Тот, кто сколько-нибудь знал характер Орсини, мог понять, что такой человек, задетый в самой святейшей святыне своей чести, не мог остановиться на полдороге. Дело могло только разрешиться совершенной чистотой нашей или чьей-нибудь смертью.

С первой минуты мне было ясно, что удар шел от Энгельсона. Он верно считал на одну сторону орсиниевского характера, но, по счастию, забыл другую — Орсини соединял с неукротимыми страстями страшное самообуздание, он середь опасностей был расчетлив, обдумывал каждый шаг и не решался сбрызгу, потому что, однажды решившись, он не тратил время на критику, на перерешения, на сомнения, а исполнял. Мы видели это в улице Лепелетье. Так он поступил и теперь; он, не торопясь, хотел исследовать дело, узнать виновного и потом, если удастся, — убить его.

Вторая ошибка Энгельсона состояла в том, что он, без всякой нужды, замешал Саффи.

Дело было вот в чем: месяцев шесть до нашего разрыва с Энгельсоном я был как-то утром у m-me Мильнер-Гибсон (жены министра), там я застал Саффи и Пьянчани, они что-то говорили с ней об Орсини. Выходя, я спросил Саффи, о чем была речь. «Представьте, — отвечал он, — что г-же Мильнер-Гибсон рассказывали в Женеве, что Орсини подкуплен Австрией…»

Возвратившись в Ричмонд, я передал это Энгельсону. Мы оба были тогда недовольны Орсини. «Черт с ним совсем!» — заметил Энгельсон, и больше об этом речи не было.

Когда Орсини удивительным образом спасся из Матуи, мы вспомнили в своем тесном кругу об обвинении, слышанном Мильнер-Гибсон. Появление самого Орсини, его рассказ, его раненая нога бесследно стерли нелепое подозрение.

Я попросил у Орсини назначить свиданье. Он звал вечером на другой день. Утром я пошел к Саффи и показал ему записку Орсини. Он тотчас, как я и ждал, предложил мне идти вместе со мною к нему. Огарев, только что приехавший в Лондон, был свидетелем этого свиданья.

Саффи рассказал разговор у Мильнер-Гибсон с той простотой и чистотой, которая составляет особенность его характера. Я дополнил остальное. Орсини подумал и потом сказал:

— Что, у Мильнер-Гибсон могу я спросить об этом?

— Без сомнения, — отвечал Саффи.

— Да, кажется, я погорячился, но, — спросил он меня, — скажите, зачем же вы говорили с посторонними, а меня не предупредили?

— Вы забываете, Орсини, время, когда это было, и то, что посторонний, с которым я говорил, был тогда не посторонний; вы лучше многих знаете, что он был для меня.

— Я никого не называл…

— Дайте кончить — что же, вы думаете, легко человеку передавать такие вещи? Если б эти слухи распространялись, может, нас и следовало бы предупредить — но кто же теперь об этом говорит? Что же касается до того, что вы никого не называли, вы очень дурно делаете; сведите меня лицом к лицу с обвинителем, тогда еще яснее будет, кто какую роль играл в этих сплетнях.

Орсини улыбнулся, встал, подошел ко мне, обнял меня, обнял Саффи и сказал:

— Amici[785], кончим это дело, простите меня, забудемте все это и давайте говорить о другом.

— Все это хорошо, и требовать от меня объяснения вы были вправе, но зачем же вы не называете обвинителя? Во-первых, скрыть его нельзя… Вам сказал Энгельсон.

— Даете вы слово, что оставите дело?

— Даю, при двух свидетелях.

— Ну, отгадали.

Это ожидаемое подтверждение все же сделало какую-то боль, — точно я еще сомневался.

— Помните обещанное, — прибавил, помолчавши, Орсини.

— Об этом не беспокойтесь. А вы вот утешьте меня да и Саффи: расскажите, как было дело, ведь главное мы знаем.

Орсини засмеялся.

