— Отчисляйте, но извиняться не буду.

По-видимому, я сказал это слишком твердо и, может быть, даже вызывающе. Начальник строго посмотрел на меня, ничего мне не сказал, снял трубку и приказал начальнику факультета немедленно подготовить документы на отчисление.

Вечером я был отчислен из училища, а через два дня отправлен на север. Здесь служу на малом морском охотнике старшиной моторной группы.

Он помолчал немного.

— А теперь относительно моей просьбы. Возьмите меня к себе на корабль на должность инженера-механика.

— Но это должность дипломированного инженера.

— Я буду стараться, не подведу вас, — взволнованно сказал он.

— Хорошо, подумаю, — сказал я. Парень нехотя поднялся, и мы расстались.

Необычная история его, прямой, открытый взгляд располагали к нему. Я решил рискнуть.

Вскоре Смычков был назначен на должность инженера-механика, но так как он не имел диплома, ему было присвоено звание младшего техника-лейтенанта. В течение двух недель, которые мы отвели ему на то, чтобы войти в курс дела, новый механик успешно освоил технику, а спустя еще месяц получил допуск к самостоятельному управлению электромеханической боевой частью.

Очень общительный, экспансивный, Смычков быстро расположил к себе экипаж. Дело свое он любил, и мы уже намеревались в самое ближайшее время ходатайствовать перед начальником училища имени Дзержинского о предоставлении ему возможности защитить диплом, но этому, как и многому другому, помешала…

Подошел срок увольнения в запас. На корабль пришли молодые моряки, иные никогда до этого не видевшие моря. Мы оказались в затруднительном положении. Опытных специалистов у нас почти не осталось. Пришлось на ответственные участки ставить людей, еще не имевших достаточной практики. На должности инженера-механика был Смычков, обязанности старшин выполняли теперь Андрей Тюренков, Борис Мартынов, Николай Хвалов, Роман Морозов и Алексей Лебедев, служившие по второму и третьему году. Однако они взялись за свою работу с большим рвением, и вскоре мы уже могли вести боевую подготовку в полную силу.

Учения шли довольно напряженно. Лодка очень много плавала. Предполагалось, что боевую подготовку мы закончим уже в июне, чтобы летом сделать кораблю средний ремонт.

Приближался май. Подходил срок ремонта. Мы сделали еще несколько выходов в море и в первых числах июня поставили корабль к борту плавмастерской. Началась разборка механизмов. Наиболее трудоемкой была работа с двигателем надводного хода, линией гребного вала и трюмными системами корабля. По графику ремонт должен был закончиться в конце августа. Производился он в основном силами плавмастерской, и поэтому было решено на это время части экипажа предоставить отпуск. Выехал в Ленинград и я. Но отдыхать пришлось недолго. Через неделю началась война.

Война круто изменила все наши планы. Положение на севере складывалось не в нашу пользу. Немецкие войска со стороны Финляндии рвались к Мурманску. Они упорно продвигались вперед, несмотря на отчаянное сопротивление наших частей, которые по численности значительно уступали противнику. Немцы уже подходили к реке Западная Лица. В связи с этим поступил приказ свернуть ремонт лодок. Агрегаты, отправленные в ремонт, возвращались обратно. Нам отводилось на сборку механизмов всего три дня. По нормам мирного времени это считалось бы невозможным, трудно было поверить в то, что мы уложимся в такой срок. Но, сознавая опасность положения, в котором находились корабли, стоящие на базе, мы работали без отдыха, круглые сутки. Люди перестали даже реагировать на воздушную тревогу. С появлением самолетов противника от работы отвлекался лишь зенитно-артиллерийский расчет, остальные продолжали свое дело, и, несмотря на постоянные налеты, оно продвигалось быстро.

Через неделю после начала войны мы, приняв запасы, отошли от мастерской и стали на якорь, готовясь к выходу в море.

