Вислобрюх подавился ответом: из туннеля позади Фритти и Мимолетки вырвалась темная фигура, ударив двух Клыкостражей, которые повалились, словно палки. Не выясняя, кто же их таинственный покровитель, Хвосттрубой и фела вскочили на ноги и кинулись обратно, в коридор. Позади они расслышали рычание, вопли и звуки свирепого боя. И надо всем — безумный визг Кровососа:

— Осстановите их! Осстановите их!

Время растянулось в одно темное и вечное мгновение, покуда Фритти и Мимолетка летели по неосвещенным внешним коридорам. Прочь от Клыкостражей, прочь от туннеля Мимолетки, прочь, прочь — они больше ни о чем не могли думать. Новые раны Фритти сочились кровью, а плечо его при каждом скачке дергалось и горело.

Они мчались чуть ли не в полной темноте, полагаясь на усы и тонкий слух: в этих проходах почти не было мерцающей земли, освещавшей большую часть Закота. Спотыкались о камни, о корни; несколько раз в паническом бегстве натыкались на земляные стены, вставали, снова бежали.

В конце концов они замедлили бег. Совершенно заблудились; миновали во тьме бессчетное число туннельных веток.

— По-моему, мы так попадемся в вечную ловушку! — выдохнула на бегу Мимолетка.

— Если будем держаться левым боком к стене и поворачивать только вверх, мы рано или поздно придем к одному из выходов, — во всяком случае, я на это надеюсь, — прохрипел Хвосттрубой. — Так или иначе, это единственное, о чем я могу думать.

Слабые звуки, шелестя, доносились из ям и поперечных туннелей. Некоторые были отдаленными шумами Закота, поднимавшимися из главных комнат. Некоторые же, впрочем, были неопознаваемы — стоны и шепоты, а один раз и звук чего-то огромного, бултыхнувшегося в глубокой расселине. Они осторожно обогнули расселину и по молчаливому соглашению не заговорили о шуме, донесшемся из ее глубин. Они поворачивали только вверх, и шумы Холма с каждым поворотом становились все глуше и глуше.

Воздух, казалось, делался холоднее. Когда Фритти отметил это, Мимолетка возразила, что, наверное, близко поверхность и они вот-вот вырвутся из противоестественной жары Закота. Правда, Фритти ощущал, что этот холод не похож на зимний. Это был сильный, но сырой и промозглый холод. Словно они бежали сквозь густой туман. Воздух возле выхода из туннеля Мимолетки был совсем не таков. Однако он не видел смысла в споре и воздержался от возражений.

Продвигаясь по тому, что показалось их ушам и усам широким коридором с высоким потолком, Хвосттрубой уловил какой-то иной звук: что-то — хотя и слабо — звучало как мягкая поступь. Он тихонько указал на это Мимолетке, и они стали ступать медленно, почти беззвучно, насторожив уши. Если то были шаги, они, должно быть, удалялись — до того были неслышными. Двое беглецов слегка прибавили шагу.

Коридор вдруг сузился. Они. оказались в низком туннеле так внезапно, что Хвосттрубой треснулся лбом о потолок. Этот туннель извивался и спускался, потом поднимался снова, словно был прорыт среди скал или других громоздких препятствий. Фритти и Мимолетка пригнулись к земле и почти поползли. Наконец открылось отверстие в другое, широкое и удобное помещение. Они продвинулись на несколько шагов вперед, когда Хвосттрубой заметил разницу.

— Слушай, Мимолетка! — взволнованно прошипел он. — Там свет!

Так и оказалось, хотя свет был заметен только по контрасту с плотной чернотой, через которую они прошли. Отсветы, слабые и рассеянные, струились из-за угла в дальнем конце громадного прохода. Казалось, они были иного свойства, чем светящаяся земля.

— По-моему, мы с минуты на минуту выйдем наружу! — сказала Мимолетка, и Фритти на миг почудилось, что он различает отблеск у нее в глазах. Перешли на быструю ходьбу, потом побежали, теперь уже способные разглядеть препятствия — громадные древесные корни и камни, которые, чернея, вырисовывались в слабом свете, струившемся из конца обширного коридора. Воздух был еще холоден, но стал суше, и повсюду была пыль, так много пыли…

Он прыжком опередил Мимолетку, которая вдруг встала на дыбы, крича:

— Хвосттрубой! Там чем-то пахнет!

Между ними внезапно выросла черная фигура, и воздух наполнился болезненным пряным запахом. Мимолетка пискнула — странный, задушенный звук, — и Фритти, споткнувшись, остановился.

