Мальчика-образника она вовсе не захватила, упросила Іерихонскаго вовсе не присылать за ней какую-либо даму, называя все это излишними китайскими церемоніями, и ѣхала въ церковь въ присланной женихомъ каретѣ только въ сопровожденіи шафера его Іоны Дмитріевича Олофернова, который и держалъ образъ. Образомъ дома благословляла ее только мать. Посаженаго отца Соняша тоже не хотѣла имѣть.

Подъ вѣнцомъ Соняша была очень эффектна въ бѣломъ платьѣ съ длиннѣйшимъ шлейфомъ и тюлёвой вуалью чуть не до пола. Брилліанты Іерихонскаго, поднесенные имъ передъ вѣнцомъ, были на ней, хотя она и не успѣла ихъ вставить въ новую оправу. Когда она входила въ церковь подъ руку съ шаферомъ Олоферновымъ, статскіе генералы направили на нее свои пенснэ и среди ихъ послышались похвалы ея красотѣ. Профессоръ Пріемленскій, второй шаферъ Іерихонскаго, впервые увидавшій Соняшу, одобрительно шепнулъ Іерихонскому:

— Да она у тебя совсѣмъ красота! Знаешь, хоть-бы и не тебѣ старику.

Лицо Іерихонскаго засіяло яркой улыбкой, онъ переступилъ съ ноги на ногу и даже какъ-то молодцевато притопнулъ правой ногой.

Утромъ, въ день свадьбы, у Соняши была опять истерика. Она опять получила письмо отъ лейтенанта Михаила Леонтьевича. Письмо было закрытое. На этотъ разъ онъ писалъ ей изъ Санъ-Франциско, сообщалъ, что въ пути принакопилъ денегъ, что они кончаютъ плаваніе, находятся на пути въ Россію и что въ іюлѣ мѣсяцѣ онъ надѣется бытъ въ Кронштадтѣ. Онъ расхваливалъ природу попутныхъ городовъ, описывалъ скуку въ морѣ при большихъ переходахъ, упомянулъ даже, что перечитываетъ въ свободное отъ службы время Тургенева, но не сдѣлалъ 'ни малѣйшаго намека на любовь свою къ ней, но Соняша все-таки разрыдалась. Она плакала такъ долго, такъ натерла глаза, что вѣки ея и подъ вѣнцомъ были еще припухши и красны.