Я было подумал, — вмешался Морелли, — может я, как прокурор, обвинитель, был неубедителен.

— Нет, друг, — возразил Алексеев. — Ты был безукоризнен, все четко обосновал, речь твоя была просто блестящей. Но и адвокат Хейнис был тебе достойным соперником. Как он выступал — заслушаешься… Присяжные были поражены его речью. Это было очевидно. Но главное, что перевесило на ее сторону, сама Карелина. Такая молодая, хрупкая, ей двадцать три всего, а каким психологом оказалась. Женским чутьем уловила, на какие чувства воздействовать.

— Погоди, Толик, — перебил его Морелли. — Дай я расскажу. А ты, Вовка, представь, что ты присяжный. И потом реши, как быть. Он, Косарев, конечно конченый человек, отпетый бандит. И я, и адвокат спрашивали ее, ну что же вы с ним полгода мучились? Ведь установлено было, что бил он ее не раз, просто так, без причины. Она, говорит, боялась его. А чего же держались за этого монстра? Хорошо, отвечала, с ним было…

Я не понимаю, это какое-то жуткое противоречие. Мучалась с ним и хорошо было. Мазохизм, что ли? Самоуничижение, безропотность? Не понимаю… Она могла его сдать в любое время. Он же не только приносил ворованное, но и рассказывал, где и как украл. Не сделала этого. Боялась? И да, и нет. Устраивало ее это.

Так вот, она очень подробно, плача, описала свою горемычную жизнь. И как ее муж бросил, и как ей тяжело было одной воспитывать ребенка, и как нашла в Косареве защитника, опору. Действительно, никто не мог ее безнаказанно обидеть, Косарев крут на расправу. Был эпизод, когда он, прямо на улице, сломал нос какому-то мужику, который привязался к симпатичной Карелиной, — Косарев на минутку зашел в магазин за сигаретами.

Да, так дальше что было. Она говорит, он потребовал найти богатых знакомых, чтобы их обокрасть. Она, мол, не думала, что он убить их может. Нелогично. Для этого не надо брать с собой Косарева. Могла бы сказать адрес, и он бы в отсутствие хозяев залез бы в квартиру и украл. Нет, наивно: квартира с железной дверью, на окнах решетки, сигнализация. Затем самое трудное, — объяснить, зачем во всем помогала Косареву. Очень просто: у него были такие глаза, что ясно: если она не подчинится, то тоже станет трупом.

И вот этого для присяжных оказалось достаточно. Я, говорит Карелина, вела себя как во сне, автоматически, слышала только его указания, собирала вещи, укладывала в сумку, искала валюту, убрала бокалы и бутылки со следами рук. Я не хотела, я не знала, я не думала — вот формула ее защиты.

— Как присяжный, — уверенно заявил Петров, — я бы вынес обвинительный вердикт: соучастие в убийстве подруги. Об убийстве на кухне ее мужа Карелина могла и не знать, не предвидеть его. Не доказано это. Второе: пусть соучастие в убийстве может быть, с точки зрения обывателя, спорным, мол, заставили ее. Хотя лишить жизни другого человека всегда противозаконно, за исключением необходимой обороны, самозащиты. Ну, предположим, присяжные так своеобразно истолковали этот факт как самозащиту Карелиной от Косарева, ценой другой жизни. Допустим. Но тогда я признал бы ее виновной хотя бы в сокрытии этого тяжкого преступления. В любом случае, это же элементарно. В заранее не обещанном сбыте похищенного имущества. Ворованное-то продавала она.

— Ага! — воскликнул Морелли. — Такой вопрос судья для присяжных сформулировал. Так и здесь ответ был — не виновна. Только недоносительство, со снисхождением.

Анатолий Федорович кивком головы подтвердил слова прокурора.

— Вот тут-то я понимаю психологию присяжных заседателей, — заметил Петров. — Оправдав, вернее, признав Карелину невиновной в главном, они попутно признали ее невиновной и во всем остальном, сопутствующем обвинении, кроме недонесения. Это-то как раз понятно. С их точки зрения, мотив поведения Карелиной везде один, — абсолютная безвольность перед сожителем, опасение за свою жизнь. И если она, по их мнению, помогла ему в убийстве, то уж в остальном тем более.

