Все, как по команде, повернулись в ту сторону, куда показывал наблюдатель.

С юго-востока на большой высоте, почти не различимая в летнем голубом небе, показалась группа немецких бомбардировщиков.

На палубе прекратилось движение. Люди застыли на своих местах. В тишине знойного дня доносился рокот моторов. Вдруг в небесном мареве появилась едва заметная точка, за ней — вторая, третья… Вскоре мы уже хорошо различали летевшие на нас самолеты.

— Наши истребители! — крикнул наблюдатель.

В воздух поднимались наши самолеты.

«Должно быть, отогнали первую группу и идут в атаку на вторую… Но успеют ли?» — подумал я.

В этот момент от фашистских самолетов отделилась большая группа и, сделав крутой поворот, взяла курс на главную базу флота. Оставшиеся девять «юнкерсов», снижаясь, продолжали быстро приближаться к нам.

Я осмотрел рейд. Кроме нашей подводной лодки. На якорях стояли еще два корабля. Других объектов поблизости не было.

Сомнений не оставалось: «юнкерсы» идут на нас.

— Отражать атаку, — дал я команду.

Послышался резкий голос Щекина:

— Приготовиться к бою! Дистанционная граната… Орудие зарядить!

Команда вывела людей из оцепенения. Каждый член экипажа встал на свое место у орудия. Боцман Хвалов наводил в небо зенитный пулемет, ему помогал матрос Железный, старший торпедист Иванов занял площадку командира орудия, старшина мотористов Морозов — место у рубочного люка, для подачи снарядов из центрального поста.

Ствол орудия, тускло блеснув в лучах солнца, быстро повернулся в сторону самолетов противника.

— Цель поймана! — доложил Федосов, выполняющий обязанности наводчика.

И снова все замерло. Только ствол орудия, послушный наводчику, едва заметно следил за целью. Наступила минута ожидания.

Шум моторов самолетов быстро нарастал. Все отчетливее вырисовывались вражеские пикировщики. Командир орудия потянулся рукой к спусковому рычагу. Боцман Хвалов прильнул к пулемету. Щекин, широко расставив ноги в тяжелых болотных сапогах, точно прирос к месту, его худощавое, тщательно выбритое лицо стало жестким. Он оторвал бинокль от глаз, бросил взгляд на секундомер и, резко взмахнув рукой, скомандовал:

— Огонь!

Разом все пришло в движение. Одновременно с нами открыли огонь и соседние корабли. Бухта наполнилась грохотом. Гулко ухало орудие, трещал пулемет, гильзы патронов и снарядов, дымясь, падали на железную палубу и, гремя, скатывались за борт. В этой мешанине звуков невозможно было различить голосов.

Один за другим, ввинчиваясь в воздух, снаряды летели навстречу самолетам и разрывались, образуя впереди них белые облачка, напоминающие раскрывающиеся в воздухе маленькие парашютики.

Огненные трассы от снарядов с соседних кораблей, пронизывая синеву неба, терялись в его бесконечной глубине. Черные и белые клубящиеся облачка все гуще собирались над рейдом.

Самолеты противника разделились на звенья и направились к своим целям. Одно из них надвигалось на наш корабль.

— Пулеметы! Огонь! — что есть силы закричал я, опасаясь, как бы сильный шум не заглушил мой голос. Но пулеметчики услышали команду, и пунктиры трассирующих пуль потянулись в небо.

Усилили огонь и береговые зенитки. Впереди самолетов образовалась огненная завеса. Но они прорвались через стену зенитного огня и один за другим пошли в пике.

Мне вдруг показалось, что пулемет боцмана Хвалова теряет устойчивость: струя трассирующих пуль, теряющаяся где-то в глубине неба, запрыгала.

«Не ранен ли?» — мелькнула у меня мысль. Это могло случиться: внезапно появившиеся истребители противника на бреющем полете обстреливали берег и наши корабли, стремясь подавить зенитный огонь. Но замешательство Хвалова было недолгим. Он еще плотнее приник к пулемету. Не отрывая глаз от самолетов, которые вот-вот должны были сбросить бомбы, я крикнул:

— Хвалов, держись!

— Держусь! — бодро ответил он.

От «юнкерсов» отделились бомбы, и почти одновременно с этим огромные клубы черного дыма окутали летящий впереди самолет. От прямого попадания снаряда «юнкере» словно подпрыгнул в воздухе и, резко снижаясь, полетел в сопки, оставляя за собой широкий огненно-черный клубящийся след. Где он упал, и упал ли, видно не было, но все понимали, что он погиб, и это вызвало бурный восторг.

