Я видел Александра дважды перед тем, как уехать из Китая в середине ноября. Первый раз, когда я устроил обед в ресторане, на который пригласил также Петрова с сыном. В течение всего вечера Александр почти ничего не говорил. Он сделал только несколько кратких односложных замечаний, и мне показалось, что он затаил чувство неприязни к Николаю. Я собирался поговорить с ним о Тамаре, но он ушел тотчас же после того, как мы выпили кофе, сказав, что ему нужно встретиться с кем-то в Советском клубе. Я попросил его позвонить мне в отель; он обещал, но так и не позвонил. Второй раз мы встретились случайно. Я шел в сторону Гарден Бридж после обеда, когда рядом со мной остановился джип и Николай окликнул меня по имени.

— Я везу отца на пристань, а потом смогу отвезти вас куда вам угодно, — сказал он.

— Вы кого-нибудь провожаете? — спросил я Петрова.

— Не кого-нибудь, а многих, советский пароход отходит сегодня в Россию, и много друзей уезжает на нем. Поедемте с нами. Может быть, это будет вам интересно, как корреспонденту.

— Я все еще безработный, Петров, но я поеду с вами.

Петров быстро перелез на заднее сидение, настаивая, чтобы я сел рядом с Николаем.

— Я приеду к половине седьмого, папа, — сказал Николай, когда мы подъезжали к пристани.

— А что, ты не идешь со мной?

— Нет, я обещал встретиться с друзьями.

— Хорошо, увидимся в шесть тридцать. Нет, лучше ты не беспокойся, я сам доберусь домой.

— Ты уверен?

— Конечно, уверен.

Когда мы подъехали ближе к пристани, я сразу же увидел в большой толпе Александра. Он стоял рядом с Евгением, бравая наружность которого являла полный контраст худобе и сутулости Александра. Я обернулся к Петрову, но он уже обнимал адмирала Сурина. Я не хотел его беспокоить и подошел к Александру.

— Вы тоже уезжаете? — спросил я его.

— Да, но не на этом пароходе, а на следующем. Евгений едет сегодня.

— Куда в России вы направляетесь?

— Сначала в Свердловск.

— А потом?

— Куда-нибудь, где лучше, если я заслужу.

Я не был уверен, не иронизирует ли Евгений надо мной или над теми, кто посылал его на Урал.

— Например, в Москву?

Я пожелал ему счастливого пути и спросил Александра, не хочет ли он пообедать со мной, когда пароход отойдет.

— Только мы вдвоем?

— Да, больше никого.

— Тогда с удовольствием.

Кто-то похлопал меня по плечу. Это оказался маленький бородатый господин, вероятно, лет восьмидесяти.

— Сынок, — сказал он мне, — мог бы ты нам помочь с чемоданами, они нам не велели больше нанимать китайских носильщиков.

Он повел меня к месту, где стояла, возле двух чемоданов, его жена, держа в руках клетку с птицами. Она казалась даже старше, чем он, ее лицо превратилось в сеть морщин, когда она мне улыбнулась. Крышка чемодана открылась, как только я его поднял, и из него посыпались старые носки и свитер.

— Я же тебе говорила, что нужно было перевязать веревкой, — сказала она мужу. — Ведь эти чемоданы служат нам уже двадцать восемь лет.

— Где же было взять веревку?

Я сказал, что отнесу чемоданы на борт как они есть, а там мы, может быть, найдем веревку.

— Да храни тебя Бог, — сказал старичок.

Мы должны были ждать на трапе, пока три человека волокли пианино на борт, а когда старик и его жена были уже на корабле, еще одна старая женщина попросила меня помочь ей со швейной машиной.

— Поставьте ее вон туда рядом с теми подушками, тогда она не поцарапается. Она со мной разделила всю эмиграцию, теперь едет домой.

На пристани толпа расступилась, дав дорогу священнику. Он был очень высокий, и золотое одеяние не могло скрыть его могучего тела. Он шел медленно, время от времени останавливаясь и держа золотой крест, как древний патриарх, готовый обратиться к народу.

По окончании службы кто-то подошел к нему с серебряной чашей. И он начал кропить присутствующих водой.

