Вот против таких ленинградских воров и начинал свою войну с беспределом Медведь. Одним из них и был самый известный в городе ссученный вор со странной кличкой Катя.

Когда Медведь шагнул в неприкрытую дверь хибары на Петроградской стороне, он сразу понял, что его ждали. За столом одиноко восседал Катя. Неблагозвучную кликуху эту он получил довольно давно и означала она вовсе не бабье имя, а государственные облигации, которые так и называли в народе «кальками» со времен Екатерины Второй, впервые введшей в России эти бумажки в обращение. Перед ним на столе стояли два граненых стакана, бутыль мутноватого самогона да нехитрая закусь: полбуханки черного хлеба и штуки три чищеных луковиц. Рядышком лежал новенький, будто только что с завода, автомат ППШ, и не с барабанным, а с облегченным коробчатым магазином.

— Ну, присаживайся, раз пришел, потолкуем, — просипел Катя, с трудом сдерживая клокочущую внутри него злобную обиду. — Ты, как я понимаю, Медведь! Что ж, слыхал о тебе…

Он разлил самогон по стаканам. Не предлагая гостю, опрокинул резко свой в глотку и, занюхав ржаной коркой, с хрустом впился зубами в головку лука. Медведь молча выпил свой стакан.

— Так с чем пришел? — спросил с напускным равнодушием Катя.

— Слышал я, что прикрываешь ты многих шакалов, — спокойно начал Медведь, пристально глядя на Катю. — Шайку самых отъявленных собрал под свое крыло. Не брезгуешь ничем. А был ведь когда-то неплохим вором.

— Ну уж это не твоего ума дело, — огрызнулся Катя. — Много ты понимаешь в наших питерских делах! Ты ж московский, гастролер! А туда же, в прокуроры записался! У тебя ж самого роба засранная! Так что не хрена на меня пенять!

— Не скажи! Я по воровскому закону живу, — желая указать ссученному его место, спокойно сказал Медведь, не вдаваясь в подробности, ибо не пристало вору выяснять отношения со ссученным. И тем не менее он решил не перегибать палку: сюда он пришел пока лишь договориться с Катей, а не воевать.

— Где же это записан такой закон, который вора на вора натравливает? — с ехидцей в голосе бросил Катя и снова вгрызся в луковицу, свирепо зачавкав. — Коли так, то у меня на этот счет свой закон имеется: кто сильнее — тот и прав.

Под наглым взглядом ссученного Медведь побагровел от гнева. Катя явно намекал на то, что Медведь был ростом на голову ниже и явно похлипчее хрумкающего луковкой здоровяка.

— А не звериный ли у тебя закон, Катя?

— Какой есть, тем и живу! — отрезал вор, насупившись. — В общем, выкладывай, зачем пожаловал, и мотай отсюда подобру-поздорову. Мне не с руки тут с тобой посольства разводить…

В этот момент за стенкой послышался какой-то шум и в комнату быстро ввалились трое бандюков, сжимающих в руках трофейные немецкие автоматы «шмайсеры». Медведь косо глянул на них, угадав в хмурых лицах тупую ненависть и уверенность в последующих своих действиях. «Эти готовы на все. И свою шкуру задешево не отдадут, — подумал Георгий. — Им терять нечего».

— Что ж, — помедлив, проговорил Медведь, пропуская угрозу мимо ушей и исподлобья в упор глядя на развалившегося на стуле самодовольного Катю. — Твои ребята в прошлом месяце налет совершили, троих стариков охранников порезали… Склад «Пищепрома» взяли, а там продукты были для городских детских домов…

— Я не МОПР и не Красный Крест, — снова огрызнулся Катя. — Ты что ж предлагаешь, мне на венок им скинуться?

— Ну да не это главное… — не обратив внимания на грубость, продолжал Медведь. — Главное, ты весь Питер поставил на уши, Катя. Мочишь всех без разбору — и стариков, и детей, и женщин. Безоружных и безответных. Вот в чем проблема…

Медведь говорил спокойно, не повышая голоса. Катя молчал, слушал.

— У тебя на хвосте уже тонна мусоров. Те тоже, суки, стреляют без разбора всех, кто под руку попадется… В общем, Катя, развязал ты кровавую бойню в городе, вот что я тебе скажу. Сход предлагает тебе сбросить отходные и мотать из Питера под афишей. СССР — страна большая, места тебе и твоей братве везде хватит. Но не здесь.

— А коли я не соглашусь? — усмехнулся Катя. — Что тогда — товарищам мусорам сдадите? Или нас, как щипачей вокзальных и рыночных, порвете?

Один из стоящих у дверей автоматчиков направил ствол в лицо Медведю и картинно передернул затвор, с ненавистью сжав рукоятку автомата.

— Спокойно, Прохор! — скомандовал Катя, не шевельнувшись и даже не повернув головы к своим гладиаторам. Он все так же зло смотрел на Медведя.

— Не мне тебя учить. Ты все знаешь сам, — продолжил тот, будто не обратив никакого внимания на то, что нервный «шакаленок» мог его сейчас запросто шлепнуть. — Решение схода окончательное и обжалованию не подлежит!

Георгий встал из-за стола и, не прощаясь, пошел к выходу.

— Не жди санкций! — бросил он по ходу. — Вот мой тебе совет!

Он уже почти вышел за порог и вдруг каким-то внутренним чутьем понял, что сейчас произойдет. С разворотом пригибаясь, Медведь отпрыгнул вбок, за спасительную стену, и тут же длинная автоматная очередь с треском прошила коридор и дерматин входной двери. Присев у входа в чулан, Медведь успел выдернуть свой «тэтэшник» и, не высовываясь, сделал наугад два сквозных выстрела по коридору. Потом в два прыжка оказался в конце коридора, выбил нотой входную дверь и вырвался на воздух, тут же метнувшись влево.

— Гаси его! — услышал он за спиной хриплый истошный крик Кати. — Сучара не должен уйти!

По коридору с топотом, веером стреляя на ходу, ко входной двери неслись мордовороты Кати. Они ошалели от упущенной возможности завалить Медведя, и теперь старались достать его беспорядочной стрельбой. И вдруг с улицы, разбивая в щепы косяк входной двери, ударил крупнокалиберный станковый пулемет, разорвав в клочья выскочившего за Медведем пацана. В следующую секунду пулеметная очередь насквозь прорезала дощатую стену пристроенного коридорчика, точно острый нож раскромсав его на куски.

Все кончилось в считаные секунды. Георгий прислушался к внезапно наступившей тишине, и в сопровождении своих помощников, выделенных на эту операцию ленинградским сходом воров, вошел в заполыхавший дом. Окровавленное, бездыханное тело Кати валялось, скрючившись, на полу в коридоре. Рядом темнели трупы двух других его корешей, получивших изрядную дозу свинца, так и не успевших понять, что же произошло.

— Видно, заранее почувствовал Катя, что так просто я от него не отстану… Но понадеялся на своих головорезов напрасно, — тихо проговорил Георгий. — Вот теперь и определились, кто из нас сильнее и кто прав…

После ряда суровых разборок авторитет Медведя вырос как на дрожжах. Теперь о Гере Медведеве пошла весть не только по воровским малинам, но и по всем зонам. И не просто как об умелом, удачливом медвежатнике, но как о твердом, крутом вершителе воровской воли, воровского закона, безжалостно выкорчевывающем всех, кто этот закон не чтит. Из лагерей ему прилетело немало ободряющих маляв с поддержкой. Многие авторитетные воры разделяли его позиции. Получил он письмецо и от авторитетного вора Заки Зайдуллы по прозвищу Мулла, который целиком и полностью поддержал войну Медведя против беспредельщиков и обещал на всех заполярных зонах поддержать его масть.

Очухавшись маленько после столь стремительного возвращения в воровской круг Ленинграда, Медведь решил заняться делом, о котором в последние перед освобождением месяцы думал неотступно и о котором так много рассуждал вместе с Егором Нестеренко.

Но именно тут неожиданно вышел полный облом: по прежнему адресу найти Егора не удалось. И о его судьбе долго узнать ничего не удавалось. Медведь уж было совсем отчаялся найти Егора живым, как вдруг обнаружился один старый общий знакомец, который сообщил, что Нестеренко уже два года как переехал жить и работать в Москву. Что ж, решил Медведь, значит, есть Бог на свете. Видно, судьба ему опять вернуться в столицу. Там он скорее найдет и Катерину, и сына своего Макарку, которого в последний раз видел годовалым — теперь уж, должно быть, совсем взрослый пацан стал, четырнадцать годков как-никак, можно сказать, мужик уже…