— Вот видишь, ты как присяжный, решил бы иначе, чем они, — грустно подытожил Морелли.

— Не забывай, что я адвокат и абстрагироваться от этого не могу, как бы я не рассуждал, как бы я не поставил себя на место присяжного, мозги юриста работают по-другому.

— Именно поэтому адвокат и не может быть по закону присяжным заседателем, — вставил свое слово Алексеев. — Чтобы не судить о степени вины и наказании со своей сложившейся стереотипной точки зрения. Впрочем, как и священнослужители и представители власти.

Владимир Васильевич задумался, друзья тоже умолкли, а через минуту он заметил:

— Не думаете ли вы, что, обсуждая решение присяжных, мы где-то исподволь, там, глубоко в душе, вспомнили принцип: не судите, да не судимы будете. Имея в виду: ваша ошибка обернется для вас же, не обязательно персонально для присяжных, а вообще для любого, трагическими последствиями. Ведь преступница ушла от ответственности, и где гарантия, что очередной хахаль не вовлечет ее в другую авантюру.

Анатолий Федорович покачал головой и возразил:

— Эта заповедь, похоже, с натяжкой применима, но она имеет в виду нечто иное.

— Что именно?

— Подумать надо…

Виктор Викторович обратился к другу, все еще не остыв от впечатлений процесса:

— А ты скажи, Анатолий Федорович, как ты относишься к суду присяжных вообще, в принципе?

— Я искренний сторонник суда присяжных. Наверное, сейчас, когда у профессиональных судей появилась полная независимость в принятии любых решений, суд присяжных, может быть, и не так нужен. Он был необходим лет десять-пятнадцать тому назад и, возможно, потребуется через сколько-то лет в будущем. Но нынче очень удобный момент для его создания.

Кроме того, ясно, что закон хорошо работает, когда он созрел, когда воспринимается обществом как необходимость. А в народе сейчас очень доброжелательно оценивается идея создания суда присяжных. Я знаю, что люди, которые участвовали в его работе, получали наивысшее удовлетворение от причастности к такому серьезному и ответственному делу, как правосудие. И воспринимают они эту работу, как реализацию своих прав. Им очень интересно осуществлять правосудие. Наконец, участие в суде присяжных повышает правовую культуру всего народа, чего нам так не хватает и, что, кстати, признают все.

Да, да, я вижу, Виктор, твои позывы возразить мне. Я знаю о чем. Это тоже все понимают: удивительные вердикты. По каждому пятому делу — оправдательный приговор суда присяжных. При том, что очевидность вины не вызывает сомнений.

Тут ничего не поделаешь. Это специфика суда присяжных. Присяжные — это маленькая часть народа. Какой есть он, такие и они. Ты же понимаешь, что это отражение нашей жизни, очень яркое и вполне конкретное. И так было всегда. Возьмем классику — например дело Веры Засулич.

Разве не ясно было поголовно всем, что она виновна в умышленном покушении на убийство градоначальника Петербурга? Стреляла в упор из револьвера в человека, которого лично не знала. Но был мотив — наказать его за унижение другого человека, наказать за несправедливость. При абсолютной доказанности, присяжные выносят вердикт — невиновна. Они выразили свою волю, транслируя настроение общественности. Правда, есть здесь и ложка дегтя в виде одной бумаги. После процесса в Третье отделение полиции поступило заявление от анонимного присяжного о том, что оправдательный вердикт обусловлен простым человеческим страхом перед толпой, собравшейся в суде и около него. Толпой наэлектризованной, возбужденной, неуправляемой. Ждущей только одного, единственного решения, — освобождения, немедленной свободы Веры Засулич. Правда, это только предположение. Такое, по крайней мере, возможно. Кстати, последующие события около суда подтверждают это. Казалось бы, Вера Засулич на свободе, жажда огромной массы людей удовлетворена. Но нет, возникли беспорядки, столкновения с жандармами, стрельба.

Мне уже довелось рассмотреть не одно дело с присяжными заседателями, и я убедился, что все совсем не просто даже в очень простых моментах. Отношение неюристов к доказательствам необычное, я бы сказал, не всегда, конечно, но и нередко абстрактное.