Узкий лучик фонарика высветил из множества звонков на двери квартиры розовую кнопку с надписью «Левантовская — Богданов». На первый же сигнал, как будто его ждали, послышались легкие шаги, и женский голос тревожно спросил: «Кто там?»

— НКВД, откройте.

Дверь открыла Анна Левантовская, закутанная в теплый халат, с накинутым на плечи пуховым платком. Она и Лаптев сразу узнали друг друга.

— Муж дома? — спросил сержант, проходя мимо нее в квартиру. Следом за ним быстро вошли два сотрудника в штатском. Лучи фонариков шарили по длинному коридору, то и дело пересекаясь и разбегаясь по углам.

— Да, спит, — на ее лице не было испуга. Она, конечно, каждый день ждала этого визита, — я провожу.

Левантовская шла впереди троих мужчин, спиной чувствуя на себе их взгляды. Покачивая бедрами, она медленно пронесла себя по бесконечному коридору, остановилась около двери в комнату и зашептала:

— Муж спит справа в углу, а слева за шкафом — отец.

Вошли в комнату. Богданов сел в кровати. Скрипнули пружины, за шкафом раздался глухой кашель.

— Что, что такое, — закрываясь рукой от яркого света двух фонариков, спросонок закричал Богданов, — кто это, Аня?

— Тихо, Богданов, — вполголоса, но жестко произнес Лаптев, — НКВД! Одевайтесь.

Сна как не бывало. Богданов, не суетясь, одевался. За шкафом слышалось какое-то бессвязное бормотание: «Доболтался… так и знал… позор дому…»

Зашнуровывая ботинки, Богданов наклонился. Внимательно следивший за ним оперативник тут же подошел вплотную, готовый схватить его за руку, если Богданов вдруг выхватит из-под кровати что-нибудь опасное.

— И за мной пришли, — беззлобно сказал Богданов, — Анна, это, видно, надолго. Раз вот так, ночью, забирают начальника инспекции, коммуниста со стажем, значит это серьезно. Получи мою зарплату за полмесяца, принеси передачу. Что мне нужно взять с собой? — спросил он сотрудника в кожаном пальто, считая его старшим.

— Брать ничего с собой не надо, — ответил Лаптев.

— Это как понимать, — удивился Богданов, — я не надолго или навсегда?

— Разберемся.

Две крытые автомашины одновременно подошли к зданию управления. При высадке из них Богданов и Черкасов, увидев друг друга, сразу поняли причину ареста.

— Саша, нас взяли за язык! — крикнул Богданов приятелю.

Тот хотел что-то ответить, но оперативники, спохватившись, что допустили оплошность, втолкнули Черкасова обратно в машину, а Богданова быстро увели в здание.

Лаптев начал допрос немедленно. В светлом кабинете он впервые смог разглядеть арестованного подробно. Это был человек, внешность которого располагала к себе. Волевое, с тонкими, правильными чертами лицо. На подбородке глубокая вертикальная бороздка. Хотя Богданов одевался в спешке, но привычка быть аккуратным во всем сказалась и тут: серая клетчатая рубашка была застегнута на все пуговицы, суконный однобортный пиджак с коротким стоячим воротником отутюжен, без складок. Умные глаза напряженно смотрели на сержанта. Руки большие, сжатые в кулаки, спокойно лежали на коленях. «Крепкий мужик», — с невольным уважением подумал Лаптев и сказал:

— Вы правильно и сходу сориентировались: язык далеко не друг человека.

— Это совсем не значит, что я в чем-либо виноват, — неожиданно спокойно возразил Богданов.

— Разберемся, — сказал сержант — у меня много вопросов к вам.

— Может быть, вы представитесь для начала, — усмехнулся Богданов.

— А вы, я смотрю, не очень-то осознаете, где находитесь, — в запале сказал Лаптев, но, взяв себя в руки, понизив голос, ответил, — впрочем, удовлетворю ваше любопытство: старший оперуполномоченный 5-го отделения сводного отдела Управления НКВД сержант государственной безопасности Лаптев. Может, еще есть вопросы? — иронически закончил он.

— Какие у меня есть права? Могу ли я видеть прокурора? Какое против меня обвинение?..

