Огненный смерч снова кружился возле щели, где сидела рота.

Когда русские отбили очередную атаку егерей, оберста Грауберга вызвали по телефону из штаба дивизии. Генерал вежливым тоном осведомился у Грауберга, не нужна ли ему, чтобы справиться с десятком русских, помощь соседнего полка, или, может быть, лучше вызвать авиацию?

— Благодарю вас, генерал, — едва сдерживая ярость, так же вежливо ответил Грауберг. — Думаю, что это не потребуется.

— Отлично, — ответила трубка. — Рад слышать, что полк моих егерей в состоянии уничтожить десяток русских. Признателен вам, оберет, что вы вселили в меня уверенность в ваших силах… Жду донесения о полной победе.

Грауберг отдал телефонную трубку и изо всех сил трахнул кулаком по столу, где лежала карта сопки Горелой. Подпрыгнули и раскатились по столу карандаши. Цейсовский бинокль соскользнул с краешка, ударился о камень, и в нем разбилась вторая линза. Адъютант подал его Граубергу.

— К черту! — заорал оберет, оттолкнув руку с биноклем. — Все к черту!

Он отдал приказ открыть огонь последней, что оставалась у него в резерве в районе Горелой, — батарее шестиствольных минометов, укрытой в лощине за сопкой. Эта батарея должна была ошарашить русских при подготовке прорыва. Но оберет приказал ей вести огонь. Нет, тысячу раз прав гауптман Хольке. Когда имеешь дело с русскими, ничего не надо откладывать.

Дремов за буханьем взрывов не расслышал скрипучего, будто кто–то рвал парусину в небе, урчания тяжелых мин, выпущенных далекой батареей.

Они разом, кучно и оглушительно, рванулись на склоне рядом с расселиной.

Дремова ударило в плечо, кинуло к стенке. Затем все смешалось: огонь, дым, визг осколков, летящие камни, пронзительные крики.

Трех солдат, прижавшихся друг к другу в гранитной выбоинке, взрывом уложило на месте. В клочья разметало умершего Зеленцова. От него остались только ноги. Они так и стояли возле стенки.

Горсть раскаленных осколков ударила Кумарбекова, откинула его от пулемета. Кумарбеков должен был свалиться мешком на дно щели, дико закричать от боли, стонать и извиваться, опаляемый огнем в разорванном животе, в разбитых костях, рассеченных мышцах.

Вместо этого он пополз к пулемету, припал к прицелу залитым кровью лицом. Он принялся зло ругаться непонятным свистящим словом:

— Аннасс…н! Аннасс…н!

Он кричал это слово все быстрее, все пронзительнее. На левой руке, ухватившей ручку пулемета, недоставало двух пальцев.

Дремов кинулся к пулеметчику, но Усен приник к рукояткам мертвой хваткой и нажал гашетку. Глаза его были залиты кровью и ничего не видели, но в руках еще оставалась сила. Они жали гашетку до тех пор, пока не кончилась лента. Это была бесполезная очередь. Она не поразила никого, пули просто летелк в сторону врага. Только этим мог перед смертью ответить Усен Кумарбеков, табунщик из Тянь–Шаня, тем, кто его убил.

Когда пулемет перестал стрелять, Усен повалился на руки лейтенанта и, не открывая глаз, умер под гранитной стенкой. Через минуту осколок разбил и пулемет.

И в это время над грядой сопок, где находилась оборона батальона Шарова, взлетели в небо две белые ракеты. Две яркие звездочки, поднявшиеся высоко над сопками. Дремов понял, что он не просмотрел ракет. Только сейчас ему разрешали отходить.

Дремов приказал Шовкуну выводить остатки роты.

— Я с Шайтановым буду прикрывать…

…Оказывается, камень тоже может гореть. Когда стихли взрывы тяжелых мин, Сергей не поверил глазам. Серый гранит на склоне был черным. Как на пожарище, его усыпали мелкие, похожие на угли осколки. Будто пепел, тянулась по краям воронок седая каменная пыль. Шестиствольные минометы выжгли склон, оставив черные подпалины, раскиданные камни, множество воронок. И пустую расселину, в которой валялся разбитый станковый пулемет.

«Все убиты», — с ужасом подумал Сергей и, не скрываясь, побежал к расселине. Откуда–то сверху по нему ударили беспорядочные автоматные очереди. Это егеря снова готовились к атаке на страшную горстку русских.

