— Будем погружаться? — спросил Федосов, быстро подбегая к люку.

— Нет, погружаться не будем. Попытаемся натянуть ему нос, не уходя под воду. Идите на место, — сказал я и повернул рукоятку машинного телеграфа.

Федосов удивленно посмотрел и неуверенно пошел к корме.

Сторожевик увеличил ход, повернулся к нам бортом и дал первый залп. Снаряды взорвались метрах в сорока за кормой. «Для первого залпа это очень хорошо», — подумал я и приказал вызвать на мостик Соколова-старшего, так мы называли старшину моторной группы в отличие от младшего моториста, тоже Соколова. Старшина поднялся на мостик.

— Видите? — Я показал на корабль противника.

— Вижу, товарищ командир. — Глаза его округлились.

В это время второй залп лег впереди на носу лодки на расстоянии полутора-двух кабельтовое от нее.

— Быстро пристрелялся, — подумал я вслух и, дав приказание рулевому резко изменить курс, продолжал — Так вот, Соколов, я не буду ка этот раз придерживаться инструкции по эксплуатации двигателя, и времени, которое предусматривается на прогрев машины, вам не дам. Через десять минут поступит мое приказание на полный ход — выполняйте его немедленно. Но примите все меры к тому, чтобы не задрать поршни. Ждать мы не можем, ясно?

— Но, товарищ командир, — начал было Соколов, но тут же, встретившись с моим взглядом, передумал и, не закончив мысли, попросил разрешения удалиться.

Изменение курса сделало свое дело. Пристрелка противника была нарушена, но мы понимали, что это ненадолго. Вот-вот он должен будет снова начать обстрел.

Разорвав поверхность воды, справа от борта лег третий залп. Мы опять изменили курс. Расстояние между лодкой и сторожевиком сокращалось довольно быстро. Все отчетливее и отчетливее вырисовывались силуэт корабля, палубные надстройки, было уже видно людей, стоящих у пушек.

У противника было явное преимущество в скорости. Мы же пока не могли увеличить ход, так как двигатель еще недостаточно прогрелся и дальнейшее увеличение оборотов могло вывести его из строя. Но, по моим расчетам, мы все же должны были выйти в район действия нашей береговой батареи, расположенной на ближайшем мысу, прежде чем противник приблизится к нам. А пока лодка продолжала идти короткими зигзагами. Это мешало пристрелке противника. Залпы следовали один за другим, но уже с неравными перерывами. Снаряды ложились то очень близко, то очень далеко.

— Неважно стреляет, — сказал Щекин, который попросил разрешения побыть на мостике. — Через сколько времени мы выйдем под прикрытие нашей береговой батареи?

— По карте через полчаса, если дадим полный ход.

Из люка показалась голова Смычкова.

— Разрешите посмотреть на живого противника, — весело обратился он ко мне. — Ни разу не бывал в таком положении, когда по мне стреляют.

— Ни в коем случае! Сейчас же вниз! — повернулся я к нему. — Уж если вам так хочется, то ждите попадания снаряда в центральном посту. Там эффективнее почувствуете, как по вас стреляют. Прикажите задраить переборки и будьте готовы бороться за непотопляемость.

Противник приближался и не переставал стрелять, правда, сейчас уже только из одного носового орудия.

Наконец и мы дали полный ход. Дистанция стала сокращаться гораздо медленнее. В люке снова показался Смычков.

— Разрешите закурить, товарищ командир.

В этом нельзя было отказать ему после полуторасуточного пребывания под водой: тем более, что Щекин перед этим спустился вниз и в случае попадания снаряда мог взять на себя руководство заделкой пробоин.

Смычков закурил и, облокотившись на поручни, стал спокойно наблюдать за разворачивающимися событиями.

— Может, развернемся да трахнем по нему своим «аркашкой», — показывая на 45-миллиметровое орудие, сказал Смычков. — Там внизу Иванов и Зубков ждут не дождутся сигнала. Морозов приготовился снаряды подавать… Сейчас бы как жахнули! — Смычков загорелся не на шутку. Пришлось его остановить.