Лаптев прервал Богданова:

— Да-а, вы еще явно не поняли, где и в каком качестве оказались.

— Я это понял уже дома. Метод ареста и время его осуществления говорят сами за себя.

Сержант с трудом сдерживался, Богданов проявил неожиданную волю и самообладание, инициатива была на его стороне. Либо он ни в чем не виноват, либо он убежденный враг, знающий, на что идет, и готовый к тому, что его ожидает.

Ничего не сказав, Лаптев раскрыл бланк протокола и записал в него текст первого вопроса:

— Расскажите, какие у вас были политические настроения к моменту ареста?

— Я не считаю, что мои политические взгляды противоречат политике ВКП(б) и советской власти, но к отдельным мероприятиям партии и правительства я отношусь критически и высказывал это ряду лиц.

— Кому персонально вы высказывали свои антисоветские настроения?

— Если вы считаете их антисоветскими, что же, мне придется пользоваться этой же терминологией. Их я высказывал только близким знакомым — Черкасову, который сейчас здесь, за стенкой, наверное отвечает на такие же вопросы, жене. Возможно, наши антисоветские в кавычках разговоры могли слышать отец жены и ее брат.

Богданов давал показания ровным, без всяких эмоций, голосом, внимательно наблюдая за рукой сержанта, записывавшего его слова в протокол. Его не покидала уверенность в том, что он арестован по лживому доносу, скорее всего кого-то с работы, а может быть, и с завода, где у Богданова был острый конфликт по поводу испытаний двигателя. Он подумал о том, что очная ставка все прояснит и докажет.

— Кто разделял ваши антисоветские убеждения? — монотонно спрашивал Лаптев.

— Мои взгляды разделял Черкасов, — в тон ему отвечал Богданов.

— В своих показаниях вы сказали, что у вас были антисоветские настроения. Являясь членом ВКП(б), вы их скрывали от партии. Почему?

— Свои настроения я не называл антисоветскими. Впрочем, пишите как хотите. Согласен, что свои критические взгляды я не высказывал публично, только в кругу близких. Выходит, что скрывал.

— Значит, вы обманывали партию, двурушничали? — настаивал сержант.

— Получается по-вашему, — согласился Богданов.

В этот раз никакого конкретного обвинения арестованному предъявлено не было.

Лаптев решил окончить вопрос общими фразами, внесенными в официальный протокол так, что при прочтении их можно было бы принять не иначе, как признания Богданова.

Реакция Черкасова на арест была более бурной. Он заявил протест Губареву, затем отказался отвечать на все вопросы, а потом, когда допрос затянулся до утра и молчать уже было невмоготу, стал давать односложные ответы: нет, нет, нет…

Утром к следователю доставили невыспавшегося, лохматого, с помятым лицом Уралова Александра, парня лет тридцати — соседа Черкасова по квартире.

Не зная об аресте Черкасова, он в раздражении то и дело порывался уйти, вскакивал с места, грубил следователю, пока тот не повысил голос и не предупредил его об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний. Опешив от этих разъяснений, Уралов молча уставился в холодные глаза Губарева, совершенно сник и уже не делал попыток уклониться от ответов на следовавшие друг за другом вопросы. Он, Уралов Александр Варфоломеевич, 1905 года рождения, русский, беспартийный, с высшим образованием, инженер судостроительного завода номер 196, знает Черкасова Александра Ивановича с 1934 года и по настоящее время, как соседа по квартире. Сообщил, что Черкасов ему порядком надоел, так как выпивает, водит к себе женщин, и вообще ведет себя шумно, а на замечания не реагирует, вернее, просто грубит. На вопрос следователя, вел ли Черкасов беседы на политические темы, Уралов ответил, что да и не раз, особенно запомнилась та, что была в феврале 1940 года. Следователь поинтересовался, как же Черкасов с ним откровенничал, если отношения у них были натянутые. Уралов сказал, что не всегда же они были в контрах, очень даже порой дружили, вместе отмечали праздники, по-соседски.

— Что-то вы себе противоречите, Уралов, — Губарев презрительно посмотрел на свидетеля, — то вы ненавидите Черкасова, то пьете с ним. Как вас изволите понимать?