Ночью, впервые за восемь лет, Стас увидел во сне Лену. Живую, такую, какой он запомнил ее: она стояла против солнца, и волосы, светясь вокруг головы, обрамляли ее нежное юное лицо золотистым нимбом. Он шел к ней, но расстояние между ними не сокращалось, что-то вроде плотной прозрачной стены не давало ему приблизиться, разделяло их… Такой, как во сне, она снова вошла в его жизнь.

Днем, на работе, которая заставила сосредоточиться на конкретных делах и судьбах других людей, Стас отвлекся от вчерашних мыслей, не вспоминал сон. Работа снова затянула его, не давая роздыха. И в этот, и в последующие дни она поддерживала его тем, что была такой же, как всегда: знакомства с новыми людьми, сложнейшие жизненные коллизии, участие в процессах, победы и неудачи. Однако через некоторое время Стас стал замечать за собой, что отказывается от ведения дел, связанных с убийствами. Он больше не мог защищать тех, кто поднял руку на себе подобного, даже если чувствовал, что обвиняемый в убийстве не виновен. Изучать фототаблицы, знакомиться с экспертными заключениями он уже не мог — это было выше его сил. Сразу же перед глазами всплывали те страшные фотокадры, в голову лезли слова из той экспертизы…

Прошел месяц после чтения в кабинете Зайцевой. Свою Леночку, так он теперь называл ее про себя, Стас видел во сне каждую ночь. Она являлась ему с глазами, в которых не было ни капли укора, всегда печально молчаливой и от этого еще более прекрасной. Иногда она приближалась, и он мог дотянуться до нее, прикоснуться к нежной теплой руке. Во сне он чувствовал, что его переполняет любовь к ней… Она всегда появлялась в том легком голубом платьице, которое было на ней при жизни, в сиянии волос, свободно спадавших на спину…

Светлана заметила, что с мужем происходит что-то странное. На супружескую измену это было не похоже. После работы и в выходные дни он всегда был дома, с семьей. Все так же заботился о детях, играл с ними вечерами. Так же страстно обнимал ее ночью. Но, уснув, спал беспокойно, что было на него совершенно не похоже. Светлана подумала, что его что-то удручает и ему снятся кошмары, но как-то раз включила ночник, чтобы посмотреть на лицо спящего мужа, который что-то бормотал: на его спокойном лице была едва заметная, блаженная улыбка. Она успокоилась.

Между тем ночные сны стали оказывать влияние на дневную жизнь Арнаутского. Они делали его таким счастливым, что он вспоминал их днем, пытаясь оживить в памяти подробности приснившегося. Коллеги заметили странности в его поведении — рассеянность, отрешенность, блуждающую на лице беспричинную улыбку. Во время делового разговора он вдруг уходил в себя, теряя контакт с собеседником. После того, как во время судебного процесса произошло несколько курьезов: Арнаутский невпопад отвечал на вопросы судьи, и та резко отреагировала на несерьезное, по ее мнению, ведение дела адвокатом, — Стас решительно заявил заведующему консультацией, что берет внеочередной отпуск. Возражений не было. Жена обрадовалась, она тоже считала, что Стасу необходимо отдохнуть, и они решили всей семьей хотя бы на неделю слетать на Кипр. Удовольствие от поездки омрачилось тем, что Стас дергался и раздражался, все порывался вернуться домой и с трудом дотянул до конца.

Дома Стас затих. Наладился привычный семейный ритм, который чуть было не рухнул за время недельной поездки за рубеж. Светлана не стала усугублять напряженность, возникшую между ними, излишним анализом и ненужными вопросами. Уладилось, обошлось, ну и хорошо. Она чувствовала, что причина не в ней, не в семье, не в работе и не в сопернице. А Стас продолжал встречаться с Леной во сне, эти ночные свидания стали настолько привычными и постоянными, что Стас уже даже не пытался понять причины и возможные последствия этой странной ночной жизни. В его снах появилась последовательность, как в телесериалах, события развивались логически, очень связно, продолжаясь от сновидения к сновидению. Арнаутский уже не разбирал, где явь, а где фантазии, и ждал развития отношений с любимой. Она стала живой, осязаемой, неотрывной частью его жизни. Стас понимал, что эта, другая, тайная жизнь не может не сказаться на его взаимоотношениях с женой, но ничего с собой поделать не мог, да и не хотел. В снах он вдохновенно, жадно восполнял упущенные возможности.

