И не ему одному пришла в голову такая мысль; воины Монфора, закрепившиеся на оборонительном рубеже, принялись встревоженно перешептываться.

Катапульты произвели второй залп — противник наступал по-прежнему и с прежней невозмутимостью. А испуг в рядах королевских воинов стал еще заметней.

Всадники, промчавшись по валу, в спешном порядке раздали изготовленные Клюни гранаты тем, кто был обучен их применению, но первым наступило время еще не для них, а для лучников. Темной тучей взметнулось в небо великое множество стрел, но хотя залп выдался на диво метким, он тоже не произвел никакого впечатления на противника. Офицеры отдали команды к предстоящей рукопашной, были применены ручные гранаты, раздался страшный треск, в небо взметнулись новые клубы дыма. А противник по-прежнему наступал.

В естественно наступившем беспорядке полный ужас происходящего стал ясен королевским воинам, лишь когда противник подошел вплотную. На многих из вражеских воинов зияли чудовищные раны, у одних были оторваны руки, у других распорот живот, стрелы, впившиеся в тела, так и торчали из самых неожиданных и невозможных мест, а у некоторых разрывами гранат снесло даже часть головы. Для обыкновенных людей все эти раны означали бы неизбежную гибель, а искалеченные наемники продолжали атаку. Хуже того: в их рядах здесь и там можно было увидеть скелетообразные существа, подобные призракам из кладбищенского кошмара. А у них за спиной высоко в воздух взлетали вихри соли, предвещая и новые ужасы.

Монфор со своими офицерами предпринял все возможное для того, чтобы удержать солдат в строю, но далеко не у всех достало мужества вступить в схватку с таким противником. С противником, который невозмутимо прошел сквозь простреливаемое и пристрелянное пространство, который со стрелами, вонзившимися в сердце, и с другими смертельными ранами продолжает невозмутимо наступать. И все это свидетельствовало о настолько злом колдовстве, что даже самые испытанные королевские воины осознали: с таким противником им не потягаться. Большинство обратилось в бегство; немногие остались на позициях, чтобы скрестить мечи этой чудовищной нелюдью, но скоро стало ясно, что сражаются они за безнадежное дело. Каждый, кто был хоть как-то наслышан о соли и об ее странностях, понимал, откуда взялись эти отвратительные исчадия. Шагающие истуканы вновь восстали из глубины, кошмар обернулся явью. Само словцо — «соляные» — порождало новые страхи, распространяясь, как лесной пожар, по всему королевскому войску.

Сам Монфор с мечом в руке стоял, испытывая тоску и отвращение. Появление «соляных» нанесло такой удар его представлениям о мире, в котором он живет, что король оказался на грани безумия. Вся его философия, весь смысл существования были потрясены событиями последнего часа — и вот уже тело отказалось повиноваться мозгу, беспомощное и парализованное ужасом. Монфору потребовалось все его мужество, чтобы заставить себя вступить в бой.

Лишь Таррант с немногими помощниками не позволили себе поддаться всеобщей панике. Начальник разведки метался туда и сюда, нанося неуязвимым вражеским воинам чудовищные удары. Мощным взмахом меча он отрубил голову одному из противников — и та со стуком покатилась по земле, но тело тем не менее устояло на ногах. Устояло и, шатаясь, пошло вперед, вслепую размахивая мечом, тогда как Таррант, не веря собственным глазам и испытывая глубокое омерзение, уставился на обезглавленного истукана.

— Отрубайте им ноги, — в отчаянии крикнул он. — Без ног они не могут идти в атаку!

Сам он решил именно так и поступать, начав с вражеского воина, в которого уже вонзились две стрелы, — одна в живот, а другая в глаз. Когда ему отрубили ноги, он рухнул наземь и бессмысленно пополз вперед. Никто из вражеских воинов не издавал ни единого звука — ни клича радости, ни вопля боли, — и чудовищное молчание делало атаку еще более устрашающей. Еще более отвратительным было то обстоятельство, что из ран у этих нелюдей не текла кровь. Разверстые раны напоминали красных медуз, в распоротых телах можно было увидеть кости и внутренние органы, вот только крови не текло.

