Я сделал, как он велел.

— Что делать с женщинами, которые не выпускают из рук мертвых детей? — спросил кто-то генерала.

— Если они не ранены, оставьте их, но заставьте сесть в амбуланс, если им самим нужна медицинская помощь.

Он повернулся к толпе молодежи, собравшейся вокруг него, выстроил их, как солдат, и несколько минут говорил им что-то по-русски. Я сомневался, чтобы все его понимали. Но они тут же начали выполнять его приказания. Я подумал о его дочери, и мне захотелось, чтобы она была там и видела его в эту минуту. Мне даже казалось, что вот-вот она появится среди медсестер. Белая форма очень пошла бы к ее печальному лицу. Я подал генералу ружье, которое взял у мертвого китайского солдата; он внимательно осмотрел его и покачал головой.

— Очень, очень плохое оружие, — сказал он. — С таким выиграть войну невозможно. И даже защитить себя.

— Особенно против бомб, — сказал я.

— А раньше они хотя бы воевали на поле битвы. Теперь же они просто бросают бомбы, не глядя. Никакой стратегии.

— Но вы сегодня получили боевое крещение, — добавил генерал, указывая на мой белый костюм, которой больше не был белым.

Мне показалось, что его лицо выразило удовольствие. Когда работа скорой помощи была наконец закончена и последний амбуланс приготовился уехать, генерал сказал:

— Какая ненужная трата крови, не правда ли?

— Вы не думаете, что Чан Кай Ши должен был бы защищать Шанхай? — спросил я, следуя своим мыслям.

— Генерал Чан, если он хочет выиграть войну, прежде всего должен быть генералом. Он не может одновременно принимать участие в маневрах, драться в битвах, занимать шесть штатских должностей, а также ходить со своей женой на приемы. Шесть должностей у этого человека. И это только официально. В Японии есть император, и потому у нее есть генералы, адмиралы и министры. У Китая есть только один человек, который хочет быть всем. Человек должен приносить славу своей родине, а не самому себе.

Я сказал, что сама по себе позиция обороняющегося не так уж славна, но он меня перебил.

— Нет, это не так, мистер Сондерс, не так. Когда Наполеон пришел в Россию, мы оборонялись, но что же было потом?

Он ждал от меня правильного ответа.

— Потом наступила суровая русская зима, — сказал я.

— Зима? Вы думаете, что зима в октябре месяце победила Наполеона? Зима!!! Патриотизм, мой друг, патриотизм русских людей и блестящая стратегия русского военного командования, вот что победило Наполеона. Все, все были готовы умереть за царя и отечество.

Мне казалось, что в Китае не было недостатка в людях, готовых умереть, но спорить об этом с генералом было бесполезно, и я решил переменить тему разговора.

— Как поживает ваша семья? — спросил я.

— Хорошо, все здоровы. Вы должны непременно зайти к нам и рассказать, как вы нашли Америку. Александр всегда говорит о вас, когда речь заходит об Америке. Приходите как-нибудь вечером, к обеду.

— Спасибо, приду, — сказал я, — и я все еще хочу заняться русским языком. Некоторые из моих коллег берут уроки у своих русских знакомых.

Я пожалел, что сказал это, потому что тогда было модно среди корреспондентов брать уроки у своих русских содержанок. Но генерал, казалось, не понял особого значения моих слов. Он одобрительно кивнул головой.

— Очень хорошо, очень умно. Наступит время, когда они будут в большом спросе, благодаря знанию русского языка. Идут большие перемены. Большие события. Мир потрясет другая революция, и когда она придет, мы освободим нашу родину от большевиков.

Я пожал ему руку, сказав, что тороплюсь в редакцию писать репортаж, и оставил его посреди поля, которое он осматривал. Возможно, в его воображении оно было местом победного сражения. Залезая в повозку рикши, я оглянулся. Генерал стоял, не двигаясь, как памятник неизвестному солдату. Он не видел меня.

И только садясь за стол перед пишущей машинкой, я понял, что потерял свой фотоаппарат.

