говорит Икария дочь Лаэртову сыну{858}.
{379} «… вовсе без сна оставаться нам слабым
Смертным не должно. Здесь всем нам, землей многодарной кормимым
Боги бессмертные меру особую каждому дали».
(Тем более что еще Гораций заметил: «Quandoque dormitat bonus Homerus», т. е. «что порой и Гомер усыпляет!»{859})
Ну, можно рассказать на прощанье одну-две басни Эзопа или вспомнить одну из «смелых» шуток Аристофана и… домой! припоминая по дороге эллинские названья звездных групп, по мере того как они станут появляться на небе с уходом златокудрого Феба.
Не правда ли, друг-читатель, это не совсем то, что вы называете «афинским вечером»! — забава, в которой «театр» притянут за волосы под ноги разврата! — забава нечистых сердцем и потому всегда разочарованных после стольких забот и стараний! Воображают жалким маскарадом заманить Эрота, чтоб сладостно-щекотно исколоться его стрелами, а на поверку: под личиной Эрота является Цирцея с ее страшной магией обращать всех в свиней.
Театр мстит за себя хватающимся за него нечистыми руками! Вот почему у детей сплошь и рядом — «дунул-плюнул» и вышел театр расчудеснейший, а у взрослых — и затратятся порой, и замучаются, и застрахуются, времени Бог весть сколько убьют, а глядишь на результат — не художественно-литературно-драматический театр, а дрянь дрянью и плюнуть не на что.
Так-то.
Примерка смертей Из записной книжки (d’inachevée{860})
Все кажется дозволенным в этом огромном сне, все, кроме того, что могло бы остановить полет наших грез.
Метерлинк
Покорно выбираю смерть, Как выбирают апельсины.
Федор Сологуб
1
Шут и… Смерть!
Есть ли на свете образы более полярные, полней взаимоисключающие? — Молчит мое воображение! — не знаю. Шут и Смерть! Человек и Судьба! Воля наша и воля Рока! Самый дерзкий вызов Року — это Шут пред ликом Смерти.
{380} Шут, остающийся шутом пред ликом Смерти, — величайшее торжество человека! Побороть страх смерти в рыцарских доспехах — доблесть. Побороть же этот страх в шутовском балахоне — вдвойне! Ибо здесь уже полное унижение Смерти, полное презрение ее, полное торжество человека.
Меч рыцаря, ничуть не дрогнувший перед косою Смерти, восторгает.
Колотушка шута, ничуть не дрогнувшая перед косою Смерти, умиляет.
Воробей!.. «Из пушек по воробьям»? Не стоит. Довольно колотушки, погремушки, игрушки!.. Ведь это ж «воробей»! и даже меньше: призрак!
Не бояться, но быть серьезным, — это одно.
Не бояться же настолько, чтоб мочь смеяться, — это другое, и это другое выше, важнее, значительнее.
Есть ли оружие страшнее смеха? — Что вы хотите: чтоб я вас высмеял или чтоб только выругал?
«Только не быть смешным». — Этого хочет и Смерть. Вот здесь-то ее и поражает Шут — он знает ее уязвимое место! знает, где ее «ахиллесова пята»! А потому «тра‑та‑та» и звените победно шутовские бубенчики!
Шут, пред ликом Смерти остающийся шутом, — сторицей оправдывает все свое существованье. Вы говорили брезгливо «fi donc{861}, шют!» и смеялись, быть может, не так, как он того заслуживал. Но вот час Смерти… Что с вами? где ваш апломб? мудрость? храбрость? «je-m’en-fich’изм»{862}?.. А он… он тот же! И смеется! Подумайте: сме‑е‑тся! Он может смеяться! смеет смеяться! И «rira bien qui rira le dernier»{863}!
Вы думали — это дурак, а вышло, что мудрец.
И в самом деле! Разве здесь, в этом непонятном мире, где величайшее откровение науки только лишнее доказательство сонма тайн, нас окружающих, — разве здесь, все время, непрестанно, ежеминутно мистифицируемые неизвестным нам шутником, обманываемые на каждом шагу нашими же собственными чувствами, — разве можем мы здесь к чему бы то ни было, кончая Смертью, относиться серьезно!.. А если ее нет, и вы снова обмануты?
Вам показывают фокусы, «чудеса в решете», занимают, отвлекая от главного (нужны, допустим, эксперименты, пробы), вы только объект для кого-то, объект с волей субъекта, вами потешаются быть может, шутят с вами, ерундят, проказничают! никаких (а вдруг!) и «законов-то природы» нет, а все это одна фантасмагория, чепуха, кто-то пыль в глаза пустил, надурманил, навел «зайчика» на вас! так что же, принимать-таки все это «всурьез», фордыбачить, «ломать трагедию»? А если…
Вот это «а если» и есть страховка мудреца, понявшего, что там, где Все (да, да, Все, Все!) шутит как будто над нами, — можно смело следовать этому высшему примеру! так сказать, «с волками жить — по-волчьи выть».
Вы думали — это дурак, а вышло, что мудрец.
В конце концов!
Вы знаете что-нибудь наверное? («Достоверное знанье»! Гм… гм…)
Я — ничего не знаю наверное.
{381} Ничего‑с. Ровно ничего. Ровнешеньки ничего. Ничегошеньки. Так будем шутить! Будем шутами! И эвоэ! И тра‑та‑та! И дзинь‑ля‑ли! И что еще?
Почему? — вы спрашиваете.
Да хотя бы quia absurdum{864}.
Да‑с. — Quia absurdum.
Что?.. Идеал?
Ха‑ха!
Хорошо.
Вы проповедуете «сверх-человека?»
Я — «сверх-шута».
2
Ариман{865} постоянно называется «Имеющий много смертей». (Мол — бойтесь Аримана, стремитесь к Ормузду{866}!)
Но… «двум смертям не бывать, а одной не миновать»! Вульгарно? — Согласен. Зато утешительно.
3
«Того должен ты называть атраваном (жрецом), — говорится в “Вендидаде”{867} (XVIII), — кто всю ночь напролет сидит бодрствуя и стремится к святой мудрости, которая позволяет человеку стоять на мосту смерти без страха и с радостным сердцем, той мудрости, благодаря которой он достигает святого, велелепного райского мира»
Но сверх-шут достигает того же, что и атраван! Только метод его не столь изнурительный!
Нет, Мария Ивановна, я не хочу быть атраваном… Что?.. Merci, только неполный и без сахара.
4
Когда я гостил прошлое лето в имении у М., больше всего мне понравились там свежепросоленные огурцы и рассказ Э. Золя «Как умирают»{868}. И то и другое ел с аппетитом, чудесно переварил, а от последнего даже осталась приятная отрыжка в виде образа графа, который «хочет сохранить для себя горькое наслаждение эгоиста, желающего умереть одиноко, не видя около своей постели скучной комедии горя… Его последнее желание светского человека — исчезнуть незаметно, никого не расстраивая, никого не обременяя…»
Скромно. Благородно. Что значит аристократ!
5
Римляне, рискуя, бодрили себя фразой «exitus patet»{869} (т. е. «выход», мол, всегда имеется!). Отсюда только шаг к примерке смертей. Что для них {382} это была не новость, говорит уже классический прием паденья на свой меч. Нерон жестоко поплатился за недостаточное количество репетиций.
