— Можешь этак говорить со своим начальничком, благо он у тебя вроде писклявого кисенка, а со мной не смей! — угрожающе понизив голос, проскрипел Раскусяк прямо в окровавленное ухо Скрежетуну и обратился к остальным, которые жадно наблюдали происходящее: — Так уж вышло, что я привел к лорду-Всевластителю важного заключенного. Ежели вам повезет. Хозяин будет так доволен, что, может, и позабудет кишки вам выпустить.
— Важный заключенный? Эта пигалица? — спросил Топтун.
— У нас было всего одно бегство — вот этот самый, — прорычал Раскусяк. — Должны же у него быть помощники, верно? Кто-то ведь его подучил, а? Или вам невдомек, что это значит? — Выразительности ради Коготь пригнулся. — Заговор! Подумайте-ка об этом! — Довольный Раскусяк обнажил клыки.
— Но если он сбежал, что он здесь делает? — спросил один из стражей Топтуна. Раскусяк скользнул по нему взглядом.
— Пожалуй, с меня уже хватит вопросов от таких, как ты, — с угрозой ответил он. — У меня есть дела поважней, чем болтать с вами о том о сем, полосатая вы шваль! Я пришел повидаться с Хозяином. Ступай, Топтун, забери своих хлюпиков с ихним «царапаньем», и убирайтесь к себе в туннель. Вам тут нечего делать.
— А тебе, Раскусяк, нечего мне приказывать, — вызывающе откликнулся другой атаман, но двинулся прочь, а за ним потащилась и его команда. Скрежетун, с ненавистью взглянув на Раскусяка, шатаясь, последовал за ними.
— Никакой стойкости, — самодовольно обронил Раскусяк.
Фритти оставался недвижим на протяжении всей этой стычки: он чувствовал излучение, исходившее из залы — размалывающую, достающую силу Живоглота. Он едва ощущал, как Раскусяк подталкивал его ко входу. Перед глазами у него плыл туман, а в передней части черепа пульсировала тупая боль.
Два стража у портала — Коготь и Клык — быстро закивали, узнав Раскусяка, но не повернулись, чтобы посмотреть, когда он вел Фритти мимо них. Едва прошли под арку, навстречу всплыл холодный туман. Хвосттрубой уже дрожал.
Посреди пещеры вздымался над пропастью трон Невозможного; корчащиеся, умирающие тела принимали в иссиня-фиолетовом свете зыбкие очертания. На вершине этого монолита боли покоился лорд Живоглот, слепой и недвижный, подобный необъятной, только что вылупившейся личинке. Внизу десятки приспешников лихорадочно суетились вокруг парапета пропасти.
Раскусяк — его напускная смелость испарилась — медленно подталкивал Хвосттрубоя к огромному чудищу. Когда встали на краю громадной круглой пропасти — начальник Когтей набирался мужества, чтобы заговорить, — в дальнем конце пещеры, возле главного входа, поднялась какая-то суматоха. Фритти заметил: сквозь портал промчались Когтестражи, но пары, окутавшие землю, не дали определить, что там происходило.
Существо над пропастью медленно повернуло голову в сторону этой суеты. Раскусяк разок громко кашлянул, но Хозяин лишь пялил слепые глаза вдаль, через громадную, обрамленную скалами пещеру.
— В-величайший лорд… М-могучий, услышь раба твоего!
Голос Раскусяка перенесся через пропасть. Громоздкая голова медленно заворочалась, откачнулась и наконец уставила молочно-белые глаза в их сторону. Начальника Когтестражей и его пленника, обоих, невольно отшатнуло на шаг от края. Первородный ничем не выразил внимания.
— Величайший лорд, ваш слуга Раскусяк привел к вам беглого заключенного — звездномордого. Вот он!
Пятнистая тварь отступила, оставив Фритти, сжавшегося на краю пропасти, под непостижимым осмотром Живоглота.
Раскусяк, в ожидании бессознательно выпускавший и вбиравший когти, наконец не вынес молчания:
— Хорошо ли я сделал, Величайший? Довольны ли вы слугой своим?
Живоглот медленно повернул голову в сторону Когтестража.
— Ты будешь жить, — сказал он. Голос его звучал подобно столетиям разложения. Раскусяк издал какой-то неразборчивый звук, но прежде, чем сумел произнести хоть слово, мертвенный, гнилой голос добавил: — Ты хорошо сделал. Можешь идти.
