— В топях нет ничего, чего бы не нашлось в любом другом уголке Гаргии, — немного резче ответил Альстед. — Тебе этого не достаточно? Тогда вот тебе еще и мое слово. Теперь цена веры достойная?

— Цена моей веры — знание, — сказал Ильгар. — А цена знанию — наши жизни. Если в топях есть… есть нечто, вроде Соарт или колдунов, нам следует знать об этом сейчас. А лучше бы — до выхода из Сайнарии.

— Все, что следовало — тебе и так рассказали. Не ставь себя выше, чем заслуживаешь, иначе так и закончишь дни десятником в резерве. Совет отправил нас сюда. Так нужно. Занимайся своими обязанностями, остальное тебя не касается…

— Совет? Не Сеятель?

— Дурак, — упрекнул его устало Алсьтед. — Совет — это голос Сеятеля. Его руки. Его воля. Без его повеления никто шагу не ступит. Так что заканчивай докучать вопросами — иди спать.

— Пойду… но спрошу еще об одном. Ты, обладающий Даром, почувствовал, что за тварь привела рыжих коротышек?

— Это тварь служит тому, что испугало дикарей. Так мне думается… Доволен? Я сказал больше, чем ты должен был услышать. Хочешь подробностей — навести Эльма. Он с радостью разжует все, что ты услышал сейчас. Иди. Оставь меня.

Еще три дня они относительно спокойно шли через лес. Дубы и вязы лишь изредка размыкали переплетенные ветви, казалось, что здесь царят вечные сумерки. В родниках вода заметно потемнела, потеряла потрясающий вкус. Дважды им попадались гнилые озерца, густо заросшие по кромке ольшаником. Дичи заметно поубавилось, зато высохших мертвых деревьев встречалось значительно больше.

Ильгар про себя отметил, что вести армию через такие буреломы будет архисложно. Трава кое-где доставала колен, кустарники так и норовили впиться в одежду, земля размяклая, телега ползла все медленнее и медленнее. Трижды застревала. Десятник почувствовал первые признаки усталости. В икрах и бедрах поселился холод, постоянно хотелось есть. До цели осталось немного. Еще два дня — и они будут на границе с топями. Разобьют бивуак, вдоволь насладятся жарким костром и горячей едой, вместо надоевшей соленой рыбы и сухарей. Отдохнут несколько дней и совершат последний переход. Вглубь неизведанных земель.

Ночами, будто из земли сочился легкий туман. Он вился между деревьями, скрывал палую листву и заполнял собой лощины. Заметно похолодало. Но теплые вещи надевать не торопились — во время дневных переходов воины обливались потом из-за влажности.

Эйтары поделились мазью из жира, резко пахнущей грязи и толченой хвои. Этой мазью защищались от клещей и лысых мух, жадно набрасывающихся на обнаженную кожу.

Наконец, настало время долгожданного отдыха.

Лагерь разбили неподалеку от русла речушки. Место выбрали хорошее, скрытое буйной растительностью и находящееся в низине. Как раз то, что нужно. Вырыли глубокую яму, обложили изнутри камнями — получился очаг. На шестах растянули общий шатер, чтобы укрыться от дождя и утренней росы.

Больше всех отдыху радовался Дан. Он рвался идти наравне со всеми, подражая старшим товарищам, но эйтары чуть ли не силой запихнули его в телегу. Их насторожили мозоли, натертые мальчишкой на ногах. В такой местности влажность и губительный болотный воздух могли заставить загноиться любую царапину.

Развесив мокрые вещи над костром, люди расселись под навесом. Горячая еда, табак и отдых мигом вернули на лица улыбки.

Ильгар собирался спать, когда услышал шутливый спор. Вздорили Нур и Ковыль.

— Не сможешь найти, — утверждал громила.

— Смогу, — уверенно отвечал молодой эйтар. — Это такой пустяк, что даже время тратить не стоит.

— Спорим?

— Спорим. Что ставишь?

— Свой пояс. Новый, купил в Сайнраии. Погляди, как пряжка блестит, и бляхи нашиты! Удар кинжалом выдержат!

— Годится, — кивнул Ковыль. — Я ставлю кисет с ландгарским табаком. Табак перемешан с листьями малины и корой, повышающий мужскую силу. Выиграешь — сможешь удивить свою суженную.

