— Безусловно, — блеснул зубами Шабарин. — И увидишь, и поговоришь. И к себе заберёшь, все формальности будут улажены. Но, после того, как выполнишь работу.

— Мне нужно увидеться с ней сейчас. Иначе никакого разговора не будет, — твёрдо сказал Макс.

— Пожалуйста, — снова уступчиво согласился Руслан Константинович.

Он хотел добавить ещё что-то, но в этот момент тренькнул телефон на его столе, и Шабарин, запнувшись на полуслове, поднял трубку.

— Да, — сказал он, а затем напускная аристократичность, сквозившая в его облике, вдруг разом испарилась. — Что? Когда?… Да… Да…Ни в коем случае. Срочно вызовите Буровина и подготовьте бокс… Уже? Молодцы. Хвалю… Пусть он не отходит от неё ни на минуту. Я буду позже.

Макс напряжённо следил за ним, чувствуя, что произошло нечто, имеющее прямое отношение к их разговору. Шабарин положил трубку, в свою очередь посмотрел на Макса, сделал неопределённое движение бровями и улыбнулся шире обычного:

— Может быть, всё-таки, обсудим нашу проблему?

Слово «нашу» он произнёс с лёгким нажимом. Макс не отводил взгляд, размышляя, что может означать этот уход в сторону. Если Шабарин начинает вилять, значит это подстава. Девочка не его. Проверим?

— Всё ясно, — сказал он. — Оставьте этого ребёнка себе, свою настоящую дочь я разыщу сам. А вашу проблему можете обсудить между собой.

Макс поднялся из кресла, бросив файл с личным делом на стол Шабарина. Мужчина, которого ему представили как Антона Павловича, тоже поднялся со стула.

Улыбка сошла с лица Шабарина, неприятно исказив его черты.

— Да твоя это дочь! Твоя! — хлопнув ладонью по столу, чуть ли не закричал он. — Ты же сам видел, где мы её нашли. Все данные совпадают. Кто же знал, что она такая болезненная окажется?

— Что с ней?

— Похоже сердце. Не знаю ещё. Там наш врач, Буровин. Он лучший специалист в городе, так что, всё будет в порядке.

Сердце. Правда или нет? Если документы — липа, то и отметку кардиолога, и записи о стационарном лечении могли ввинтить специально. Но тут в памяти Макса всплыла золотоволосая девочка с беззащитным взглядом чистых голубых глаз, и предательский червячок сомнений, «а вдруг», зашевелился внутри.

— Хорошо, — сказал он, глядя, попеременно, то на замершего Байдалова, то на Шабарина. — Покажите мне её.

— Она сейчас без сознания, — возразил Руслан Константинович, и в тоне его легко зашелестело непритворное сочувствие. — Врач рядом. Что ещё нужно?

— Я хочу посмотреть на неё, — упрямо повторил Макс.

— Хорошо, — Шабарин раздосадованно оттолкнул от себя файл и поднялся. — Пойдём.

Он кивнул Антону, и тот первым направился к двери. Макс последовал за ним, Шабарин, поспешно вышагивая, торжественно завершал их кавалькаду. Выходя из приёмной, Антон сбавил шаг, поджидая своего хозяина.

Они проследовали по коридору, спустились на первый этаж и повернули в правое крыло, где Макс ещё не бывал. Антон остановился перед одной из дверей, на которой был изображён красный крест, и вопросительно взглянул на Руслана Константиновича. Тот кивнул, Антон открыл дверь и посторонился, пропуская их.

Вместо стандартного пункта медицинской помощи, который Макс ожидал здесь увидеть, они оказались в длинных покоях, куда выходили трое дверей. Стены матово отблескивали белым кафелем. У одной из них стояла кушетка, вдоль другой — тянулся шкаф, секции которого были сплошь уставлены всевозможными препаратами и инструментами. Между двух дверей стоял стол, за которым сидела женщина лет тридцати пяти в белом халате, поспешно вскочившая при их появлении.

Шабарин на секунду задержался возле неё, кивнув на крайнюю слева дверь, оббитую звукоизоляционным материалом, спросил:

— Лазарева там?

— Да, — женщина ответила ещё до того, как он закончил вопрос. — И Владимир Фёдорович.

Шабарин, не дослушав служительницу Гиппократа, прошёл к двери, приоткрыл её и заглянул внутрь.

— Как она? — услышал Макс его голос, звучавший вроде бы издалека, хотя дверь была открыта.