— Экое любопытство! Вы Энгельсона знаете; на днях пришел он ко мне, я был в столовой (Орсини жил в boarding-house^[786]) и обедал один. Он уже обедал, я велел подать графинчик хересу, он выпил его и тут стал жаловаться на вас, что вы его обидели, что вы перервали с ним все сношения, и после всякой болтовни спросил меня: как вы меня приняли после возвращения. Я отвечал, что вы меня приняли очень дружески, что я обедал у вас и был вечером… Энгельсон вдруг закричал: «Вот они… знаю я этих молодцов, давно ли он и его друг и почитатель Саффи говорили, что вы австрийский агент. А вот теперь вы опять в славе, в моде — и он ваш друг!» — «Энгельсон, — заметил я ему, — вполне ли вы понимаете важность того, что вы сказали?» — «Вполне, вполне», — повторял он. «Вы готовы будете во всех случаях подтвердить ваши слова?» — «Во всех!» Когда он ушел, я взял бумагу и написал вам письмо. Вот и все.

Мы вышли все на улицу. Орсини, будто догадываясь, что происходило во мне, сказал, как бы в утешение:

— Он поврежденный.

Орсини вскоре уехал в Париж, и античная, изящная голова его скатилась окровавленная на помосте гильотины.

Первая весть об Энгельсоне была весть о его смерти в Жерсее. Ни слова примиренья, ни слова раскаянья не долетело до меня…

1858

…Р. S. В 1864 я получил из Неаполя странное письмо. В нем говорилось о появлении духа моей жены, о том, что она звала меня к обращению, к очищению себя религией, к тому, чтобы я оставил светские заботы…

Писавшая говорила, что все писано под диктант духа, тон письма был дружеский, теплый, восторженный.

Письмо было без подписи, я узнал почерк: оно было от m-me Энгельсон.

Работа Герцена над главным его произведением «Былое и думы» продолжалась около шестнадцати лет. Первое упоминание о ней содержится в письме Герцена к М. К. Рейхель от 5 ноября 1852 года, последняя известная нам дата — 10 марта 1868 года — поставлена на рукописи, дополняющей главу «Лондонская вольница пятидесятых годов».

Отдельные части и главы «Былого и дум» писались не по порядку. Работа над ними протекала иногда с большими перерывами. Первые три части были написаны в 1852–1853 годах. Четвертая часть писалась в продолжение 1854–1857 годов. Работа над пятой частью была начата в 1853 году и завершена в 1866 году. К шестой части Герцен приступил, по-видимому, в 1856 году и закончил ее в 1868 году. Часть седьмая была начата во второй половине 50-х годов и закончена в 1867 году. Все главы восьмой части были написаны в 1867 году.

Большинство глав «Былого и дум», опубликованных при жизни автора, появилось в альманахе «Полярная звезда», который издавался Герценом и Огаревым в Лондоне, а затем в Женеве, в течение 1855–1868 годов. В восьми книгах «Полярной звезды» Герценом были опубликованы следующие части «Былого и дум»: первая (1856, кн. II), третья (1857, кн. III), большинство глав частей четвертой (1855, кн. I; 1858, кн. IV; 1861, кн. VI; 1862, кн. VII, вып. 1), пятой (1855, кн. I; 1858, кн. IV; 1859, кн. V); шестой (1859, кн. V; 1861, кн. VI; 1862, кн. VII, вып. 2; 1869, кн. VIII), восьмой (1869, кн. VIII). Вторая часть была впервые опубликована отдельной книгой: «Тюрьма и ссылка. Из записок Искандера», Лондон, 1854. Ряд глав шестой, седьмой и восьмой частей появился впервые в «Колоколе» в 1859–1867 годах.

В 1860 году Герцен приступил к подготовке отдельного издания «Былого и дум». В первые два тома, вышедшие в Лондоне в 1868 году, были включены первая, вторая, третья и четвертая части. В третий том Герцен включил отдельные свои произведения 30—40-х годов, которые, как он писал в предисловии, «имеют какое-нибудь отношение к двум вышедшим томам «Былого и дум». В четвертый том, вышедший в Женеве в конце 1866 года, вошла вся пятая часть (кроме раздела «Рассказ о семейной драме»).

После издания четвертого тома «Былого и дум» у Герцена остались несобранными печатные главы, относящиеся к шестой, седьмой и восьмой частям мемуаров. Автор намеревался в скором времени издать пятый и шестой тома, куда он собирался включить опубликованные главы, дополнив их новыми. Внезапная смерть Герцена в январе 1870 года на полвека отдалила осуществление полного издания «Былого и дум».