– У, Кощей Бессмертный!

Все сделали вид, будто не слышали слов малыша. Впрочем, должен признать, что Геннадий не был красавцем. Но если бы его подобным эпитетом наградил взрослый человек, это было бы большим оскорблением и всё-таки далеко от правды.

Как-то мы спросили Вовика, кем он хочет быть. Его ответ был настолько неожиданным, что мы до сих пор вспоминаем об этом с улыбкой:

– Хочу стать звонильщиком на мусорке!

Тут надо объяснить. Мусор у нас вывозили раз в сутки утром на специальной машине. Мусоровоз заезжал во двор, останавливался примерно посередине дома, а специально назначенный работник (чаще работница) шёл по подъездам, где звонил в небольшой колокол, чтобы жители поспешили вынести свой мусор, пока машина не уехала. Видимо, ребёнку нравился звон этого колокольчика, да и подобная работа казалась весёлой и нетрудной.

Как-то я взял Вовика на работу. Наш составитель Витя Самсонов удивился:

– Сам старый, а ребёнок маленький.

– А ещё у меня жена молодая, – ответил я.

В начале 1974 года фабрика обогащения стала выдавать продукцию – железную руду. На специально построенной железнодорожной станции Погрузочная в полувагоны МПС на весовых платформах насыпали по шестьдесят тонн руды, затем составляли их в поезда и отвозили на Курбакинскую. Перегон Михайловский Рудник – Курбакинская был сдан Министерству путей сообщения в постоянную эксплуатацию ещё полгода назад. Пригородный поезд Льгов – Михайловский Рудник стал теперь ходить до Курбакинской.

На этом перегоне отныне допускалась скорость до 60 км/ч, что нам было на руку, поскольку мы теперь могли хотя бы небольшой участок пути проехать с нормальной скоростью, не нарушая при этом инструкций. Вообще-то на строящихся путях разрешалось ехать не быстрее пятнадцати километров в час, но мы, хорошо зная дорогу, как правило, превышали скорость.

Ещё до сдачи этого участка МПС к нам приняли нового машиниста, которого по всем правилам проинструктировали о разрешённой скорости. Он, видимо, был законопослушным человеком, поскольку воспринял это ограничение серьёзно и вёз рабочих шестьдесят километров до Оки четыре часа. За это время рабочие в вагонах уже успели пообедать и собрались ехать обратно. Правда, им не повезло, прораб и и мастера всё-таки этого не позволили и заставили работать до пяти часов. Домой они вернулись уже после восьми.

В феврале руководство СМП надумало подремонтировать наш тепловоз в Курске. Направили туда нас вчетвером – два машиниста и два помощника. Ехали ночью через Льгов, прибыли на место назначения лишь утром в пять часов. Я сразу пошёл к дежурному по депо.

– Тепловоз можете оставить, где стоит, – сказал он. – Мы займёмся им позже.

– На улице мороз, – возразил я. – Водяная система за три часа как пить дать перемёрзнет.

– Вы его не глушите. У меня есть локомотивная бригада, они присмотрят. А сами идите в дом отдыха локомотивных бригад, – и он объяснил нам дорогу.

Мы спокойно отправились по указанному адресу. В круглосуточно работающем буфете перекусили, а потом нам выделили койки, заправленные чистым бельём. Завалившись на них, мы беззаботно продрыхли часов пять. Затем отправились обратно в депо, где нас встретил заместитель начальника по ремонту и предъявил неожиданную претензию:

– Почему оставили работающий тепловоз без наблюдения?

Мы объяснили, что поступили так с разрешения дежурного по депо. Замначальника покрутил головой, словно ища этого дежурного, и, не обнаружив оного, сказал:

– Ну ладно, идите.

Куда идти и что нам делать, он не уточнил. По ремонту нас не использовали, никаких поручений не давали. По сути, мы валяли дурака. По-моему, рабочие депо занимались тем же, во всяком случае никакого серьёзного ремонта наш локомотив не получал. Я надеялся, что нам заменят аккумуляторную батарею, и каждое утро, приходя к заму, мы требовали выполнения ремонта. В ответ он заверял, что всё будет сделано. Но когда мы встретили слесарей возле нашего тепловоза, один из них признался, что деньги за ремонт давно получены, поэтому никто не хочет работать без стимула. В результате, если что и делалось, то только по мелочи.