Человек, находившийся внутри, ответил, но его слов совершенно не было слышно.

— Мы зайдём, — сказал Руслан Константинович. — Здесь отец девочки, он хочет её увидеть.

Снова послышалось невнятное «бу-бу-бу», но на этот раз тон говорившего звучал более категорично.

— Да, конечно, — согласился с ним Шабарин и сказал Максу. — Иди. Вот она.

Макс вошёл, испытывая необъяснимое щекочущее чувство в груди. Он постоял, осматривая убранство комнаты, которое точь-в-точь совпадало с палатой интенсивной терапии какой-нибудь весьма недешёвой клиники. Взгляд Макса старательно избегал койки, на которой лежала накрытая одеялом девочка, и, в конечном итоге, остановился на сухопарой фигуре высокого пятидесятилетнего мужчины в полном медицинском облачении. Судя по всему, это и был доктор Буровин, лучший специалист в городе, как отрекомендовал его Руслан Константинович.

— Что с ней? — спросил Макс, в глубине души радуясь тому, что голос у него звучит ровно, не выдавая охватившего его волнения.

Буровин потёр неестественно вытянутые ладони с ещё более длинными, как щупальцы у осьминога, пальцами и, по-птичьи склонив голову набок, колюче глянул на Макса.

— Всё в порядке, папаша, — неожиданно мягко сказал он. — Небольшой приступ, всего лишь аритмия, вероятно, на почве усталости и чрезмерных волнений. На первый взгляд у вашей девочки сердечная недостаточность, хотя, более определённо я смогу сказать по завершении обследования. Ничего серьёзного, на мой взгляд, нет, но курс лечения ей, несомненно, необходим.

— Курс лечения — это хорошо, — услышал со стороны свой голос Макс и удивился, насколько отстранённо он звучит. — Меня интересует, когда она придёт в себя.

— Я думаю, завтра всё уже будет в порядке. Конечно, постельный режим ей бы не помешал, но…

— Ходить и разговаривать она сможет?

— По всей вероятности, да, — кустистые брови доктора утвердительно сдвинулись к переносице.

Интересно, подумал Макс, выражается ли Владимир Фёдорович по каким-нибудь иным поводам более конкретно, безо всех его «я полагаю» и «вероятно». Или — это устоявшаяся привычка старого эскулапа давать обтекаемые формулировки, допускающие двоякое толкование. Значит, усталость и чрезмерные волнения, говорите?

Макс повернулся к кровати. Ещё по дороге сюда у него появилось ощущение, что стоит только ему взглянуть на ребёнка, и что-то внутри подскажет, его дочь перед ним или нет. Макс в глубине души не верил этому, считая такое чувство глупым предрассудком, но оно, почему-то, не уходило, а, наоборот, крепло, превращаясь в уверенность. И вот теперь он стоял, смотрел на девочку, накрытую тёплым шерстяным одеялом, и чувствовал всё тот же разброд в душе, что и прежде. Никакого внезапного прозрения, нахлынувших чувств, ничего подобного. Неопределённость всё так же обнимала его своими чёрными лапами, ввинчивая в сознание буравчик подозрений.

Девочка, лежавшая на койке, была той, которую он увидел в коридоре. Только сейчас её лицо было неестественно бледным, а черты заострились. К худенькой ручке, выпростанной из-под одеяла, была присоединена капельница, а также один из многочисленных проводов, шедших к гудящей и попискивающей аппаратуре.

На вид ей можно было дать лет девять; то есть, возраст совпадал, хотя внешность маленьких девочек, впрочем как и зрелых женщин, часто бывает обманчивой. В её чертах что-то неуловимо напоминало Максу Маринку, но весьма отдалённо и настолько размыто, что, при желании, можно было отыскать следы схожести с добрым десятком других известных ему женских лиц. В общем, положение продолжало оставаться двояким и ни капли не прояснённым. Да, это могла быть его дочь. И нет, он не чувствовал уверенности в этом.

Макс подошёл ближе к кровати и, отогнув край одеяла, внимательно осмотрел руку девочки. Затем обошёл койку и проделал то же самое с левой рукой. Ничего, никаких следов от уколов. Он бросил быстрый взгляд на Шабарина, не защитится ли? Нет, никакого следа от волнения, лишь лёгкая сосредоточенность. И эскулап Буровин держится без видимого напряжения, собран и деловит, как и положено врачу при исполнении своих профессиональных обязанностей.