Китай боролся четыре месяца, защищая Шанхай. Японцы бросали в ожесточенные бои танки и самолеты, сыпались бомбы и снаряды. У Китая были только люди, их выносливость, их покорность и их скорбь. Некоторые говорили о сверхчеловеческой храбрости, но у них просто не было другого выбора. В Чапэе китайские солдаты дрались за каждое разрушенное здание, за каждый дом. Японское превосходное вооружение не помогло, японцы не смогли выиграть бой и подожгли город. Пока Чапэй горел и японские флаги были подняты над скелетами обгоревших домов, единственный китайский флаг продолжал развеваться несколько дней: китайский батальон, прозванный газетами «обреченным», был подвергнут бомбардировке. Уцелевшие были взяты в плен японцами и исчезли навсегда.

В ноябре Сучао Крик[22] сдался; японцы передвинули войска из предместья Интернационального сеттльмента к границам Французской концессии и направили свои орудия на китайскую часть города Намтау. Пока они сражались в Намтау, однорукий французский священник отец Жакино Лебасанж, несмотря на опасность, добился создания нейтральной зоны, где укрывал и кормил тысячи китайских беженцев[23]. Но пока один человек защищал и спасал тысячи жизней исключительно силой своего духа, великие нации смотрели на все это, оставаясь равнодушно нейтральными. Когда военные действия кончились поражением Китая, европейские концессии в Шанхае оказались окружены японской армией.

Гражданские права, правосудие и законы были определены границами концессий: нарушение закона в одной части города не было преступлением в другой. Генералиссимус Чан Кай Ши передвинул свою главную квартиру в Чункин и призывал молодежь Китая на борьбу. В то время как китайские фабрики работали на Японию и китайские дети в школах должны были кланяться портрету японского императора, иностранный Шанхай делал вид, что никаких перемен не произошло. Иностранные суда посещали шанхайскую гавань и бросали якорь в реке Вангпу, как прежде. Моряки со всего мира приносили свои заработки в бары Интернационального сеттльмента и Французской концессии и оглашали ночные улицы непристойными песнями.

За закрытыми дверьми китайские компрадоры и иностранные коммерсанты отмечали заключенные сделки и поднимали тосты в честь торгового будущего Шанхая. Корреспонденты встречались в клубах и в вестибюлях отелей, делились новостями из дома, со всего мира, обсуждали запоздалые слухи. Чувствуя себя защищенными международными договорами, европейцы продолжали свою обычную жизнь, не задумываясь о том, что вся китайская часть Шанхая находится во власти нового хозяина. А кули относили свои ежедневные заработки в опиум-притоны, чтоб хотя бы на время забыть свою скорбь.

Но незаметные за блеском, весельем и шумом этой эфемерной жизни, зловещие силы надвигались на город. Из Маньчжурии, где Япония хозяйничала, утвердив своего ставленника во главе карманного государства Маньчжоу-го, приходили отрывочные и угрожающие вести.

Многие пытались покинуть Маньчжурию, потому что фанатизм, с которым японцы боролись против всех, кто стоял на пути их беспредельных амбиций, был поразителен в своей жестокости. В борьбе с Японией Китай, оставшись без союзников, все чаще оглядывался на Москву. Поездки в Советский Союз стали популярными среди корреспондентов, и я решил учить русский язык для возможной поездки в Москву.

В холодный январский день я отправился на Зикавейское кладбище повидать дочь генерала Федорова. Александр открыл мне дверь, прежде чем я успел постучать; в зеркале на стене я увидел отражение лица Тамары. Окруженная людьми, она стояла посредине комнаты и улыбалась.

— Хэлло, мистер Сондерс, — сказал Александр. — Я увидел в окно автомобиль, это ваш?

— Проходите, проходите, — закричал генерал. — Вы пришли как раз вовремя, на Тамарины именины.

Я почувствовал себя незваным гостем и попытался извиниться и уйти, но генерал не отпустил меня, взяв за руку.