Ещё ярче, быть может, чем в прозе, нравственный пафос и идея моральной ответственности художника выразились в поэзии Шаламова. Творчество поэта, по Шаламову, имеет прежде всего этическое значение, поэт – это «подвижник и пророк», как утверждает автор в стихотворении «Орудье высшего начала…». Поэт, по Шаламову, «расплачивается» своим творчеством «за всех» – это значит, что он воплощает в стихах не только собственный жизненный опыт, но и исполняет возложенную на него нравственную миссию: говорит от имени многих людей, донося правдивое свидетельство о пережитом страдании. «Стихи – это стигматы, // Чужих страданий след, // Свидетельство расплаты // За всех людей, поэт», – вот творческое кредо Шаламова.

Настаивая на нравственной миссии поэта, Шаламов продолжает традиции русской литературы и в каком-то смысле даже идёт дальше, потому что в его понимании носителем моральной идеи являются не только литературные произведения, но и сама личность автора. «Для современников поэт всегда нравственный пример», – утверждает Шаламов в статье «Таблица умножения для молодых поэтов».

Одной из самых главных задач поэта, по Шаламову, является отнюдь не только самовыражение (хотя это, конечно, непременный атрибут любого творческого акта), а служение – миру, людям, читателям настоящего и будущего. В одном из стихотворений воссоздаётся образ поэта, который, вбирая в себя людские страдания, вдыхая «удушье крови, слез и пота», «переплавляет» все это в своём творчестве в «озон» – в «целебные слова»: «Удушье крови, слез и пота, // Что день-деньской глотает он, // Ночной таинственной работой // Переплавляется в озон. // И, как источник кислорода, // Кустарник, чащи и трава, // Растут в ночи среди народа // Его целебные слова».

Шаламову была присуща исключительная, почти религиозная вера в поэзию, в литературу, вера в слово как в Бога. Не случайно высказывание Шаламова о том, что «кроме бога поэзии, никому более я не благодарен за мою судьбу». «У меня много стихов о стихах, – признаётся Шаламов, – <…> не попробовать написать о самом главном в жизни, о своём инструменте, о своём исповедании веры, о своей религии, ибо для поэта стихи – религия, значит обеднить и свой, и читательский мир». Шаламов здесь называет поэзию «религией», «исповеданием веры». По отношению к целому ряду поэтов такое утверждение должно быть понято сугубо метафорически, ведь в их творчестве поэзия не принимала религиозного значения. Применительно же к художественному миру самого Шаламова его высказывание можно понимать практически буквально, поскольку для Шаламова творчество действительно обретает почти религиозный смысл. Мировоззрение Шаламова было атеистическим, в Бога он не верил, но его вера в поэзию действительно в каком-то смысле уподоблялась религиозной. В этом отношении его творчество является не только продолжением традиционной для русской культуры веры в слово, продолжением литературоцентризма, свойственного русскому сознанию, но и многократно усиливает и подчёркивает литературоцентристскую тенденцию, возводит её в степень, поскольку литературе, поэзии Шаламов отдаёт не просто главную в мировоззренческом смысле, а беспрецедентно значимую роль.

На страницах «Литературной газеты», в статье профессора М.М. Голубкова, открывшей наш цикл, шла речь о том, что литература имеет основополагающее значение для формирования национального самосознания, что литература во многом воспитывает национальный взгляд на мир. Эта идея как нельзя лучше подтверждается творчеством Шаламова, который воспринимал литературу (и поэзию в особенности) как явление прежде всего национальное. «Фактически поэт непереводим, – считает Шаламов, – отгорожен от другого народа частоколом традиций, принципов – не только литературных, но и бытовых. Ведь поэзия – вся в недоговорённости, в полунамёке, где вся тонкость ощущается только родным по языку человеком. Разве знаменитые аллитерации «Медного всадника» переводимы на другой язык? <...> Никакой перевод никогда не передаст даже намёка на «береговой гранит», «строгий, стройный вид», а ведь лишённый этого стих обессилен. Это – русское стихотворение».

Круг образов поэта, по Шаламову, – специфически национален. Особенно очевидно это выражается, как полагал Шаламов, в пейзажной лирике. «Именно в пейзажной лирике с особенной силой сказывается чувство родины (выделено Шаламовым. – Д.К. ), родной страны. Горы и леса родного края особенно дороги поэту. Они окружали его с детства, воспитывали его характер <…> Чувство природы, свойственное поэту-лирику, есть всегда чувство родной (выделено Шаламовым. – Д.К. ) природы». Неслучайно пейзажную лирику Шаламов воспринимал как «вид гражданской поэзии»: «Большие поэты России оставили нам такие образцы пейзажной лирики, которые сами по себе стали национальной гордостью, славой России, начиная с «Медного всадника» или «Осени» Пушкина».

Лирика самого Шаламова – явление, бесспорно, глубоко национальное. Сам Шаламов называл себя русским поэтом, «единственным русским поэтом, показавшим душу человека на лагерном Крайнем Севере». Национальная основа шаламовской лирики проявляется и на уровне поэтики – он неоднократно подчёркивал, что работает в рамках тех стихотворных метров, которые наиболее органичны именно для русского стихосложения. Шаламов много размышлял о специфике строения русского стиха, о формах и жанрах русской поэзии, о том, что представляет собою поэтическая интонация и кто из современных ему русских поэтов действительно обогатил новаторской интонацией лирику ХХ века.

Каким же образом убеждение Шаламова в глубокой национальной укоренённости литературы, её моральном пафосе и духовной значимости согласуется с его же известными высказываниями о том, что он не верит в литературу и искусство? Шаламов действительно испытывал сомнение и скепсис по отношению к ряду концепций, сложившихся в классической литературе, – например, к представлению о русском характере, которое сформировала литература XIX века, к гуманистической концепции русской литературы, ставившей во главу угла человека и возможность его счастья. Кроме того, Шаламов, как представляется, не верил в литературу и искусство как инструмент воздействия на общественное сознание. По всей вероятности, литература, с его точки зрения, не может повлиять на жизнь общества, изменить социальную ситуацию к лучшему. Но ни в коем случае Шаламов не отрицает при этом значимости литературы для личности, для её морального сознания. Литература как проводник этических идей, как средство духовного самосохранения человека – Шаламовым не подвергается сомнению. Доказательство тому – его собственное творчество.

В современных условиях мы вряд ли можем всецело разделить представление Шаламова о том, что литература ни в коей мере не определяет общественное сознание. Точка зрения Шаламова во многом сформирована его глубоко драматичным личным опытом. Но тот идеал, к которому стремился Шаламов, – то есть литература, несущая в себе нравственные ориентиры и духовную опору, литература, этически воздействующая на личность, – сегодня востребована вполне.

Теги: литературоведение , Варлам Шаламов

Литконкурс

В России составлен шорт-лист произведений, претендующих на призовые места в ежегодном национальном конкурсе «Книга года». В 2015 году на конкурс поступило около 600 изданий из более чем 120 издательств и издающих организаций Москвы, Санкт-Петербурга, Пятигорска, Ростова-на-Дону, Архангельска и других городов страны.

ЛИТМУЗЕЙ

В Государственном мемориальном историко-литературном и природно-ландшафтном музее-заповеднике А.С. Пушкина «Михайловское» прошёл Х Международный съезд Сообщества пушкинских музеев. Присутствовали представители пушкинских музеев России и зарубежных стран, впервые – члены Эстонского пушкинского общества. Встреча была посвящена Году литературы в России, подведены основные итоги работы пушкинских музеев.