Гомбоев поднялся, встал перед Льговым, закрыл глаза, несколько раз глубоко вдохнул, медленно и шумно выдыхая. Потом поднес ладонь к бровям… И Льгову показалось, что песчинка ударила вдруг прямо в зрачок.

Слабая мгновенная боль превратилась в мягкое, почти нежное оцепенение, которое стало ослабевать. Кости и мышцы обрели мягкость и гибкость хорошо тренированного тела. Льгов почувствовал себя способным, как в юности, исполнить несколько акробатических прыжков, но понял, что двигаться не может. Точнее говоря, он сделает любое движение, если его мозг получит команду. От кого — Льгов не знал, но ощущал силу того, кто вправе им повелевать.

Потом он заметил, что где-то, в самом дальнем уголке мозга, бегут, сменяя друг друга какие-то картинки, и, сконцентрировавшись, Льгов увидел себя, свою жену, потом внезапно женщину, лицо которой давно уже выскользнуло из памяти. А сейчас была видна каждая клеточка ее тела, когда-то так восхищавшего мужчин.

Сияние становилось все сильнее, тело — мощнее, а картинки мчались все быстрее.

Вдруг сияние погасло и мир исчез.

Некоторое время Льгов сидел неподвижно, не испытывая ничего. Первое, что он увидел, были часы. Миновало меньше минуты…

— Это невероятно, — прошептал Льгов. — Это просто невероятно! Как вы это делаете?

— Сейчас я мог бы рассказать почти всю историю вашей жизни, Владимир Евгеньевич, но не стану этого делать. Думаю, вы мне и так поверите.

Учитывая влияние, которое Гомбоев к тому времени уже приобрел в Санкт-Петербурге, в его обещание найти следы прадеда и чёрлёнга стоило поверить. Однако, как и у всякого человека, поднимающегося над обыденностью, у Б аира имелись не только друзья, но и враги.

Спустя некоторое время возле одного из питерских мостов нашли его сотовый телефон и часы. Все обшарили, но трупа не обнаружили. Его разыскали только через два года, опознали по зубам. Видимо, убивали медленно, стараясь что-то выведать. Впрочем, может быть, просто хотели узнать номера банковских счетов. Времена-то какие!..

Весь бизнес Гомбоева перешел к его недавним врагам, а сопровождающие всюду парни тоже исчезли…

Льгов закончил свой рассказ как раз к тому моменту, когда электричка уже готовилась к отправлению.

Корсаков, уже поставив ногу на подножку электрички, спросил:

— Кто вы?

Льгов пожал плечами.

— Старик.

Расшифровка телефонного разговора между фигурантом «Очкарь» и Суровикиным.

«Очкарь»: Кто тебе сказал, что он на Лесной? Мы тут, его нет.

Суровикин: Как ты проверил?

О: (С издевкой.) Внешним наблюдением.

С: Не может быть!!! Он сейчас там, телефон работает, разговаривает.

О: Координаты???

С: Отслеживаем…

С: Дом номер…

О: (После паузы.) Ну, подъехали, смотрим все вместе. Нет тут никого.

С: Внимательно проверьте, осмотрите все. (После паузы.) Проверьте подъезды, может, он в подъезде задницу греет!

О: Тут подъезды все закрываются, с домофонами.

С: (Возмущенно.) Тебя учить, что ли???

О: Ладно, убедил. Сейчас проверим.

О: (Через 5 минут.) Нет никого… Погоди… Блин…

С: Что?

О: Ничего. Приеду, расскажу. Сворачиваемся. Будь на связи!

С: Не понял?

Дорога Корсакову нравилась. Широкая, просторная, она шла через лес и меняла свое направление деликатно, будто вежливо огибая неудобные места и помехи.

Поначалу, простояв минут десять на станции, он замерз и разозлился: играю тут в шпиона, зад отмораживаю! Потом, разогревшись от ходьбы, успокоился, тем более что рассказ Льгова убеждал больше других известий и свидетельств. Что-то во всем этом было, надо лишь понять — что!

Нужный ему дом Корсаков нашел сразу: описание и инструкции Льгова были очень точны. Он постучал в ближний ставень, уверенный, что ждать придется долго, но почти сразу же в сенях что-то скрипнуло, потом широко распахнулась дверь и старческий голос спросил:

— Кто?

