За методики по перевоспитанию уголовников, которые вышли на работу, презрев воровские традиции, всех поощрили, значит, тут позиция у Бокия железная. Что касается Сузунских лагерей, тут надо подготовиться. Он и подготовился.

— Подробнее? Могу и подробнее, — согласился Ягода. — Что у вас за секретные опыты какие-то над заключенными?

— Не понимаю, Генрих Григорьевич, — продемонстрировал искреннее удивление Бокий.

— Не понимаете. А что у вас было в Сузунских лагерях?

Ягода не выдержал, начал сразу с лагерей, значит, и сам волнуется. Это хорошо.

— Это у нас было, — уперся глазами в Ягоду и закаменел взглядом Бокий. — У нас в Сузунских лагерях — в лагерях, входящих в ведение НКВД. А был там бунт заключенных. Сам я этими лагерями непосредственно не занимался, поэтому…

— Вы, товарищ Бокий, эти игры прекратите, — почти мягким голосом попросил Ягода. — Бунт — это бунт. С ними местная администрация отлично умеет управляться. Там было всеобщее восстание, там…

— Всеобщее восстание было в Петрограде, в октябре одна тысяча девятьсот семнадцатого года, товарищ Ягода, — неожиданно перебил Бокий. — Или вы хотите сказать, что в Сузуне массы трудящихся выступили против большевиков?

Вот сукин сын, интеллигент! Насобачился в спорах с профессурой, хрен его переспоришь. До чего же изворотлив! Надо делать ход назад.

— Этого я не говорил, не надо меня неправильно истолковывать, — возразил Ягода. — Я просто спросил: что за опыты проводила в тех лагерях ваша лаборатория?

— Там была не лаборатория, Генрих Григорьевич, а несколько человек. Они проводили опыты, укрепляющие успешные результаты по перевоспитанию заключенных. Те самые опыты, которые…

— Помню я, помню, — снова перебил Ягода.

«Перебивает часто, это хорошо», — отметил Бокий.

— Но почему это вдруг заключенные повели себя так странно? Чего там было особенного?

«Чего особенного»! Да, там все было особенное, совершенно новое, никем еще не испытанное! И результат получен отменнейший!

— Ах, вы об этом, — Бокий стал расстегивать карман гимнастерки.

Увидел удивленный взгляд наркома и пояснил:

— Мне ведь не сказали, по каким вопросам докладывать придется, вот и пришел без папки. А это, — он вытащил из кармана несколько листков бумаги. — Это мои рабочие записи. Знаете, очень удобно: можно в любой момент освежить в памяти какой-нибудь важный эпизод. Ага, ну вот, нашел. Я по поводу Сузунских лагерей. Вот вы интересуетесь, «чем лаборатория там занималась». А я замечу: не лаборатория виновата в том, что на территорию лагеря было доставлено…

И Бокий, уткнувшись в бумажку, начал перечислять количество чая, водки, пистолетов и иного оружия, которые каким-то образом оказались в лагерях.

Выслушав его, нарком удивленно спросил:

— Это что у вас?

— Это я сделал отметки из материалов расследования бунта заключенных. Расследование проводилось по вашему личному распоряжению.

Бокий тоже выказал удивление. Дескать, как же так? Вы не знаете, каковы результаты работы комиссии? Хм, хм, товарищ нарком…

Вот так фокус! Вывернулся, что ли? Откуда он этот отчет взял? Велено же было все засекретить самым тщательным образом! Но не спрашивать же: как, мол, вы, товарищ член коллегии НКВД, узнали о таких документах? Ему, считай, по службе положено их знать! Это получается, Глеб снова переиграл? Получается.

Нехорошо, конечно. Но это — первая часть, так сказать, вариант добровольного отчета начальнику. Не получилось — пойдем дальше.

— А вообще, чем ваши лаборатории занимаются, Глеб Иванович? Давно хотел спросить, да все как-то не получалось.

— Так ведь лаборатории-то не мои, а опять-таки, находящиеся в ведении наркомата. С какими-то я работаю тесно, а с какими-то — нет. Зачем, например, мне знать, чем заняты в лаборатории профессора Зеликмана, а?

