. . . . . . . . . . . . . . .

Проголосисто!..

Убедительно!..

«На забаву красну девушку»? Ну что ж! — тешить деда так тешить!.. И начнется черед сладким думушкам:

Вечер. (Ну, конечно, «ароматный летний вечер».) Поиграли Клементи сонатку-другую. Ужин. Обильный, с двадцатью двумя закусками, со своими соленьями, вареньями, печеньями. Тут и тминная, и лимонная, и хлебная, и листовка, и смородинная, и вишневочка, и запеканочка, и мед свой, домашний‑с (семьдесят пять лет), и квасок, и моченые яблочки, и… птичьего молока только нет, да вот завтра достанут. Чайку!.. Стакан, другой, третий, четвертый. Партия в пикет с воспитанницей, гувернантской или приживалкой. Сон одолевает; и не то что сон, а истома. «Утомились, батюшка?» — «Рано встал, голубушки». — «Доброй ноченьки‑с. Пошли Бог сладких снов‑с!» — «Спасибо. Да и вам пора!» — «Пора, благодетель, пора». Благодарствия, поклоны, поцелуи в плечико, подход к ручке, под благословение, улыбаются, удаляются, с страхом Божиим, с реверансами. «Терентий!» — «Чего изволите?» — «Приготовил?» — «Так точно». — «Ждет?» — «Не дождется‑с». — «Спать!» Ведет под локоток… Грузди вспоминаются… мед запел в голове, свой, домашний‑с (семьдесят пять лет). «Тише, Терентий!.. Ишь, сирень кадит!.. Так в окно и лезет!.. Луна-то, луна!..»

«Накинув пла‑а‑аш, с гитарой под поло‑о‑о‑ю…»

Ик… Ик… «Грузди проклятые!.. Или от поросенка сие?.. Не пойму. Наваждение… Стой! Еще понюшку табаку! — помогает, сказывали. Апчхи!.. Вот это хорошо…» — «Будьте здоровы‑с!» А в спальне ждет уж брусничная. Хо‑о‑ло‑о‑дненькая! «Уф!.. Еще кружечку!.. Раздевай, Терентий!.. Господи, благослови и прости прегрешения… Ик… Окно не затворяй!.. Пусть ее, сирень-то… Персидская, шельма!.. Лампадку поправь!.. Еще кружечку… Ну, зови!.. С Богом!..»

Входит девка, разрумяная. Лента алая в косе. Сарафан иссиня-синий где луна затрагивает… Поясной поклон… Другой, третий. На икону помолилась. Что твой маков цвет!.. Раздородная. Раззадорная. «Руки вымыла?» — «Чисто-дочиста‑с». — «Приступай да потихонечку!..» Уселась в ногах, одеяло откинула и давай пятки чесать, щекотать-ласкать, языком болтать — сказки сказывать… Раззудились ножки, день-деньской расхаживая! Истомились, бедные, в терему чулок задыхаючись! Надо и о них подумать, раз несут они службу верную! «Не жалей, Анютка, неги, ласки девичьей! — С перебором, с перебором гладь, почесывай! Побалуй {392} их, побалуй как следует! Пусть теперь и на их улице станет праздничек!..»

И щекочет девка вежливенько их, сказки сказывает, улыбаючись…

И заснет твой дед, в полон сна тебя возьмет, и приснятся тебе ее сказочки…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А наутро встанешь — не буди ты деда! Старый долго спит. И пускай его! Ты ж встряхнись, зевни, потянись, умойся и иди к своим современничкам, — к современничкам, к Маринеттишкам, — к Маринеттишкам, к футуристишкам.

P. S. У каждого свой «дед». Потому успех инсценировки «доброго старого времени» возможен лишь при строгом соответствии с индивидуальностью ублажаемого деда.

Я не знаю ваших «дедов», не знаю, чего им нужно! оттого и не могу быть больше вам полезен. — Навязывать рецепты, якобы годные для всех, — удел шарлатана. Я же совестливый врач, готовый дать снадобье лишь вслед за совершенным познанием организма страдающего. При этом первый мой девиз — «каждый сам себе врач», а второй (тавтологичный) — «врачу, исцелися сам».