27 февраля я отправил телеграмму с поздравлениями дочери Галине. Ей исполнялось восемнадцать лет. Можно сказать, что это был и мой праздник, поскольку с этого дня я не буду больше платить алименты. В Горький я, конечно, ехать не собирался, и мог лишь надеяться, что она сама надумает к нам приехать. Зная город, где мы живём, адрес узнать было несложно.

Тем временем наш горе-ремонт продолжался. Недели через две пустопорожних мытарств, как обычно, утром мы пошли в депо. Мои ребята по пути свернули в магазин, но довольно скоро пришли в депо. К заместителю начальника мы ввалились вчетвером. А когда в очередной раз не услышали вразумительного ответа на вопрос о том, когда же будут ремонтировать наш тепловоз, самый молодой из нас решил припугнуть зама:

– Мы будем жаловаться в обком партии!

Прищурившись, тот внимательно осмотрел нашу компанию, а затем усмехнулся:

– Да вы же пьяны! Я даже отсюда хорошо слышу запах спиртного.

Я-то ничего не употреблял, а вот один из моих коллег сконфуженно пробормотал:

– Да мы немножечко пива…

– Сейчас проверим, – продолжал давить на нас зам и крикнул в открытую дверь: – Вера, принеси-ка трубочки!

Тут же в дверях появилась медичка и принесла пять алкотестеров. Первым стали проверять меня. Прибор, конечно, ничего не показал.

– Слабо дуешь, давай ещё, – приказал заместитель начальника.

Я дунул ещё раз, потом ещё. Снова безрезультатно. Ну это-то было понятно, но вот что удивительно, прибор и у моих коллег не показал ровным счётом ничего. Зам был озадачен. Тогда не знали термина «промилле», а приборы были не слишком точными, поэтому небольшое количество алкоголя в выдыхаемом воздухе могли и не показать. Ребята потом мне сказали, что купили и выпили на троих бутылку вина. А заместителю начальника ничего не оставалось, кроме как отпустить нас.

Ремонт по-прежнему продолжался чисто номинально, но я бывал на тепловозе каждый день. Обратил внимание, что тёмно-зелёная краска на кузове стала осыпаться, местами выглядывали ржавые пятна. Я предложил ребятам немного поработать, и они поддержали мою идею. Выписали в депо краски четырёх цветов: голубой, жёлтой, красной и немного чёрной. Решили покрасить кузов в голубой цвет, а выше смотровых дверей нанести широкую жёлтую полосу по всему периметру тепловоза. Раму кузова тоже было решено покрасить в жёлтый цвет, а передний и задний путеочистители и раму над ними – в красный.

Красили вручную, кисточками. Получилось ярко и красиво, словно птица с разноцветным оперением. Слесари тут же прозвали машину «снегирём».

Пока мы в Курске копались с ремонтом, в ГОКе произошло историческое событие. Приказом министра МЧМ СССР №219 от 5 марта 1974 года МЖК и строящийся ГОК были объединены в одну структуру – Михайловский горно-обогатительный комбинат. У каждого работника обоих комбинатов в трудовые книжки поставили соответствующий штамп. Директором назначили Александра Ивановича Потапова.

У него теперь прибавилось забот и стало совсем не до художественной самодеятельности. К тому же в МЖК были свои артисты-любители, которые шлифовали своё умение полтора десятка лет. Видя такую ситуацию, худрук Белка вернулся к себе на родину, песенное трио распалось, и Раина артистическая карьера завершилась.

Мы закончили красить, а ситуация с ремонтом ни на йоту не улучшилась. Не видя никаких перспектив, я решил, что пора ехать домой. Сказал коллегам, они обрадовались. Пришёл мастер, чтобы помочь запустить и прогреть двигатель. Коленвал дизеля от аккумулятора вращаться не стал. Перед запуском, как обычно, я спустил отстой из масла в картере. Меня удивило, что вместо масла полилась почти чистая вода. Её вытекло, наверное, не меньше ведра. Мастер же, глядя на это, и ухом не повёл. А я понял, что в двигателе серьёзная неисправность. Но делать было нечего, мы уже всем сообщили, что уезжаем.