— Отвечать на огонь мы не будем. За нас это сделает береговая артиллерия. Наша главная задача состоит в том, чтобы как можно больше выиграть времени и усложнить противнику стрельбу. Это пока удается. Если же мы ввяжемся в артиллерийскую дуэль, то вынуждены будем не уходить от противника, а сближаться с ним, отдаляясь вместе с тем от своей береговой артиллерии. Мы это не можем себе позволить еще и Потому, что у противника если не втрое, то уж вдвое-то наверняка больше пушек, чем у нас, не говоря уже о том, что и калибр у них вдвое больше, и борт его менее уязвим, чем наш.

Сейчас каждая минута и каждый кабельтов играли для нас очень важную роль. Ведь сторожевой корабль наверняка дал сигнал о том, что обнаружил нас, а это значит, что при такой хорошей погоде в любую секунду над нами могут появиться и самолеты. В этом случае, как бы нам ни хотелось ответить сторожевику огнем, я не мог это позволить.

Сторожевик продолжал, хотя и медленно, приближаться. Но он все никак не мог пристреляться. Снаряды падали то впереди, то сзади, то где-то совсем в стороне, и мы уже почти не обращали на них внимания.

Я смотрел в бинокль прямо по курсу и с нетерпением ждал, когда покажется наш берег. Наконец впереди, сначала неясно, потом все отчетливее стали вырисовываться прибрежные холмы.

— Вот и наш берег, — указал я Федосову, который не спускал глаз с неба в ожидании самолетов.

Сигнальщик на секунду оторвал взгляд от бинокля и улыбнулся.

— Значит, все хорошо пока, товарищ командир?

— Пока неплохо, но хотелось бы лучшего, — ответил я.

Он снова поднес к глазам бинокль. Теперь обстановка действительно начинала складываться в нашу пользу. Время работало на нас. Противник вел бестолковую стрельбу. Я приказал лечь на прямой курс. Это было сделано для того, чтобы быстрее подойти к своему берегу, под защиту батареи. Взглянул на часы. До границы зоны, обстреливаемой нашими артиллеристами, оставалось несколько минут хода. Еще немного — и наши стотридцатки уже смогут сказать свое слово.

Однако расстояние до противника было уже не больше двадцати пяти кабельтовое. Теперь, когда мы шли по прямой, попасть в нас с такого расстояния было гораздо легче, чем раньше. Я с тревогой ждал очередного залпа. Посмотрел на Федосова: как он реагирует на создавшееся положение. Он невозмутимо стоял на своем месте. Все внимание его поглощало небо. Наверное, именно эта его способность сосредоточить внимание на наблюдении, ни на что не отвлекаясь, помогала ему в любую погоду, при любой обстановке вовремя обнаруживать самолеты. Лучшего наблюдателя, чем Федосов, на лодке не было. Не раз его зоркий глаз отводил от нас опасность.

Снаряды разорвались в четырех-пяти кабельтовах от лодки. Я облегченно вздохнул.

В это время из центрального поста раздался голос Щекина:

— Мы вошли в сектор стрельбы нашей батареи.

В тот же миг взрывы за кормой заставили меня обернуться. Сторожевик был обращен к нам бортом. По всей вероятности, последний залп он дал из бортовых орудий. А сейчас, видимо, разгадав наконец мой замысел и не решаясь преследовать нас дальше, ложился на обратный курс. Он, кажется, не плохо знал нашу артиллерию. Впрочем, эта артиллерийская батарея была известна немцам. Не одно судно потеряли они под его губительным огнем.

«Не из решительных ты, «приятель», да и плохо стреляешь. Не видать тебе железного креста!» — подумал я.

Осмотрев горизонт, разрешил команде по одному выходить на мостик для перекура.

На базу пришли утром следующего дня. И на этот раз, как всегда, на причале нас встречали. Иванов, уже давно стоявший у пушки, с нетерпением ждал моего сигнала. Подошли ближе. Я перегнулся через фальшборт мостика и дал знак рукой. Иванов в тот же миг рванул спусковой рычаг, и над бухтой под общее ликование собравшихся на берегу прогремел еще один выстрел.

Это был наш тринадцатый выстрел.

На следующий день меня вызвал к себе Виноградов.

— Есть решение командования о переводе вас на крейсерскую лодку К-1,— сказал он.