Но Медведь пригласил старого уркагана к себе в особняк не просто по старой дружбе. Если удастся переманить Захара на свою сторону, это будет большой победой. Захар Роща — вор очень авторитетный, к нему прислушиваются многие законники и из нэпманов, и из новых. А станет Захар сообщником Медведя — тогда и строительство новой воровской империи пойдет веселее…

Для Захара Медведь всегда оставался загадкой. Особенно в последнее время, когда вокруг него стали кучковаться молодые воры. Во всем этом Захару хотелось разобраться самому лично, тем более что его авторитетное слово веско прозвучало бы на большой сходке. А то, что многие из старых законников давно уже косо смотрели на непонятную деятельность Медведя, — то был не секрет.

Захар, попивая водочку и аппетитно закусывая выставленными на стол яствами, вспоминал былое и их общее с Медведем прошлое. В те давние времена, до войны, урка был своего рода святым, к которому тянулись простые блатари, — он служил примером благочестия всей своей непростой жизнью вечного зэка, аскетическими привычками, отказом от фраерских понтов.

Но время идет, жизнь в стране меняется, и воровской мир тоже изменился, рассуждал вслух Захар. Воры уже явно поделились на старых и новых. Старыми ворами были законники, следовавшие ветхим заветам далекой нэповской поры, поэтому за ними устойчиво и закрепилось прозвание «нэпмановские воры». Они свято верили в воровскую романтику двадцатых годов, когда преданность воровской идее ставилась превыше денег. Сами воры в законе, являясь высшей кастой, и друг к другу относились подчеркнуто уважительно. Урка не смел равного себе не то что ударить, но даже обругать поганым словом. За неосторожное поносное слово оскорбленный мог и расписать — и признавался правым…

Захар, подцепив вилкой соленый грибок, ловко бросил его в рот. Медведь снова налил, предлагая выпить за старые добрые времена. Захар, опрокидывая стопку, сказал, что как раз сейчас тост своевременный, ибо для воровской идеи наступила не лучшая пора. Мусорня всерьез занялась старыми урками, их становится все меньше, многие погибли на зонах, многие умерли от застарелых болезней.

Медведь, словно бы читая мысли Захара и зная наперед, что он скажет, стал делиться с ним, в общем-то, известным. Подвижники-одиночки, за которыми никто не идет, обречены на вымирание. Власть сегодня все больше оттягивают те, кто ворочает большими деньгами или способен увлечь за собой молодняк. Но главная беда для всех — в беспредельщиках, или «польских» ворах, тех, кто ни во что не ставит ни воровскую идею, ни воровские понятия чести и справедливости. Потому он, Медведь, и решил сколотить и возглавить сообщество новых воров, чтобы отвратить молодежь от беспредела. Настоящих законников старой закалки сейчас слишком мало, не имеющие ни средств, ни власти нэпмановские воры рано или поздно все равно сойдут со сцены. Но заменить их должна достойная смена.

Захар, глядя на Медведя, который увлеченно расписывал новые возможности и перспективы, оценивал его трезво. Медведь был вором старой закалки. Он свято соблюдал традиции, поэтому и оттянул свои восемнадцать лет. И он был много умнее остальных урок. Захар понимал, что воры в законе, в общем-то, люди простые. Их сила не столько в уме, сколько в слепой вере в справедливость воровских законов, ради которых каждый из них может проявлять чудеса храбрости и стойкости. Их мужество как раз и является примером для других, заставляет уважать всю систему воровских ценностей. Но они не могут предвидеть реалии новой жизни после развала ГУЛАГа. Многие из них будут до конца цепляться за старое…

Медведь — другое. Кроме блестящего ума, он имеет и поразительную волю, чувство справедливости. Уже давно ходят слухи о его стремлении объединить всех крепких воров в своеобразную артель, имеющую в своем активе не только идеи, но и финансовое могущество. В этом зерно его размолвки с нэпмановскими ворами старой закалки. Еще десять — пятнадцать лет назад воры представляли из себя единое целое, не придавая значения конфликтам, случающимся в воровской среде, но теперь блатной мир раскололся на два лагеря.

