Вот и считайте, господин Невзоров, потери фронта и тыла.

И ещё я не могу пройти мимо очередного мифа, как бы невзначай ядовито выбрызгиваемого Невзоровым. Он говорит о том, что И. Сталин не мог умело и правильно руководить советскими войсками: «…усатый семинарист, понятия не имеющий ни о тактике, ни о стратегии, ни дня не бывший на фронте…» Ответ на этот миф опять-таки – в книге Игоря Ильинского: «Карта военных действий находилась не только в Генштабе, но и в сталинском кабинете. Сталин знал пофамильно и поимённо весь высший комсостав, каждый день встречался с военачальниками или разговаривал с ними по телефону. 12 раз выезжал на фронты» . Да и вообще: может ли армия, ведя войну на многих фронтах и на огромной территории, воевать хаотично, местечково, без единоначалия, без стратегии? Только глупец может утверждать это. Можно ли говорить, что победу одержал советский народ и Сталин тут ни при чём? Вопрос риторический ( для глупцов – В.П. ) , на него давно дан ответ: « Мы все ему обязаны Победой, как ею он обязан нам ». И это при всех ошибках, которые, несомненно, были, как и у всех на всех войнах.

Можно, конечно говорить, как утверждает и сам Невзоров, что «это моё (его. – В.П. ) личное мнение». Однако при соотнесении «личного мнения Невзорова» с приведённым выше высказыванием А. Даллеса хочется сказать: а может быть, это, господин Невзоров, не ваше личное мнение? Может быть, оно только кажется личным?

Дело в том, что война с Россией сегодня уже идёт во всех её проявлениях, просто методы ведения войны другие. Вы, господин Невзоров, и такие, как вы, – эквилибристы публичности – оказываетесь, к сожалению, на стороне врага.

Вот на такие рассуждения меня подвигло ваше, Александр Глебович, интервью, оказавшееся простой закладкой в книге Ильинского «Великая Отечественная: правда против мифов».

Теги: Россия , история , Вторая мировая война

Среди современных философов не утихают разговоры о смерти метафизики, или, что одно и то же, о кризисе субъекта. Лучше всего о кризисе субъекта рассказал Бунюэль в фильме «Скромное обаяние буржуазии».

Бунюэль

В фильме «Скромное обаяние буржуазии» шесть человек никак не могут встретиться, чтобы вместе поужинать. Им всё время что-то мешает. Четверо из них приходят в гости к двум своим друзьям, а их никто не ждал. Кто-то перепутал время встречи. Все вместе они идут в ресторан, но ресторан закрыт, вернее, открыт, но в нём хоронят умершего хозяина. Дамы хотят выпить чай в кафе, но в нём нет чая. Они просят вино, а кафе безалкогольное. Они просят кофе, а кафе закрывается.

«Время субъекта прошло, – говорит Бунюэль, – наступило время субъективности». И это ощущается во всём. Во всем видна нехватка субъекта, везде заметно его отсутствие. Только это отсутствие в фильме пока ещё воспринимается не трагически, не как недостаток бытия, а скорее как мелочи быта.

Бунюэль знает, что к буржуазии навсегда пристал запах денег, что она связана с финансовыми преступлениями и торговлей наркотиками. Но он это не хочет обсуждать. Его интересует другое: субъективность буржуа на уровне тихой повседневности быта. Субъективность, которая не грезит о воле к творчеству, но знает, как нужно пить сухое мартини. И эта субъективность ему симпатична. Герои фильма ничего не хотят. Они эмоционально выгорели. Но дело не в них, а в мире, в котором они живут. В этом мире оказались нереализуемыми простые действия, элементарные желания. Скромное обаяние буржуазии Бунюэль видит в том, что она ещё может грезить, и поэтому у неё пониженная реакция на окружающий мир. Её жизнь – это жизнь вперемешку со сновидениями.