Опять ударил, сволочь! И прямо ниже пояса. В полном смысле слова, между прочим. Зеликман, хитрый еврей, написал письмо Ягоде, едва оказался под арестом. Дескать, так и так, страдаю ни за что — за мелочи, недостойные внимания карающих органов революции, а работа стоит. Важная работа, между прочим. Не возьмете ли, товарищ нарком, под личный контроль мою работу? Если не оправдаю доверия, готов добровольно уйти из жизни.

А предложение у Зеликмана было простое. Как известно, с годами все функции человеческого организма слабеют, а опыта, знаний, становится все больше. И получается, писал Зеликман, что выдающиеся борцы за всенародное счастье, достигнув вершин интеллектуального развития, не могут передать свой гигантский опыт. Не могут передать в прямом смысле: в виде детей, зачатых от этих самых выдающихся товарищей. Трагедия! Но он, Зеликман, уже на пороге открытия, которое намного продлит воспроизводительные возможности таких особенных личностей, как и сам товарищ нарком Ягода.

«Товарищ нарком Ягода» понял правильно: не всегда уже хватает сил на красавиц, которые его окружают. Важное дело у товарища Зеликмана. А чтобы не было соблазнов вертеть хвостом, дали ему срок и лабораторию. Ну, конечно, и подопытных, чтобы проверять успехи. В основном молодых девиц, которых профессор сам отбирал и постоянно работал с ними на благо науки.

И была эта лаборатория большим секретом, а Бокий о ней, оказывается, знает. И глядит так, что дураку понятно: много чего он еще знает, но молчит, пока его не трогают.

Нет, правду говорят: собирает он эту проклятую «Черную книгу», собирает. Иначе откуда такая информация?

Вдруг нарком подумал: разозли он сейчас Бокия, неизвестно, что будет потом. А ну как тот ударит в ответ? Тут ведь и костей не соберешь, пожалуй! Значит, надо идти на мировую.

— Я ведь, Глеб Иванович, только о том забочусь, чтобы дело наше не страдало. Лаборатории что? Пусть работают. Мы ведь с вами, если хотите знать, просто-напросто помогаем нашей профессуре перековываться. Сами знаете, какая борьба идет! А ну как втянут их во что-то враждебное власти трудящихся? А они — люди, от реальностей далекие, — поверят, попадутся, наделают глупостей. А под нашим крылом такая опасность им не грозят. Так что они нам еще спасибо скажут, вот увидите. Итак, если какие-либо проблемы — сразу ко мне.

Он встал, подтянулся:

— Ну, успехов вам, товарищ Бокий!

— Спасибо, товарищ нарком! Кстати, — слегка замялся подчиненный. — Говорят, будто какое-то новое звание вводится для аппарата НКВД, приравненное к маршальскому?

И улыбнулся, открыто, по-товарищески. На том и расстались.

Возвращаясь по коридору, Бокий понял: Ягода его в покое не оставит, будет давить, пока не выдавит по капле. А сила у него сейчас есть. Недаром именно для него такое звание выдумали. Значит, надо наносить контрудар.

…Пройдет меньше года, и генеральный комиссар. государственной безопасности товарищ Ягода Г. Г. покинет свой пост, чтобы стать наркомом связи.

Ну, что же… Надо ведь думать, прежде чем нападать…

Второй раз за сутки Корсаков просыпался в новом месте. Правда, на этот раз потолок отвечал требованиям евроремонта и никаких воспоминаний не вызывал. Белый, гладкий — и только. Короче — современная палата.

«Ну, ладно, что об этом думать, смотреть надо», — решил Корсаков и попытался встать. И сразу же что-то запищало — резко, неритмично и некрасиво.

Тотчас за дверью раздались торопливые шаги. В палату вбежала девица, будто с обложки глянцевого журнала: и лицо, и грудь, и все остальное вызывали желание жить полной и регулярной жизнью.

— Игорь Викторович, вам нельзя подниматься, — зашелестел грудной голос. — У вас же капельница!

В голосе доминировала искренняя забота и простая человеческая симпатия. Девица подошла ближе и наклонилась так, что грудь открылась почти полностью.

— Вам нельзя и волноваться, — продолжила она.

Корсаков хотел возразить, но решил, что спешить не

надо.

— Как ваше имя? — смирил он себя.