Раньше за один только разговор с кумом вора могли лишить всех прав. Сейчас же воры все охотнее идут на сговор с администрацией, выклянчивая себе и сокамерникам дополнительные поблажки. Теперь в рядах законников появились и такие, кто не хочет больше ютиться в тесных бараках, не желает ходить на зону до скончания жизни. Они попирают один из незыблемых принципов старых урок — не иметь своего имущества. Вот в этом море «отказников» Медведь и искал молодую кровь: новые воры становились самыми верными его союзниками и именно за их счет ширилась его растущая империя…

Но старая воровская элита не думала так легко сдаваться без боя. Тем более что у нэпманов вдруг появились сильные союзники в борьбе с новыми ворами и их лидером…

С самого утра в тот памятный весенний день восемьдесят первого года было Медведю что-то не по себе: то ли предчувствие какое тревожное возникло, то ли затаенное опасение не давало ему покоя. А тут еще после вчерашнего голова разламывалась и печень тупо ныла. Вчера с обеда до позднего вечера просидели они с Егором Нестеренко у того на дачке в поселке Никитина Гора, где под коньячок обсуждали валютные и прочие дела, а сегодня встал с больной после сильного перепоя головой и приходить в хорошее расположение духа начал только после обеда, когда пора пришла собираться в Лужники на хоккей.

…И вот теперь сидел он с верным Ангелом на заполненной гостевой трибуне Дворца спорта в ожидании начала решающего матча ЦСКА с московским «Спартаком» за чемпионское звание в первенстве Союза. Вокруг волновалось и гудело людское море. Директор стадиона, который сам ему еще на прошлой неделе передал два билета, долго извинялся, что не смог обеспечить места на престижной правительственной трибуне. Игра, мол, обещает стать такой интересной, что все места уже распределены между генералами МВД и КГБ, причем не исключено, что сам Леонид Ильич пожалует — так что, мол, извините, Георгий Иванович… Справа от Медведя на трибуне оказался высокий улыбчивый мужчина с курчавой шевелюрой, который вежливо поприветствовал Медведя и красивым баритоном поинтересовался прогнозом на предстоящий матч. Потом он представился… Но Медведь и так его узнал — тому не было нужды называть себя: популярного эстрадного певца, лауреата многих премий и заслуженного артиста одной из северокавказских автономных республик многие знали в лицо. Нельзя сказать, чтобы Медведю от этого знакомства было горячо или холодно, но ему Эдик — так звали певца — сразу понравился. Медведь таких уважал еще с воркутинских зон: не воры и не фраера, не выпендрежники, не прилипалы, но себе на уме и с понятиями… С такими легко всегда было договориться.

К хоккею Медведь пристрастился много лет назад, когда в Ленинграде по телевизору увидел первый матч нашей сборной с канадцами. Вот это была рубка! И с тех пор он выборочно ходил смотреть азартную игру вживую. Ему нравилось ощущать себя в гуще разгоряченной толпы на переполненном стадионе, потому что этот накал ненаигранных страстей, охватывающих время от времени огромную коробку под крышей, был ему невыразимо приятен. Кроме того, Медведь всегда нуждался в дозе адреналина. А стадион, многократно умножающий отчаяние и радость тысяч людей, был лучшим лекарством от скуки.

Правда, Медведю скука и так не грозила: его лихая жизнь чем-чем, а скукой не отличалась. Морщась от приливов головной боли, которая так до конца и не прошла даже после двух банок холодного голландского пива, которым его снабжал Ангел, он думал о той непонятной тревоге, которая грызла его все сегодняшнее утро. Обладая тончайшей, почти сверхъестественной интуицией, он привык доверять своим тревожным предчувствиям. И наблюдая, как, сопровождаемые восторженными криками с трибун, на лужниковский лед выезжают две вереницы хоккеистов, он машинально прокручивал в голове недельной давности разговор с Ангелом, молодым законником, его крестником в воровской жизни, и последовавшее после того жестокое разбирательство с непокорным Зурабом Ираклиевичем…