— Товарищ командир, один сбит! — стараясь перекричать друг друга, почти в один голос закричали матросы. Но в этот момент в нескольких десятках метров от корабля раздались страшной силы взрывы, и всех, кто был на верхней палубе, с ног до головы окатило поднявшейся от взрыва водой. Это немного уняло восторг. Бомбы были сброшены вторым самолетом.

Бой продолжался. Едва взорвались бомбы, сброшенные «юнкерсами», как группа «мессершмиттов» снова появилась над сопками и открыла по кораблям пулеметный огонь. Один самолет неожиданно вынырнул из-за сопок с солнечной стороны. По железной надстройке лодки со звоном процокали пули. К счастью, они никого не задели, только запасная солдатская каска, висевшая на перископной тумбе, рядом с которой я стоял, глухо звякнула и резко качнулась. Потом мы обнаружили в ней отверстие от пули крупного калибра.

Между лодками мелькнула длинная тень пятнистого «мессера», рев его мотора на миг заглушил звуки нашей стрельбы. Выпустив очередь, он взмыл вверх и попытался пролететь в расщелине между сопками. Вслед ему раздались пулеметные очереди со всех трех кораблей.

«Неужели уйдет?» — с досадой подумал я. Но в этот момент из «мессершмитта» вырвалась струя дыма, и за ним потянулся черный хвост. На палубе снова раздались восторженные крики.

Самолеты скрылись. Огонь прекратился. Наступила тишина. Атака была отражена. Матросы вытирали раскрасневшиеся потные лица. Как велика бывает в такой момент радость, может понять лишь тот, кто сам пережил напряжение боя и почувствовал свое превосходство над врагом.

Ко мне подошел Щекин. Его лицо светилось широкой улыбкой, глаза горели. Сегодня он управлял боевым артиллерийским огнем и хорошо понимал, что в общей победе была не малая доля и его мастерства. Я от всей души пожал своему помощнику руку и поблагодарил артиллеристов, пулеметчиков и всех, кто участвовал в этом бою.

— Служим Советскому Союзу! — отвечали моряки.

В это время над люком мостика показалось потное лицо торпедиста Матяжа. Затем появился и он сам. Он с трудом тащил наверх большое ведро, доверху наполненное картофельными очистками. Сегодня он дежурил по камбузу и, пока мы воевали, готовил для нас обед.

Появление Матяжа с ведром вызвало дружный смех. Очень забавным было оно в этой ситуации.

— Чем кормить собираетесь? — спросил я у Матяжа.

— На первое щи с мясом, на второе — жареная картошка с соленым огурцом, — деловито доложил тот.

— Свежие щи?! — спросил я.

— Так точно, товарищ командир. Вчера нам привезли свежей капусты.

— Сегодня у нас будет кое-что и на ужин, — вдруг сказал Щекин. Он стоял с биноклем в руках и смотрел на противоположный берег бухты.

— Посмотрите! — Он протянул мне бинокль.

Не понимая еще, в чем дело, я посмотрел в ту сторону, куда показывал Щекин. Шел отлив. Обычно темная береговая полоса сейчас серебрилась. Берег был сплошь покрыт рыбой. Оглушенная бомбами, она всплывала с глубины, и течением, ее прибивало к берегу.

Через пять минут маленькая шлюпка-тузик уже отходила от борта лодки. Возглавил «рыбную экспедицию» Смычков. Последние трое суток он почти не спал и выглядел очень усталым, но доверить кому-то другому такое ответственное дело не мог. Помощником к нему вызвался штурманский электрик Зубков.

Через полчаса шлюпка, нагруженная рыбой, медленно подплыла к кораблю. Вечером мы с удовольствием ели уху и жареную рыбу.

Приближалась осень. Лодка продолжала стоять на рейде. Длительная стоянка на якоре давала себя знать. Людям на корабле не были созданы элементарные бытовые условия. Негде было помыться и постирать белье. Из-за недостатка рейдовых плавсредств и частых воздушных налетов не было возможности доставлять экипаж на берег, люди были совершенно лишены отдыха. Это отрицательно сказывалось на их настроении и здоровье. Не сделав еще ни одного боевого выхода, экипаж уже чувствовал себя усталым. Обстановка на базе, безрадостные известия с фронта угнетали людей.