— Да храни и сохрани вас Господь. Да будет ваше путешествие домой радостным.

— Пора всем садиться на пароход, товарищи, — закричал советский матрос.

Толпа, до этого молчаливая, задвигалась, и множество голосов зазвучало в воздухе.

— До свидания, до свидания, пишите…

— Скажите матушке-России, что мы скоро увидимся.

— Постарайтесь найти нашу старую няню.

— Поцелуйте родную землю от нас и березы тоже…

— До скорого свидания.

Когда подняли трап, голоса стали громче.

— Скажите нашей Родине…

— С Богом. Да благослови Господь вас и нашу Россию.

— Передайте привет матушке-Волге.

Во всех этих голосах слышались гордость, надежда, радость ожидания, и то же звучало в голосах, которые им отвечали:

— Приезжайте поскорее.

— Спасибо Китаю.

Вдруг все голоса были заглушены звуками громкой музыки. На пристани играл оркестр — «Страна моя, Москва моя, ты самая любимая…» Пароход начал отчаливать. Оркестр продолжал играть, расстояние между кораблем и пристанью становилось все больше и больше, отдельные фигуры на борту слились в одну безликую толпу, и название парохода на корме, «Победа», уже стало едва различимо.

Александр молчал всю дорогу, пока мы шли к моему отелю. Когда мы пришли, я предложил ему выпить, но он отказался. Он сказал, что он предпочел бы вообще не идти в ресторан. Я заказал обед в комнату и рассказал ему о моем визите в госпиталь Мунг-Хонг. Он слушал, не перебивая, глядя на меня полными муки темными глазами, так похожими на Тамарины, и я понял, к моему удивлению, что я редко думал о нем как о ее сыне.

— Наш консул дал мне слово, что она будет отправлена на первом же госпитальном корабле. Это будет через месяца четыре…

— Я не знаю, узнает ли она тебя, — сказал я.

— Мы были очень близки с ней — в начале нашей жизни на кладбище.

— Когда я встретил тебя впервые, у меня было впечатление, что ты был ближе к дедушке.

— Может быть, я любил его больше, я тоже его боялся, но мама была… Только это было до того, как вы пришли к нам в первый раз. Как она сердилась на меня за то, что я продолжал говорить о вас и расспрашивать об Америке, когда вы ушли. Вы казались мне таким далеким, недоступным, как принц.

На мгновение меня охватило чувство, что он говорит о ком-то другом, а не обо мне, и я слушал с чувством отчуждения, как будто все это мне было совершенно незнакомо.

— Почему недоступным?

— Вы говорили о вашей стране таким небрежным тоном, вернее, вы очень редко о ней вообще говорили. Вы знаете, как богатые, которые так привыкли к своему богатству, что никогда не упоминают о деньгах. Я думаю, что я все это не мог понять в то время, я только знал, что вы были совсем другим, не таким, как мы, что вам не надо было никому ничего доказывать, и я завидовал вам в этом.

— А нужно было что-то доказывать?

— Постоянно. Хотя меня дома учили быть гордым, и я был, а все же существовали некоторые вещи: старая одежда и то, как мама выглядела, когда она приходила в школу, по сравнению с другими матерями, и как молодой француз, муниципальный служащий, который приехал с инспекцией на кладбище, ругал моего деда, и как другие дети звали меня женским именем Александра, потому что я носил пальто для девочек.

— Я помню это пальто. Оно было на тебе, когда мы были на открытии памятника Пушкину.

— А на вас был новый блестящий серый дождевик. Вы обещали мне фотографию памятника…

— Прости меня. Я честно собирался тебе ее дать.

— Ничего, в то время я думал, что вы не могли не сдержать слова.

— Что, я еще не сдержал какого-то обещания?

— Однажды вы обещали взять меня на американский фильм «Волшебник страны Оз».

— И не взял?

— Вы сдержали другие обещания, — продолжал он. — Помните, когда вы меня привели сюда, в отель «Палас», есть мороженое. Я чувствовал, что я совсем не должен быть здесь, что в любой момент кто-нибудь подойдет и попросит меня уйти. Вы помните, кто сидел за соседним столом?