Как-то во сне Лена была по-особому печальна, ничего не говорила, Стас долго, настойчиво пытался ее расшевелить, заглядывая в ее прозрачные глаза, целуя руки, плечи, шею. Она грустно улыбалась и что-то шептала, но Стас никак не мог разобрать ее слов. И только пристально вглядевшись в ее мокрое от слез лицо, по движению губ разобрал слово «ма-ма».

Стас проснулся в холодной испарине. Мертвым зеленым светом электронных часов было обозначено четыре часа утра. Рядом тихо дышала Светлана. Стас резко сел, снова посмотрел на жену и, убедившись, что она спит, осторожно встал и пошел на кухню.

«Мама… Как же я забыл о ее родителях? Что с ними, как они пережили ее смерть? Лена не случайно сказала о маме. Я должен немедленно ее увидеть», — подумал Стас, посмотрел на часы и вспомнил, что еще ночь, придется ждать до утра.

Спать он уже не мог. Дотянув кое-как до завтрака, он вяло поел и стал укладывать свой «дипломат». Отпуск еще не кончился, и жена удивилась, что Арнаутский, по-видимому, собирается на работу.

— Стас, ты что, в консультацию? — спросила Светлана.

— Да, ты знаешь, надо посмотреть досье по делу Грязева, — собирая бумаги, объяснил Стас, — Помнишь, я тебе рассказывал о мошенничестве с квартирой…

Арнаутский действительно направлялся в офис, но не по делу Грязева, а за выписками из дела об убийстве Лены. Он не решился хранить их дома, хотя жена никогда не трогала его деловых бумаг. Но история знает исключения, и пришлось бы ему либо врать, либо объяснять, что это за дело такое, не доведенное до суда. В записях был телефон и адрес родителей Лены.

Маленькая двухкомнатная квартира Колосковых располагалась на пятом, последнем этаже старого дома на Среднем проспекте Васильевского острова. На дверях два звонка — кнопочный и старомодная вертушка. Арнаутский повернул ее два раза. Вместо бывшего когда-то мелодичного звона раздался дребезжащий металлический скрежет. За дверью прошелестели шаги, тихий голос спросил:

— Кто там?

— Адвокат Арнаутский. Это я вам звонил.

Дверь скрипнула и медленно приоткрылась. В полумраке прихожей стояла пожилая красивая женщина.

— Станислав Васильевич? — спросила она и пригласила войти.

Она провела его в комнаты, а сама вышла на кухню приготовить кофе. Окна квартиры выходили во двор-колодец, и шум проспекта не проникал сюда. Ни звуков радио, ни включенного телевизора. Было тихо. Большие напольные часы с остановившимся маятником делали эту тишину еще более напряженной. Комната Лены создавала ощущение ее незримого присутствия: чисто, нетронутая постель, письменный стол со стопкой учебников за десятый класс, ее огромная фотография на стене. Во второй комнате вдоль двух стен — книжные шкафы, на обширном письменном столе большая фотография отца Лены, пожилого, с мягким полным лицом и пышной седой шевелюрой.

В комнатах запахло хорошим кофе, и Наталья Аркадьевна появилась из кухни с чашками на складном сервировочном столике. Она села в кресло напротив Стаса и грустно сказала:

— После смерти мужа я никого не принимаю. С коллегами Константина Петровича общаюсь по телефону. Звонят часто, а в день его кончины приходят…

Она прижала платочек к глазам.

— Вы совсем молодой человек, — продолжила Наталья Аркадьевна после тягостной паузы, — я представляла себе опытного адвоката, простите, — поправилась она, — я имею в виду солидного годами и с жизненным опытом, ну, как тот, который был у убийцы Леночки, или та адвокатесса, которая защищала нас в этом процессе. Сусанна Яковлевна… Да, да, я знаю, она уехала за границу.

— Наталья Аркадьевна, возраст адвоката — это первое, что бросается в глаза клиенту, простите за этот профессиональный термин. Второе — это то, как он одет, что тоже определяет его статус. Но уверяю вас, все это лишь поверхностные, внешние отличия. Не они определяют его профессионализм.