— Гуцул тут живет?

— Я — Гуцул, а ты кто?

— Привез вам привет, — не стал затягивать Корсаков, и был зван в дом.

Там, при свете рассмотрели друг друга. Перед Корсаковым стоял старик лет восьмидесяти, сморщенный, но с глазами молодыми, пытливыми.

— Вот вам, — Игорь протянул хозяину дома часы.

— От Володи, стало быть, — сразу признал хозяин и протянул руку. — Ну а я и есть Иван Богданович Гуцул. А тебя как звать-величать?

Имя Корсакова он произносил без мягкого знака на конце, «г» — с придыханием, и имя «Игорь» в конечном счете, переплавилось у него в «Игора», а точнее, в Егора.

— Чаю хочешь, Егор? С травами. Или с дороги? — он провел пальцем по шее.

— Это — нет, — повторил Корсаков движение Гуцула. — А чаю с удовольствием. Мята есть?

— Ишь ты! — восхитился Гуцул. — Разбираешься.

И начал шаманить возле плиты.

— Нам с тобой спешить некуда. Что-то я машины не слышал. Ты на велосипеде, что ли? — вроде как пошутил Гуцул.

— Я? Я на электричке, — удивился Корсаков.

— Ну, а новая электричка только утром будет, не раньше. Так что времени у нас много. Пока я чай готовлю: введи в курс дел, расскажи, зачем пожаловал.

Корсаков еще только готовил первую фразу, когда Гуцул снова заговорил:

— У тебя с Володей-то какие дела?

«Ну, так проще будет», — подумал Игорь и начал свой рассказ с самого приезда в Питер.

— Вот так и получилось, что у нас с вашим товарищем общие дела появились.

К этому времени они уже успели выпить по стакану ароматного чая с сушками и медом.

— Интересно, — заключил Гуцул. — Я-то сам об эти бумагах узнал и часть их увидел своими глазами только в конце шестидесятых. Меня, видишь ли, часто считали украинцем из западных областей. Гуцулыцина-то все-таки там и находится. Слышал такую песню «Гуцулка Ксеня, я тоби на трембите лишь одной в целом свите расскажу про любовь»? Хорошая песня, красивая. Так вот меня как западного украинца долгое время к серьезным делам на работе не подпускали, хотя знали, что родился я под Омском, а в Сибирь переехали еще мои деды, которые с той поры в украинских краях и не бывали. Ну, в общем, так вот было, ага. А потом в органах началось обновление и стали собирать верных людей, уже без этих… этнических запретов. До той поры я и не предполагал, что дела двадцатилетней давности могут оказаться такими важными и опасными.

Гуцул снова занялся чаем. Кружась возле плиты, спросил через плечо:

— Ты давно этим-то занимаешься?

Молчание Корсакова он понял по-своему, сел к столу:

— Ты, Егор, пойми, если ты от Володи Льгова, да еще и часы показал, значит, проверять тебя я не стану. А вопрос я задал для того, чтобы определить, сколько ты уже знаешь, чтобы не повторяться. Хоть времени у нас с тобой много, а терять его все равно негоже.

«Резонно», — отметил Корсаков про себя, а вслух попросил:

— Лучше, я буду вопросы задавать, а уж вы сами смотрите, о чем говорить, добро?

— Ну, давай, — согласился Гуцул. — Только чаю налью.

— Мне удалось узнать, что в двадцатые годы продолжались работы по изучению каких-то таинственных методов воздействия на человеческий мозг. Работы эти были начаты давно, еще до революции, но велись, можно сказать, кустарно. Знаю, также, что в основе их лежали методики тибетских монахов. Считалось, монахи обладают неким сокровенным знанием, которое передано им прямо из космоса, — Корсаков пожал плечами, будто желая сказать «сам-то я не верю в такую чепуху, но ведь говорят…».

Гуцул улыбнулся и закивал головой:

— Я тоже поначалу ничего не понимал и сам над собой посмеивался, — он отхлебнул чаю. — Но, между прочим, посмеивался только на людях, а в глубине души кипела у меня очень напряженная борьба. Бабки-то у меня верующие были, и, конечно, воспитывали мальца по-своему… Это я для ясности тебе сказал.

— Так вы работали с «этими»?