— Да вѣдь и на самомъ дѣлѣ сановникъ, — прищелкнулъ онъ языкомъ. — Вы знаете, какой у меня тутъ орденъ на шеѣ? Вѣдь это, многоуважаемая, Владиміръ. Да-съ…
Далѣе Іерихонскій перевелъ Манефу Мартыновну въ столовую. Въ столовой уже былъ накрытъ столъ для чаепитія, стояли закуски и цѣлая батарея бутылокъ, окруженная блюдечками съ вареньемъ, по самовара еще не было. Эта комната ничѣмъ особеннымъ не отличалась, кромѣ того, что на буфетѣ стояли четыре самовара разныхъ калибровъ.
— Тоже приданое покойной жены, — отрекомендовалъ онъ. — Желаете кухню посмотрѣть?
— Да отчего-же… Я все любуюсь, въ какомъ у васъ все порядкѣ, - отвѣчала Манефа Мартыновна. — Вѣдь вотъ вы и вдовый человѣкъ, большой чиновникъ, кажись, вамъ должно-бы ужъ быть и не до этого…
— А я люблю-съ. Я все самъ… Даже провизію иногда закупаю самъ.
— Удивительно! — шептала Манефа Мартыновна.
Была показана и кухня. Въ кухнѣ на полкахъ горѣло жаромъ много хорошо вычищенной мѣдной посуды, высились кофейная мельница, ступка и большой рыбный котелъ.
Въ кухнѣ встрѣтили ихъ кухарка Дарья и ея сожитель Семенъ, косматый, красноносый сѣдой бакенбардистъ въ черномъ сюртукѣ и нитяныхъ перчаткахъ, находящійся при Іерихонскомъ въ качествѣ лакея.
— Здравствуйте, барынька Манефа Мартыновна, — заговорила Дарья. — Наконецъ-то дождались мы васъ, матушка. А генералъ нашъ то и дѣло…
Но тутъ Іерихонскій бросилъ на нее строгій взглядъ, сдѣлавъ жестъ, и она замолчала.
— Прикажете самоваръ подавать, ваше превосходительство? — спросилъ Семенъ, когда они уходили изъ кухни.
— Подавай. Теперь можешь.
Но передъ тѣмъ чтобы вести Манефу Мартыновпу въ столовую, Іерихонскій привелъ ее еще въ комнату и сказалъ:
— А вотъ тутъ у меня прислуга.
На самомъ дѣлѣ прежде всего бросился здѣсь въ глаза большой столъ, а на немъ цѣлый рядъ деревянныхъ колодокъ съ надѣтыми на нихъ ярко начищенными сапогами Іерихонскаго и затѣмъ до десятка разныхъ птицъ въ клѣткахъ.
— Здѣсь у меня чижи, соловьи и синицы, — сказалъ Іерихонскій. — Здѣсь у меня и канарейки выводятъ своихъ птенцовъ. Два кенора висятъ въ клѣткахъ въ столовой, а тутъ семьи. Очень ужъ сорятъ въ чистыхъ комнатахъ, такъ здѣсь держу. Люблю сихъ пернатыхъ и по утрамъ всегда удѣляю имъ свой досугъ, — произнесъ онъ съ чувствомъ. — Съ ногтей юности люблю птицъ.
Покончивъ осмотръ квартиры, они уже сидѣли въ столовой около самовара.
ХХ
— Вотъ какъ живетъ скромный вдовецъ, представшій нынѣ на судъ передъ вашей милѣйшей дочкой Софьей Николаевной! — произнесъ Іерихонскій послѣ того, когда уже налилъ чаю Манефѣ Мартыновнѣ и предложилъ ей трехъ сортовъ варенья и разнаго печенья. — Предсталъ на судъ и съ нетерпѣніемъ ждетъ своей участи, — прибавилъ онъ, отхлебнулъ изъ своего стакана ложечку чая и спросилъ: — Когда-же, глубокочтимая Манефа Мартыновна, когда-же?.. Когда разрѣшатъ мнѣ выслушать мой приговоръ?
Онъ пристально посмотрѣлъ на нее сквозь золотые очки.
— Теперь ужъ скоро, Антіохъ Захарычъ, скоро, — отвѣчала она. — Я ужъ подготовила Соняшу. Мнѣ кажется, завтра вечеромъ мы пришлемъ вамъ извѣщеніе, когда и въ какой часъ вамъ пожаловать къ намъ.
— О, давай Богъ! — вздохнулъ Іерихонскій и опять задалъ вопросъ:- Могу я узнать — отвѣта на мое предложеніе можно будетъ ожидать въ благопріятномъ смыслѣ?
— Вотъ видите-ли… Кажется, Соняша предъявитъ вамъ кое-какія свои требованія, и если вы будете согласны принять ихъ, то и она…
— Понимаю-съ, понимаю-съ! И даже знаю, что колеблетъ Софью Николаевну! — воскликнулъ Іерихонскій. — Скушайте, многоуважаемая, вотъ этотъ кусочекъ, это ромная баба, — перебилъ онъ себя, подставляя Манефѣ Мартыновнѣ тарелочку съ печеньемъ, и продолжалъ:- Отлично понимаю, что ее заставляетъ задумываться. Я вѣдь изрядно пожилъ на свѣтѣ, догадываюсь и иду навстрѣчу, чтобы разсѣять недоразумѣнія. Мы живемъ на одной лѣстницѣ… Тутъ слухи, неизбѣжныя сплетни… Очевидно дѣло идетъ о повивальной бабкѣ Розаліи Сброжской? — сказалъ онъ, понизивъ голосъ.
Манефа Мартыновна вспыхнула.