Обстановка на Северном фронте к этому времени стала уже не такой напряженной, как в первые дни войны. Эвакуации базы не предполагалось, и мы решили кое-что отремонтировать на корабле, используя его стоянку на якоре. Осмотрели цилиндры главного двигателя, занялись центровкой линии гребного вала: мы не успели сделать ее у плавмастерской. Это была очень сложная работа. Обычно ее производят в доке. Когда корабль находится на плаву, правильно выполнить ее почти невозможно. И все же мы сделали попытку.

Но у нас не было опытного центровщика. Взялись за это дело Морозов и Тюренков с помощью не очень опытного представителя завода. И центровка линии валов была выполнена, но далеко не с той точностью, которая требовалась. Состояние ее меня, как впрочем и весь экипаж, серьезно беспокоило. К сожалению, впоследствии наши опасения оправдались. Не раз неисправность линии вала являлась причиной наших затруднений в море, и только самоотверженность людей и мастерство их помогали нам благополучно выходить из трудного положения. Мы закончили самые сложные работы и продолжали стоять в бухте, занимаясь мелким ремонтом и ожидая дальнейших указаний.

Противник с трудом, но продолжал продвигаться к Мурманску. Наши войска уже значительно измотали гитлеровцев, ожидался решающий перелом. Всем не терпелось поскорее принять участие в общей борьбе. Но пока мы оставались вне дела и с щемящим чувством наблюдали, как большие группы немецких бомбардировщиков пролетали над нами в сторону Мурманска.

В такие дни на лодке и на других кораблях, стоящих рядом с нами, объявлялась воздушная тревога. Но самолеты пока нас не трогали. Их интересовал порт.

Однако ждать нам пришлось недолго. Однажды, в конце июля, в отсеках лодки пронзительно загремел электрический колокол Громкого боя.

«Опять налет!» — подумал я и, прервав разговор с инженером-механиком, поспешил из кормового отсека в центральный пост. Одновременно с сигналом в переговорных трубах, соединяющих центральный пост со всеми отсеками, раздался громкий торопливый голос вахтенного:

— Боевая тревога!.. Боевая тревога!

— А, черт… работать не дают! — в сердцах сквозь зубы выругался старшина 2-й статьи Морозов. Упершись обеими руками в огромную чугунную отливку, висевшую на талях, он сердито крикнул помогавшим ему матросам:

— Что рты разинули? Трави тали, клади крышку на доски!

Крышка медленно опустилась на толстую сосновую доску, лежащую сверху цилиндра двигателя.

Морозов быстро выхватил клок загрязненной ветоши и, на ходу вытирая масленые руки, приказал мотористам:

— По местам, живо!..

Его помощники сразу исчезли, и он сам тут же схватил противогаз, перекинул его через плечо, надел на голову железную каску и вслед за ними нырнул в переборочный люк машинного отсека.

В центральном посту стало тесно. Матросы, старшины и офицеры, на ходу поправляя противогазы и каски, один за другим быстро взбегали по вертикальному железному трапу на верхнюю палубу.

Я стоял и смотрел на секундомер, проверяя быстроту действий личного состава по подготовке корабля к бою. Повседневная тренировка на подводной лодке вырабатывает у людей способность удивительно быстрого движения по кораблю в авральные минуты. Люди привыкают к своему кораблю, и он, как бы ни был мал, никогда не кажется им тесным. Человек, не привычный к такой тесноте, разбил бы себе голову, если бы вздумал двигаться в лодке с такой же скоростью, с какой матросы экипажа подводной лодки занимают свои места по боевой тревоге.

Подымаясь последним, я слышал, как уже хлопали зенитки расположенных поблизости от нас береговых батарей и где-то за холмами гулко рвались авиационные бомбы.

— Где бомбят? — спросил я у Щекина, который стоял на посту управления артиллерийским огнем. В одной руке у него были таблицы стрельбы, другой он держал бинокль, всматриваясь в синеву безоблачного неба.

— Трудно сказать, сопки мешают определить направление взрывной волны, — ответил он, не отрываясь от бинокля.

— Самолеты от солнца летят на нас! — вдруг крикнул Федосов.