Довольно и того, что я в общих чертах указал суть болезни, неизвестной доселе в диагностике, открыв при этом терапевтический метод, в действительности которого каждый властен убедиться на себе самом.

Слишком мало примеров? — В таком случае перечтите «Красивого деспота»[1162], эту изумительную пьесу, которая учит так просто и так вразумительно, как поступают мудрые в «трудных случаях» болезни, т. е. при «хроническом» ее состоянии, грозящем смертью или сумасшествием.

Без ложного стыда могу я расточать хвалу этому славному детищу моей драматической музы: 12 лет уже прошло с того часа, как я дал ему жизнь! — Достаточная гарантия объективности точки зрения на свое произведение.

И я не удивлен теперь, что эту пьесу встретили громом аплодисментов даже в 1906 году! Как не удивлен, что англичане — эти «просвещенные мореплаватели» — в первую же голову включили «Красивого деспота» в драматический сборник лучших русских авторов[1163]!

Ведь «Красивый деспот» — это первый луч искусства «театра для себя»! Искусства радостного, живительного и целительного, как вы, надеюсь, убедились теперь, хоть и притворяетесь не убежденными.

{393} Но «притворство»! — могу ли я сердиться на вас из-за него! Я — всю жизнь поющий гимны притворству, маске и котурнам, возвышающим нас хотя бы в собственных глазах!

Чтобы возвратить интерес к надоевшему предмету, надо найти подход к нему, новые глаза для него. Нужен акт преображенья не предмета, а нас самих в отношении к нему. Понять это — значит найти ключ ко многим и многим радостным превращениям окружающего нас. Значит, найти «волшебную палочку».

Возьмем, например, такой предмет, как город, где мы прожили длинный ряд лет, — город, как будто, любимый наш («хороший город — слов нет»), но и наскучивший же нам этот длинный ряд лет, в течение которых мы просто перестали замечать его и все его особенности, как перестали замечать наш старый любимый халат, его цвет, покрой, узоры.

Вот, скажем, Петроград… Для того, кто зажился в столице, она положительно становится незаметной. Словом, существует она и не существует, и есть и нет в одно и то же время. — Встал, пошел на службу, вернулся, пообедал, поспал, потом в гости, засел в винт (изредка в церковь, в клуб, в театр), опять дома, лег спать, утром встал, пошел на службу и т. д. Мысли заняты «текущими делами», едешь на извозчике, только спину извозчика и видишь. Да и ту порой не видишь: не до нее. А кругом расстилаются великолепные «перспективы», высятся «ампирные» дома, мелькают грандиозные сооружения, памятники, строго-холодные воды в бесконечных гранитных оковах, мосты, решетка Зимнего дворца, решетка Летнего сада и сотни предметов, беззвучно кричащих: «Здесь гений Петра!.. здесь центр культуры!.. здесь столица России!.. столица! столица!..»

А вы едете и видите только спину извозчика, да и ту, повторяю, быть может, не видите вовсе, погруженные в размышления о «текущих делах», а не делах, совершенных великими строителями приютившей нас столицы.

Вам положительно необходимо, ну хоть раз, два, три в году, встряхнуться, проснуться, оглянуться и обрадоваться окружающему радостью туриста, обретшего новый город, новые «достопримечательности», новые стогны.

Петроград!..

Хотите увидеть его хорошо, толково, как бы впервые, с волнением, радостно. Увидеть его так, как он достоин, чтоб его увидели? Хотите?

Ну, так проделайте следующее!

Внушив себе, что вы провинциал, никогда не видавший столицы, заберитесь загодя на одну из станций Варшавской или Балтийской железной дороги, находящихся в расстоянии часа, полутора от Петрограда. Удобнее, веселее, экономнее, если ваше посещение и осмотр столицы задуманы и выполняются совместно с вашими друзьями, так же, как и вы, ни разу, якобы, не видавшими Петрограда (идеальная компания состоит из двух {394} туристов и двух туристок; удобство размещения на извозчиках, в ложе театра и пр.).

Садитесь вечером на какой-нибудь Гатчине в поезд дальнего следования (это требуется соображением о полноте иллюзии — дачный поезд до обидности глупо выдает обман). Заняв места себе и хорошо обдуманному ручному багажу, вы со своими друзьями уже не вы, а туристы, впервые подъезжающие к Петрограду!