— То-есть какъ это о повивальной бабкѣ? Не понимаю я, о какой повивальной бабкѣ вы говорите, — произнесла она. — Ничего не слыхала.
— Ну, какъ не слыхать! Навѣрное былъ разговоръ. Прислуга… Языкъ не на привязи… И такъ какъ я человѣкъ внѣ рутины, то пойду навстрѣчу всему этому. Дѣйствительно, былъ у меня грѣхъ съ этой полькой Розаліей Сброжской… Какъ хотите, я все-таки человѣкъ не совсѣмъ старый, мужчина такъ сказать въ соку… Каюсь передъ вами, кое-что было, но теперь прикончено. Прикончено безъ послѣдствій… Она удовлетворена денежно и я заручился роспиской, гдѣ сказано, что она никакихъ претензій ко мнѣ нынѣ не имѣетъ и впредь имѣть не будетъ. Такъ вотъ-съ…
Манефа Мартыновна сидѣла смутившись.
— Что вы, что вы! — замахала она руками. — Да мы ничего объ этомъ и не слышали.
— Слышали или не слышали, но все-таки я васъ предупреждаю и высказываю. Я не такой человѣкъ. Я внѣ рутины. Я не лавирую. Я люблю на прямки, на чистоту… И вотъ если въ этомъ Софья Николаевна видитъ препятствіе, то тутъ препятствія никакого нѣтъ. Оно устранено. Такъ и потрудитесь ей объявить.
— Да вовсе ничего подобнаго, Антіохъ Захарычъ. Напрасно вы безпокоитесь, — отвѣчала ему Манефа Мартыновна.
— Такъ въ чемъ-же? Въ чемъ-же остановка? — задалъ вопросъ Іерихонскій, помолчалъ и опять началъ:- Предполагаю и еще одинъ пунктъ могущаго быть сомнѣнія, по которому тоже сейчасъ радъ охотно высказаться. Если дѣло идетъ о васъ, многоуважаемая Манефа Мартыновна, то-есть какъ вамъ жить, слитно съ нами или отдѣльно отъ насъ, если-бы я вступилъ въ законный бракъ съ дочерью вашей, то этотъ вопросъ я всецѣло отдаю на усмотрѣніе Софьи Николаевны. Какъ вы съ нею рѣшите, какъ она скажетъ, такъ тому и быть.
Манефа Мартыновна просіяла.
— Вообразите, даже и объ этомъ у насъ не было разговора! — сказала она. — Впрочемъ, благодарю васъ за ваше любезное согласіе.
Іерихонскій поклонился и продолжалъ:
— Я внѣ рутины, поэтому скажу вамъ, какъ чувствую и какъ понимаю. Совмѣстное сожительство съ тещей можетъ быть хорошо и нехорошо. Большое подспорье будетъ для дома, если такая вполнѣ цвѣтущая дама, какъ вы, возьметъ на себя хозяйство въ домѣ, потому что молодыя жены въ рѣдкихъ случаяхъ бываютъ способны на веденіе хозяйства. Но есть и отрицательныя стороны. Если, напримѣръ, теща… Простите, досточтимая, тутъ не о васъ рѣчь. Тутъ иксъ…
— Вы боитесь раздора, Антіохъ Захарычъ? — воскликнула Манефа Мартыновна. — О, я не такая, совсѣмъ не такая! Дрязги и раздоры не въ моемъ характерѣ. Вы знаете, я жила съ покойникомъ мужемъ… крутой онъ былъ человѣкъ… иногда и выпивалъ… И ни разу я, ни разу…
— Ну-съ, такъ вотъ вы и передайте милѣйшей Софьи Николаевнѣ все сейчасъ мной сказанное, все съ чѣмъ я навстрѣчу иду, дабы заручиться ея благопріятнымъ отвѣтомъ на мое предложеніе, — сказалъ Іерихонскій. — Такъ завтра она порадуетъ меня чѣмъ-нибудь?
— Сказала она мнѣ, что завтра рѣшитъ, когда. и какъ, а впрочемъ… не скрою отъ васъ, что она такая дѣвушка, которая привыкла къ самостоятельности, — отвѣчала Манефа Мартыновна. — На нее насѣдать, такъ хуже будетъ.
— Гм… Но чѣмъ-же, чѣмъ я могу заслужить ея расположеніе? Какъ мать, вы должны знать, какія вы у ней слабости замѣтили? Скажите. Не могу-ли я ее расположить къ себѣ хорошимъ подаркомъ? — приставалъ Іерихонскій. — Какъ вы на это посмотрите, если-бы я послалъ ей сейчасъ съ вами въ подарокъ брилліантовый браслетъ жены-покойницы?
— Да ужъ право не знаю, Антіохъ Захарычъ, — замялась Манефа Мартыновна. — А если она, паче чаянія… Вѣдь хоть и дочь она, а чужая душа — потемки.
— Отказала-бы мнѣ? — перебилъ ее Іерихонскій. — Ну, тогда вы, какъ честные люди, возвратите мнѣ браслетъ. Не правда-ли: вѣдь возвратите?
— Конечно-же, возвратимъ, Антіохъ Захарычъ.
— Ну, такъ вотъ возьмите и передайте Софьи Николаевнѣ. Я сію минуту… Прошу извиненія…
Іерихонскій поднялся изъ-за стола, отправился къ себѣ въ спальню и вернулся оттуда со шкатулкой палисандроваго дерева съ бронзовыми скобками на углахъ и съ перламутровой инкрустаціей на крышкѣ — очень старинной работы. Онъ отворилъ шкатулку, вынулъ оттуда полинялый красный сафьянный футляръ и, доставъ изъ него браслетъ съ крупными брилліантами и рубиномъ посрединѣ, сказалъ Манефѣ Мартыновнѣ:
