Но пока что Медведь собирался поиграть в эту смертельную рулетку…
— Ты начни с последнего этажа в первом подъезде, с двадцать пятой квартиры, — наставлял его Рогожкин, сам внимательно разглядывая лист хрустящей папиросной бумаги, будто тоже собирался идти на дело на пару с опытным медвежатником. — Или с двести шестой, но это уже в тринадцатом подъезде… Как ты насчет дурных примет и суеверий?
— Мне мой боженька не велит в такие глупости верить, — не то всерьез, не то в шутку ответил Медведь.
— А я, вот поверишь ли, ужасно суеверный! — всколыхнулся Рогожкин. — Кошка дорогу перебежит — так ни за что тем путем в этот день не пойду. Или вот вчерась вызывают к начальству, к самому высокому, вошел к нему в кабинет, сел, то да се, вроде хороший разговор состоялся, а стал выходить — гляжу, на подоконник снаружи ворона села. Вот тут и думай, чем завтра для меня этот задушевный разговор обернется!
— А ты не думай! К тому же вам, партийным, нельзя такими глупостями голову забивать. Вас же уму-разуму учит товарищ Сталин и первый маршал в бой вас поведет, — снова пошутил Медведь.
— Да что ты смеешься! — всерьез разозлился Рогожкин. — Тут не разберешь, кто первый маршал, а кто первый враг народа. Помнишь, как тут с Тухачевским дело обернулось? Тоже ведь был маршал, герой Гражданской войны, а оказалось — вражеский наймит, который всю жизнь маскировался. Вот то-то…
Тогда Георгий не знал, да и откуда было знать ему, что не по сшей личной инициативе товарищ Рогожкин нашел в Казани знатного вора-медвежатника Георгия Медведева. Навел ретивого энкавэдэшника на след Медведя знающий человек, о чем Рогожкин упомянул при первой встрече с вором, но развивать эту тему не стал, осознав, что сболтнул лишку. Звали этого человека Евгений Сысоевич Калистратов, а по-простому говоря, Женька Копейка, и был он старинный знакомый Медведя еще по Соловкам, который еще у первого начальника СЛОНа Кудри ходил в негласных соглядатаях и сексотах и присматривал за авторитетными урками, в коих числу принадлежал и Гера Медведь… После окончательной «перековки», когда высокое гэпэушное начальство решило, что пора бы Калистратову делом доказать свою преданность делу партии большевиков и пролетарской революции, надели на Женьку военную форму и отправили в Калугу в секретную школу НКВД. А как закончил Калистратов эту школу через два года, бросили его на борьбу с уголовным элементом, учитывая его прежние заслуги и немалый опыт в этом деле: ведь сам он вышел из уголовной среды.
Выказывая немалое усердие и собачью преданность новым хозяевам, Калистратов быстро приглянулся начальству и вскоре был переведен в Ленинградское УКВД, где и занялся крупными воровскими делами. Прознав про многие подвиги своего знакомца Медведя, а потом еще и прослышав о хитроумном замысле Николая Ивановича Ежова использовать какого-нибудь опытного медвежатника для изобличения советских военачальников, запродавшихся иностранным разведкам, он вышел в соответствующие инстанции с инициативой, поддержанной на самом верху…
Так Андрей Рогожкин, сам того не ведая, стал глазами и ушами Евгения Калистратова, который негласно курировал опасные гастроли Георгия Медведева в большом сером доме-острове в Москве…
Медведь ломанул уже четыре квартиры на Берсеневской набережной. И сегодня шел на пятое дело. В основном, по его разумению, хозяева взломанных им квартир представляли собой помесь «интеллигента» с «хитрым пьяницей», хотя, как уверял Рогожкин, все были крупными партийными начальниками. Их миниатюрные и до смешного плохо замаскированные сейфы прятались в основном за рядами пыльных томов Ленина и Сталина. В сейфах они держали кое-какую наличность, наградное оружие и бумаги. Он никогда не читал этих бумажек и, как они уговаривались с Рогожкиным, сразу же передавал Андрею Андреевичу лично в руки.
Кто были эти бедолаги, которых он грабил, Медведь понятия не имел, да и не особливо интересовался. Занимало его только одно: как бы побыстрее найти и раскурочить сейф с бумагами, чтобы потом осталось как можно больше времени пошмонать по комнатам…
Естественно, дом на Берсеневской находился под спецохраной и так запросто В него было не попасть — ни днем, ни ночью. Во всех подъездах, в застекленных каморках, восседали строгого вида тетки, четко регистрируя, кто к кому идет, а перед подъездами прогуливались как бы просто так ладные ребята в неприметных пальтецах и зыркали на всех проходящих мимо. Но Медведю пособляли в нужный день: вдруг ни с того ни с сего сторожиха внезапно заболевала и ее некем было сразу заменить, так что подъезд на несколько часов оказывался безнадзорным. Медведь юркал в дверь и мчался по лестнице вверх, на самый последний этаж. Воспользоваться лифтом он не мог, чтобы не столкнуться, не дай бог, с личным охранником или ординарцем какого-нибудь важного начальника или маршала. Добравшись до чердачной лестницы, он там затаивался, дожидаясь, когда стихнут голоса в гулком подъезде и ничего не подозревающие его обитатели отправятся ко сну, и только тогда он осторожно направлялся к намеченной заранее квартире, где, как он знал заранее, жильцы точно в эту ночь отсутствовали.
Как и во все прочие разы, этой ночью он проник в нужный подъезд, выждал необходимое время и, легко отомкнув входную дверь сто тридцать седьмой квартиры, как обычно, по старой привычке опытного домушника, замер на пороге, прислушиваясь к тихим шелестящим звукам квартиры, принюхиваясь к ее тонким невесомым запахам. Он всегда уже на пороге интуитивно настраивался на поиск тайника: как матерый волк, чуя близкую добычу, не сразу бросается резать баранов, так и Медведь спокойно выжидал, внутренне собираясь для атаки. И сейчас он прошел по комнатам, внимательно осматривая обстановку, но ничего не трогая руками, и сразу зашел в кабинет хозяина.
В кабинете, как обычно, напротив застекленной двери стоял рабочий стол с литой бронзовой лампой под зеленым абажуром; кожаный диван с наброшенным на него бархатным покрывалом, обшитым желтой бахромой; а на стенах все пространство до потолка занимали стеллажи с книгами — в центре уставленное трудами Ленина и Сталина. На одном из стеллажей лежали в навал несколько оставшихся, возможно после ремонта, рулонов обоев. Ни патефона, ни радиоприемника в кабинете не оказалось. Значит, и искать там не придется, время терять…
Его взгляд остановился на большом фотографическом портрете, висящем между двумя книжными полками. На фотографии был изображен улыбающийся товарищ Сталин, с ним рядом какой-то статный мужик в военной форме с четырьмя ромбами в петлицах и девочка лет шести. Товарищ Сталин положил девочке руку на плечо. Военный, лысоватый и в круглых очках, глядел в объектив фотоаппарата прямо, с важным прихмуром. Потом Медведь скользнул взглядом на письменный стол. Там он обратил внимание на фотокарточку в рамке: тот же самый мужик, только уже не в военной форме, а в цивильном пиджаке, был изображен в обнимку с молодой кудрявой девкой, склонившей ему голову на плечо. Только тут до него дошло, что этот мужик в очках и есть хозяин квартиры… Четыре ромба — это тебе не баран пукнул! Он вгляделся в лицо статного мужика и, узнавая, аж дернулся от внезапной догадки про его фамилию…
«Черт возьми, на какие подвиги ты нарываешься, Георгий!» — подумал он про себя, ощутив волнение, приливающее к груди. Но потом, отбросив дурные мысли, продолжил поиски. Прошло полчаса. Он уже пробежался по всем местам закладки возможного тайника, но ничего подозрительного нигде не обнаружилось — ни в спальне, ни на кухне, ни в дымоходе, ни даже под половицами в коридоре, зато в сливном бачке сортира он нашел завернутый в промасленную тряпицу смазанный парабеллум, хотя точно такой же, с дарственной надписью от наркома Ворошилова, спокойно себе лежал в прикроватной тумбочке. Как же это понимать? Но ни времени, ни желания забивать себе башку дурацкими вопросами не было. Медведь кружил по квартире уже минут сорок и все никак не мог определить, где же хозяин хранит личные бумаги. Деньги-то — и немалые! — он нашел довольно быстро. Но где же сейф!