Выпучив глаза, Раскусяк попятился к выходу, повернулся и исчез. Хвосттрубой опустился на холодную землю; меж ним и пропастью кружились пары. Когда они рассеялись, древние слепые глаза Толстяка глядели вверх, ничего не видя. Груда мучающихся тел, на которую опиралось это пугало, чуть-чуть приподнялась — как бы в каком-то странном общем усилии. Лорд Закота, видимо, не заметил этого. Внезапно, словно холодный липкий незваный пришелец, голос Живоглота заговорил в сознании у Фритти:
— Я знаю тебя. — Плотное вторжение без усилий проникло в его мысли. Хвосттрубой в болезненном бешенстве потерся головой о замерзшую землю пещеры, но вытеснить голос было невозможно.
— Ты не представляешь никакой угрозы. Свободный или заключенный, живой или мертвый, ты — меньше камешка на моем пути. — Истукан, лишенный возраста, превратил смятенные мысли Фритти в безвольно-покорные, прогудев: — Но мне еще покуда нужны мои подчиненные… еще какое-то время. Все должны знать о тщетности. Все должны знать, что сопротивление — тщетно. Я распылил бы тебя на частицы и пустил бы вплавь между звездами…
Устрашающая пустота хлынула в сознание Фритти — словно его внезапно сбросили в бездонную пропасть. Он расслышал, как где-то протестующе взвизгнуло в ужасе его тело… где-то — далекое, недосягаемое.
— Но, — возобновилось жуткое стучащее гудение, — ты уже обещан. Баст-Имрет и Кнет-Макри — все Костестражи — притязают на тебя. Ты будешь взят в Дом Отчаяния, и тебя будут там развлекать, покуда твоя ка борется, чтобы не улететь в великую пустоту…
Словно беззвучно вызванные, серые, окутанные туманом фигуры выступили вперед из пещер, что зияли высоко в стене за пропастью Живоглота. Ужасное величавое шествие двинулось вниз от подобной сотам пещерной стены — столь же медленно и неотвратимо, как черная ледяная пленка, образующаяся на зимнем пруду. В темно-синем свете, струившемся из каменных трещин, фигуры были неотчетливы… бесформенны. Яркие искры могли быть мерцающими глазами…
Плотный ветер дохнул с высот залы, и тьма подступила немного ближе. Другие создания беззвучно расступились, давая Костестражам пройти. Могучая сила прижала Хвосттрубоя к земле, и он мог лишь следить, как приближается таинственная группа.
Внезапное смятение возле отдаленного входа в пещеру, громкие тревожные крики Когтестражей, донесшиеся оттуда, обратили к себе все глаза, кроме слепых глаз чудовища в пропасти. Шеренга Костестражей остановилась, их неотчетливые очертания сделались зыбкими. Умирающие тела под Живоглотом снова приподнялись, потом все на миг утихло.
Одинокая фигура, шатаясь, появилась во входном проеме Пещеры-Пропасти. Это был Клыкостраж, его кожистая шкура была искромсана и окровавлена.
— На насс напали! — завизжала тварь. — Сстрашная реззня возле Ззаррянских Ворот! В других местах тожже!
Среди собравшихся тварей поднялся громкий крик; стали слышны теперь и звуки из туннелей за великой пещерой.
— Что это? Что это? — обезумев, выкрикнул один из Когтестражей.
— Вероломные воители! Они вломилиссь сс солнечными ччервяками изз Перводомья! Предательсство! Нападение! — Визжа и свистя, Клыкостраж рухнул на землю.
Пещера тотчас же стала обиталищем демонов. Клыки, как и Когти, прыгая, рыча и вопя, бесновались, выплескиваясь из туннелей. Снаружи к пещере приблизились, стали слышнее звуки борьбы. Живоглот возлежал над хаосом, недвижный, как ледник.
Хвосттрубой, распростертый на земле у края пропасти, следил за всем этим словно бы во сне. Крики и смятение в общем не тронули его, не пробили парализующего мороза, который Живоглот наложил на его сердце и ка. Когда громадный вал сражающихся хлынул из входа в пещеру, скрещивая когти и клыки в смертельном бою, он наблюдал за нараставшим безумием с тем же безразличным любопытством, с которым когда-то впервые увидел рябь на летнем пруду. Только когда несколько фигур в переднем ряду сражавшихся почудились ему слабо, смутно знакомыми, он почувствовал — в нем оттаивает интерес.