Наступление «соляных» несколько замедлилось, когда им пришлось штурмовать высоту, удерживаемую арьергардом королевского войска, но волна сражения катилась определенно лишь в одну сторону. Таррант со своими бойцами, заметив, что все, кто мог бы прийти им на подмогу, бросились в бегство, и сами были вынуждены отступить. На глазах у начальника разведки уже погибло немало доблестных воинов, сраженных пустоглазыми истуканами, и продолжение боя сулило только дальнейшие потери.

Самые преданные королю воины отступили вместе с ним, пребывающим в полнейшей растерянности, в замок, тогда как вражеские орды, преодолев все препятствия, неудержимым потоком хлынули в сторону Крайнего Поля.

В городе наступила жуткая паника. Обыватели в крайней спешке покидали дома, беря с собой лишь ручную поклажу. Повсюду начались грабежи, люди вступали друг с другом в стычки из-за лошадей. Солдаты, уже узнавшие истину, с еще большей одержимостью стремились убраться из города. Улицы и бульвары Крайнего Поля скоро были запружены обезумевшими человеческими толпами, и лишь самым сильным и безжалостным удавалось выбраться из толпы и попасть на одну из ведущих на север дорог.

В замок, намереваясь удерживать здесь осаду, вернулось не более трех сотен воинов — и каждый из них в глубине души понимал, что до завтра ему не дожить.

«Лишь Око Ночи упорствовала…» — но мне-то что делать?..» — Ребекка по-прежнему оставалась в башне парализованная страхом и ощущением собственной беспомощности. «А что, если я вообще не начну упорствовать?» Ей отчаянно хотелось найти хоть какой-нибудь способ — какой угодно! — позволяющий уклониться от событий, описанных и предсказанных в книге. Но даже задаваясь этим сформулированным в отчаянии вопросом, она осознавала, что не имеет права просто сдаться. Ей придется сыграть свою роль — и она сыграет ее. И хотя предсказание собственной смерти и угнетало Ребекку, по-настоящему ее волновала и потрясала мысль о неизбежной гибели всей Эрении. «В темные века, наступившие вслед за этим…»

«По крайней мере, Ребекха попробовала что-то сделать, — внушала она себе. — Неужели я не способна хотя бы на это?» Пытаясь придать себе уверенности, она то и дело повторяла слова Рэдда: «Будущее всегда можно изменить. Предопределение никогда не означает истину». Ребекка поневоле думала и о том, верит ли сам постельничий в собственные слова. Почему он так долго скрывал от нее заветную книгу? Но тут она — даже в своем отчаянии — услышала еще один голос. «Восприми Паутину — и тогда станет возможным все».

Девушка медленно поднялась на ноги — и вещая книга выпала из ее онемевших пальцев. Проку от этой книги больше не было все равно. Ребекка, задрожав, оглянулась по сторонам, словно ей вдруг понадобилось по новой присмотреться к реальному миру. «Родня веков, за дар роди; сон сохрани, Дерис гоня», — вспомнила она. «Я попытаюсь, Санчия. Я сделаю все, что в моих силах».

Она осторожно прошлась по внушающим опасение половицам, потом спустилась по лестнице. Единственный план ее действий заключался в том, чтобы разыскать Кедара и Эннис — и, по возможности, Эмер и Галена тоже. Может быть, всем вместе им удастся найти способ выткать из своих способностей такую пряжу, которая принесла бы ощутимые результаты.

Когда Ребекка вышла на галерею, на нее обрушился ураганный ветер. Завернув за угол главной стены, она поглядела на ее зубцы в южной части. Двое воинов сражались друг с другом всего в нескольких шагах от нее. Помедлив, девушка поглядела вниз, во двор, и увидела, что там царит полный хаос и люди разбегаются во все стороны.

Крик одного из воинов, сражавшихся на стене над головой у Ребекки, привлек ее внимание, и она вновь посмотрела вверх. Одному из воинов удалось сбросить другого со стены. Побежденный с истошным криком полетел вниз, навстречу неминуемой гибели. Победитель же нагнулся поднять выбитый у него в ходе стычки меч. Потом он встал во весь рост и посмотрел на Ребекку.