Оба застыли как парализованные. От черной фигуры изошел сухой голос, подобный звуку трущихся друг о друга ветвей.

— Вы не пройдете, — сказал он. Слова его звучали слабо, словно издалека. — Теперь вы принадлежите Костестражам.

— Нет! — прогремел новый голос.

Потерявший веру, замерший от странного, чуть ли не священного ужаса Хвосттрубой увидел запавшие глаза и безобразную морду Растерзяка, который вдруг появился из темноты позади Мимолетки. Серая фела, ошеломленная, осела на пол и опустила голову.

— Я отнял их у Кровососа и его Клыкостражей! Эти двое — мои! — прорычал Растерзяк, но не придвинулся ближе.

— Ты не имеешь права, — прошептал странный, вздыхающий голос. — Никто не может препятствовать Баст-Имрету. Я служу лорду-Всевластителю. — Костестраж двинулся, слегка покачиваясь, с кожистым, окутывающим шелестом, и атаман Когтестражей дрогнул, отступив, словно его ударили.

— Возьми фелу, если хочешь, — продолжал Баст-Имрет. — Мы занимаемся иным. Ступай. Вы несете стражу в глубоких местах.

Растерзяк, захныкав от какой-то непостижимой обиды, прыгнул вперед, взвалил обмякшую Мимолетку на загривок и скрылся в темном извилистом туннеле. Фритти попытался было окликнуть Мимолетку, но не смог. Его суставы сместились от усилия, когда он попробовал рвануться и побежать.

Темная фигура Баст-Имрета повернулась — котообразная, но растворявшаяся в липкой тьме, даже когда стояла в отблеске от спины Фритти. Хвосттрубой не мог взглянуть ему в морду, в темные пятна которые должны были быть глазами. Отведя взгляд он силился сдвинуться — и на миг преуспел. Ему чудилось, что лапы его растекаются, как вода, но он умудрился повернуться и, как в агонии, пополз от Костестража.

— Нет спасения, — прошелестел ветер.

«Нет, — подумал Фритти. — Это не ветер. Беги, дурак!» — Никакого спасения, — дохнул ветер, и он почувствовал, что слабеет.

«Это не ветер, должно быть спасение, должно быть спасение…» — Пойдем со мной. — То был не ветер, он это знал. Но продолжал ползти. — Я возьму тебя в дом Костестражей, — жужжал бесчувственный голос Баст-Имрета во мраке позади. — Свирели всегда звучат во тьме, и безликие, безымянные поют в глубинах. Нет спасения. Мои братья ждут нас. Идем. — Фритти с трудом дышал. Запах пыли, пряностей и земли кружил ему голову… проникал в него… — Мы танцуем во тьме, — монотонно пропел Баст-Имрет, и Фритти ощутил, как его мускулы твердеют. — Мы танцуем во тьме и внемлем музыке безмолвия. Дом наш глубок и покоен. Ложе наше — земля.

Свет, казалось, сделался ярче. Хвосттрубой почти сумел добраться до поворота в туннель. Заморгал, изумленный. Неожиданно темная фигура Баст-Имрета появилась перед ним, загородив конец прохода. От Костестража, казалось, веяло сухим ядовитым воздухом. Потрясенный Хвосттрубой опустился на пол, неспособный даже ползти. Тварь встала над ним, отдаленный голос тихо выпевал незнакомые слова.

Его захлестнуло ужасом, жаркой паникой, и он нашел где-то силу, чтобы нырнуть вперед. Рванувшись, ощутил пыльную шкуру, отразившую его толчок. Баст-Имрет сжался, испустив звук, подобный хрусту хвороста, и схватил Фритти, когда тот пытался, собрав последние силы, проскользнуть мимо. За порогом туннеля растекалась лужица света. Он изо всех сил потянулся к ней — она означала свободу.

Но Костестраж не отпускал, и взметенная во тьме пыль и приторный запах окутали обоих, словно еще одна тень. Фритти ощутил, как лапы Костестража — хрупкие, но сильные, точно древесные корни, оплетающие скалу — обвились вокруг его шеи. Шелушащаяся, сухая пасть искала его горла. Хвосттрубой, взвизгнув напоследок от омерзения, вырвался.

Когда он выдирался из лап твари, раздался ужасный вспарывающий звук. Большие легкие лоскуты скомканной шерсти и кожи взлетели из-под его когтей и зубов, и, метнувшись к свету, он различил тупое подмигивание старых коричневых костей — ухмыляющийся череп Баст-Имрета.