Но в щели уже не было роты. Остатки ее ушли в лощину во время обстрела и теперь по проходу в минном поле спускались с Горелой сопки. Последними ползли Шайтанов и лейтенант с немецким автоматом, заряженным магазином, в котором осталась единственная очередь.

В щели был один длинноногий солдат в шинели, разодранной на спине. Не обращая внимания, что сверху ползут егеря, Сергей шел по узкой, исковерканной взрывами расселине, где на дне лежали убитые. Он накрыл полой шинели окровавленное лицо Кумарбекова и поставил возле него пустую коробку из–под пулеметных лент, удобнее уложил усатого солдата из второго взвода, фамилии которого он не помнил. Знал только, что усатый раньше всех выкуривал свою пайку махорки и потом охотился за окурками.

Среди убитых он не нашел ни Дремова, ни Кольки, ни сержанта, ни Шайтанова.

Значит, рота ушла из расселины. Недавно ушла. От гильз, валявшихся на дне щели, кое–где еще тянуло гарью.

Ушла рота, он опять опоздал, опять остался один.

Барташов выглянул из расселины и увидел, как медленно ползет цепочка егерей, боязливо прижимаясь к камням. Они не верили молчащей щели.

«Трусите», — подумал Сергей. Им овладело какое–то странное безразличие. Он понимал, что надо уходить, немедленно бежать. Но ноги дрожали, кружилась голова и мелодично звенело в ушах. На левом боку шинели краснело какое–то пятно. Наверное, он измазался кровью убитых.

Сергей сел на выступ скалы, прислонил к стенке винтовку и уронил руки. На глаза попалась скрученная кем–то цигарка. Выкурить ее не успели. Она была бережно сунута в щелку. Сергей взял ее, сдул пыль, разыскал в кармане спички и неумело закурил. Едкий дым запершил в горле, вызвал надсадный кашель. На глазах выступили слезы. Сергей с удивлением поглядел на цигарку, чадившую между пальцев. Все солдаты жадно глотали этот горький дым, а его выворачивает наизнанку удушливым кашлем.

Он просто не умеет курить. Сергей осторожно затушил самокрутку. Что он вообще умеет делать? В школе неплохо играл в волейбол, оформлял стенную газету, прошлым летом переплыл Волгу… Немного умел рисовать. Это так мало. В сущности, это совсем ничего. Курить и то не научился.

Сергей вздохнул и посмотрел на небо. Солнце, чуть задернутое дымкой, висело над сопками. Оно было тихое и равнодушное. Какое ему дело до того, что здесь, в каменных морщинах холодной земли, люди убивали друг друга, что в трех метрах от Сергея стояли ноги, оторванные у человека, а под стеной лежал изуродованный осколками Усен Кумарбеков?..

Солнце светило, не ведая, что в этот день ему не стоило бы подниматься, не стоило размыкать темные двери осенней ночи. Сколько бы людей осталось в живых, если бы сегодня не взошло солнце! Огненный шар, плывущий в бескрайней вселенной! Солнце, которое породило на Земле все живое, сотворило людей. Не для того, чтобы они убивали друг друга…

Сергей поглядел на восток. Там, над вершинами сопок, заснуло несколько прозрачных облаков. Сверху они были светло–розовыми, а внизу зеленоватыми. Зря его отругал возле дота сержант и сказал, что не может быть зеленых облаков. Нет, Сергей сейчас снова видел их, отчетливо отливающих зеленым светом. Наверное, в них отражалось море. Оно ведь начиналось километрах в двадцати от Горелой. Огромное море с зеленой водой, которая и окрасила эти легкие облака.

На своей картине он нарисует именно такие облака. Оторванные ноги он не будет рисовать, не будет рисовать сожженного гранита с седыми полосами каменного пепла вокруг воронок…

Автоматная очередь прошла по стенке в полутора метрах от Сергея. Он инстинктивно отпрянул в сторону и стряхнул оцепенение, навалившееся на него.

Егеря были уже в полусотне метров от расселины. Они по–прежнему ползли, прижимаясь к камням. Левый край темно–зеленой цепочки загибался вниз. Егеря медленно и осторожно заходили во фланг молчавшей щели. Они и представить не могли, что рота ушла отсюда.

«Боитесь, сволочи!» — подумал Сергей и ужаснулся, что он сидит в расселине, когда ему нужно уходить. Он подхватил винтовку и, согнувшись, перескочил тот бугорок, который отделял щель от лощинки.