Под хохот солдат, эйтар обвязал сухой лозой речной камень, величиной с кулак. Нур срезал прядь своих волос и протянул Ковылю. Тот ловко переплел их с лозой. Подбросил камень на ладони и протянул здоровяку.

— Спрячь, где пожелаешь. Даю слово, костер не прогорит и наполовину, когда найду его.

Нур, развернулся, чтобы отправиться вниз по руслу реки.

— Пусть кто-нибудь пойдет с ним! — предложил Тафель. — Это он только с виду пентюх пентюхом. На деле — коварнее змеи. И мухлюет постоянно. Помню, Ильгар как-то ему за это подзатыльников надавал!

— Так пусть десятник и проследит за ним! — влез в разговор Партлин. — Кто у нас самый строгий и честный? Ильгар, конечно.

Кляня, на чем свет стоит, своих олухов, Ильгар выхватил камень у Нура.

— Идем, спорщик недоделанный. Выиграешь — половину табака заберу себе… Продуешь — будет тебе вместо ремня тесемка или поясок бабий.

Тафель хотел добавить что-то едкое, но Нур запустил ему в лоб крупным желудем.

Прошли вниз по руслу совсем немного, когда Ильгар заметил несколько высоких камней, выступающих над водой. Отличный мост.

— Перейдем на другой берег? — усмехнулся Нур. — Пусть наш следопыт ножки замочит?

— Давай, — пожал плечами Ильгар. — Спрячем в какое-нибудь дупло — и спать. Делать мне больше нечего, как по лесу из-за вас, болванов, разгуливать…

Противоположный берег густо порос высокой темно-зеленой травой. Кое-где виднелись увязшие в мягкой земле обомшелые камни. Деревьев было совсем немного, все больше кустарники и буйные заросли папоротника, в которых вполне можно спрятать телегу. Неподалеку от места, где перешли реку жнецы, росли чахлые и кривые осины. Еще дальше, если идти на запад, возвышался дуб настолько огромный, что Ильгар невольно оцепенел. Он помнил, что в детстве видел такие же. Совсем ребенком. Нес сестру на руках, а она указывала пальцем на пышные кроны и говорила:

— Льгар! Льгар! — он был для нее таким же огромным, сильным и несокрушимым, как те исполины.

И вот теперь десятник, словно вновь услышал ее радостный голос. Веселый детский смех, который врезался в память и не уходил из нее, сколько ни гони. Эти мертвые воспоминания приносили лишь боль. И дуб, который привлек внимание Ильгара, несмотря на размеры, тоже был мертвым. Пустым, источенным короедами, с ветвями, покрытыми струпьями лишайника.

— Давай бросим его у дуба? — предложил Нур, оторвав десятника от мрачных мыслей. — Живописное местечко.

— Нет.

Он ничего не стал объяснять. Просто пошел к осинам. Пусть жалкие, кривые, они, по крайней мере, еще жили. Как и сам Ильгар. Наверное, и у этих деревьев есть своя цель. Криво, косо, но расти, тянуться к солнцу.

Десятник уже видел место в клубке узловатых корней, куда положит камень…

За спиной послышался глухой удар. В груди разлился холод настолько злой, что дыхание сперло. Ильгар обернулся. Нур лежал на животе, раскинув руки. Волосы на затылке слиплись от крови. Над ним возвышался коренастый мужчина, облаченный в грязную шерстяную накидку. Массивную челюсть уродовал шрам, широкий лоб покрывала татуировка, завитками спускающаяся до щек. Нос был сломан и, судя по всему, не единожды. Незнакомец сжимал кривой посох, увенчанный остроконечным камнем. Навершие мерцало зелеными прожилками.

Ильгар выхватил нож и кинжал, приготовился к бою…

Мощный удар сжатого воздуха отбросил его к дереву, ударил об ствол. Жнец рванулся в сторону, пропустив над головой посох. Тот с глухим стуком врезался в осину. Набалдашник больше не мерцал.

Внутренний холод сковывал мышцы, не давал двигаться десятнику так, как он умеет. Но воин продолжал кружить, бить в ответ, видя, как растет недовольство противника. Тот не ожидал такого яростного сопротивления.

Тычковый нож дважды достиг цели — чуть выше бедра незнакомца ткань пропиталась кровью, и на левом запястья лезвие оставило след. Ильгар почувствовал уверенность. Пошел вперед. Подметил, что каменное навершие вновь наливается зеленью. И когда свет озарил сгущавшийся мрак, незнакомец выставил перед собой оружие…