Субъективность обессмысливает смыслы объективной реальности. Но никто ещё так не жаждет смерти субъекта, как в фильме Годара «Прощай, речь».

Мир без субъекта

В мире Годара нет больше событийности, в нём, как в книге Янна, река существует без берегов. В современном мире действительно нет ни идеологов, ни вождей. Нет так называемых субъектов политики. И главное, никто не хочет, чтобы они были. Всех нас окружают бюрократы, чиновники, амёбы субъективности, которые наугад выбрасывают содержимое своей субъективности и называют это политикой. И мы их терпим, хотя и относимся к ним с пренебрежением.

В бессубъектном мире коммунисты – это уже не коммунисты, а тусклый свет потухшей звезды. И даже правые – это совсем не правые, а убитые толерантностью левые. Но противнее всех насекомые демократии, а также финансовая саранча, пожирающая остатки былой субъектности человека. Из культуры ушли безумцы. В ней остались одни рационалисты. Рациональный субъект в экономике умер. В ней теперь, как и везде, доминирует субъективность. А субъективность, как в последнем кадре фильма Бунюэля, возникает тогда, когда люди идут неизвестно откуда неизвестно куда.

Субъект

Субъект – это другой, присутствие которого создаёт в нас ощущение обмана. Другой – это не тот, кто смотрит тебе в лицо. Другой – это тот, кто смотрит тебе в спину. Под субъектом в философии понимается универсальный другой, тот, кто видит и твоё лицо, и одновременно твою спину. У субъекта нет ни спины, ни лица. Ему нечего опасаться. Мир для него прозрачен и ясен. Субъект не создаёт субъективность, он создаёт иллюзию объективности, окружая себя объектами. Всё, что делает субъект, держится усилиями субъекта, а не причинными отношениями. Следовательно, в мире всегда есть то, что держится причинами и требует субъективности хозяина, и ещё в нём есть то, что держится субъектом и требует объективности. Между субъективностью человека и объективностью субъекта возникает конфликт, подобный конфликту в пьесе Чехова «Вишнёвый сад». Лопахин хочет продать сад и заработать деньги. И это соответствует объективной логике событий. Раневская мечтает жить, как жила, полагая, что всё как-нибудь образуется. И это соответствует субъективным желаниям.

Субъективность

Настоящий источник хаоса – это субъективность. Она противостоит телам и субъектам. Субъективность – это не цвета и не запахи. Не то, что можно, как думали психологи, прикрепить к телу. Видеть в цвете – не значит быть субъективным, а иметь аппетит – не значит иметь волю. Это значит быть живым. Но субъективность – это и не некое внутреннее, образуемое разными складками; не то, что делает субъект. Быть субъективным – значит предоставлять себя действию сил воображаемого.

Предоставить себя – значит изменить сознание, создать в нём второй план. Для того чтобы появился второй план, нужно заселить мир призраками, то есть такими вещами, которых нет, но которые существуют, если к ним относятся как к чему-то действительно существующему.

Вот с этого отношения к несуществующему и началась история человека, его субъективности. Если бы в мире не было субъективности, то в нём ничего бы не было. А поскольку она есть, постольку в мире есть изнанка и обман. И мы живём не в мире дословного, а в мире спекуляций.

Субъективность – это весть из мира воображаемого параллельному миру реального. Мерой субъективности является не аффект и даже не эмоция, а воля. Хотя силой воли только и может быть энергия взорвавшейся эмоции, проснувшегося, как вулкан, аффекта. Представление о том, что есть какой-то ум, который вступает в борьбу с аффектами, создаёт иллюзорную онтологию субъективности. Иллюзия состоит в разделении субъективности на две части – на ум и аффекты. В мире нет никакого ума, нет логики. В нём есть, с одной стороны, тела и силы, а с другой – субъективность и воля. И субъект существует не потому, что есть тела, а потому, что есть субъективность, в которой волей к объективности учреждается субъект.

Разрыв между субъективностью и субъектом