— Входите, входите. Очень рады. Александр возьмет ваше пальто.

Пальто сняли без моего участия, и Александр убежал с ним наверх. Когда я подошел к Тамаре, все окружавшие ее перешли на английский язык, очевидно, ради меня. Я пожал ее руку и пробормотал поздравление. Лицо ее сияло, и, хотя улыбка относилась ко всем в комнате, мне показалось, что в ее радости было что-то потаенное. Как очень молоденькая девушка, не уверенная в своей светской роли хозяйки дома, она казалась и важной, и застенчивой в то же самое время.

— Благодарю вас, — сказала она мне и повернулась к усатому господину в морской форме. Он поднес ей маленький букет слегка увядших цветов и, приложив руку к сердцу, словно давая присягу, произнес короткую речь по-рус-ски и поцеловал ей руку.

— Позвольте вам представить мистера Сондерса, — сказал генерал, взяв меня за локоть и повернув в сторону господина в морской форме. — Адмирал императорского флота Сурин.

Адмирал принял представление с легким поклоном, потом пристально посмотрел на меня сквозь пенсне, как будто я был новобранцем на смотре. Я не знал, говорит ли он по-английски, его упорный взгляд показался мне неуместным, и я стал искать глазами генерала, который куда-то исчез.

— Американец? — неожиданно спросил адмирал. Я вздрогнул и утвердительно кивнул головой.

— Почему, — строго спросил он, — почему ваша страна допустила азиатов дать пощечину вашему флоту?

Я понял, что он говорил о потоплении японцами нашего военного судна «Пеней», которое случилось в декабре на реке Янцзы. Я пожал плечами, давая понять, что непричастен к этому событию.

— Ужасная драма для адмирала Ярнелла.

Каждая его фраза звучала, как венок на чью-то могилу, он наклонил голову, как будто в знак траура.

— Они никогда не слушают военных и потом расплачиваются.

Я сам был возмущен политикой Государственного департамента и тем фактом, что твердая позиция Ярнелла не получила поддержки из Вашингтона, но не чувствовал себя ответственным за ошибки моего правительства.

— Японское правительство принесло извинения, — сказал я, повторяя официальную фразу. — Лучше принять извинения и не делать шума.

— Японцы всегда извиняются. Они бомбят госпитальные пароходы, а потом твердят: «So sorry»[24]. Но когда честь страны замешана… — он не договорил свою фразу о чести, потому что генерал Федоров неожиданно оказался между нами, как рефери:

— Не слушайте адмирала, мистер Сондерс, эти моряки всегда высказывают странные идеи.

— Если бы армия слушала адмирала Колчака в 1918 году… — сказал адмирал Сурин и взглянул на генерала неодобрительно. Очевидно, это был давнишний спор между ними, и все точки зрения были известны и не нуждались в объяснениях.

— А где баронесса? — спросил я, чтобы сказать что-ни-будь.

— Она одевается, — шепнул генерал мне в ухо, — а это всегда длинная процедура.

Александр открыл дверь новому гостю. Вошел человек лет сорока, чисто выбритый и тщательно, хотя и безвкусно, одетый. Огромная коробка шоколада с ярко-оранже-вым бантом была у него под мышкой. Александр старался помочь ему снять пальто, бутылка коньяка, которую он держал в руке, на мгновение исчезла в рукаве. Когда она появилась опять, он передал ее Александру и указал на генерала. Я заметил, что генерал не встретил его у двери и смотрел с усмешкой на всю сцену.

Гость подошел к Тамаре, дал ей коробку и щелкнул каблуками. Его дорогая одежда и яркий галстук так не подходили к этому скромному дому. Поклонившись гостям, он подошел к генералу в тот момент, когда Александр всунул бутылку коньяка в руки дедушки. Гость щелкнул каблуками генералу, адмиралу и застыл в положении «смирно».

— Благодарю вас, — сказал генерал, взглянув на наклейку на бутылке.

— Рад быть здесь, ваше превосходительство, — это прозвучало по-солдатски, и генерал принял это с легкой улыбкой.

— Мистер Сондерс, — сказал генерал, — это капрал Иванов.

— Он был в дедушкиной армии, — пояснил Александр.

— А теперь успешный делец по части так называемых ценных бумаг, — добавил генерал, и я понял, что человек в безвкусном костюме был одним из тех спекулянтов, которые делали деньги на шанхайской бирже. Иванов крепко пожал мне руку и как будто с облегчением сказал:

— Рад с вами познакомиться.

Он посторонился и пропустил генерала, который спешил к двери встречать очень старого человека с медалями на груди. Я услышал шорох и увидел баронессу, спускающуюся по лестнице.

Адмирал галантно устремился вперед и предложил баронессе руку.

— Тамара, — сказала она своим звучным голосом, — felicitations[25], и дай Бог нам праздновать твои следующие именины дома.

Она дотронулась до Тамариного бледного лба губами и дала ей маленький пакетик, завернутый в розовую бумагу. В манере, с которой баронесса приветствовала того или другого гостя, была почти незаметная разница; Иванову она протянула только два пальца.

— Я только что говорил мистеру Сондерсу, — сказал адмирал Сурин баронессе, — какая ужасная для Америки трагедия с судном «Пеней» и какие серьезные последствия для будущего.

— А что вы ожидали, mon cher, когда страной управляет народ?

— Да, но его превосходительство президент может потребовать возмещение, не так ли?

— Ах, пока он будет советоваться со всеми гражданами, весь флот будет на дне.

— Ну, все равно, — улыбнулась мне баронесса, — мистер Сондерс работает в английской газете.

Ее замечание имело мало общего с темой, о которой говорил адмирал, но, очевидно, тот факт, что я работал для подданных монарха, был в мою пользу. Решив, что пришло время уходить, я отложил разговор об уроках до более подходящего времени и стал прощаться с генералом.

— Нет, мистер Сондерс, — сказал генерал с почти испуганным выражением лица, — вы не можете уйти, друг мой.

Будет непростительно, если вы не попробуете именинного пирога.

— Это просто оскорбительно! Специальный пирог для именин, как ваш торт для новорожденных в Америке.

Это был Петров. Он оказался около меня неожиданно, улыбаясь и кивая головой. Я не заметил его прихода и не ожидал увидеть его здесь. Он посмотрел с удивлением на две бутылки шампанского в своих руках, как будто бы не зная, как они очутились у него, и поставил их неловко на стол.

— Ваше превосходительство, — сказал он генералу, — разрешите мне показать фотографию, которую прислал Николай.

Он достал фотографию молодого человека с тем умышленно вызывающим выражением лица, которое бывает только в ранней молодости.

— Новое поколение, а? — спросил он, наклоняясь над плечом генерала и глядя на карточку.

— Отличный молодой человек, — генерал показал карточку мне. — Сын Петрова учится в Америке.

Я не знал, что Петров был женат, он выглядел человеком, давно живущим без семьи. Он разговаривал со мной несколько раз, когда подавал мне в Американском клубе, но разговор всегда касался или России, или Штатов.

— Его мать умерла, — сказал Петров, словно читая мои мысли. — Два года тому назад я послал его в Сан-Франциско. Он будет служить России лучше, если у него будет хорошее образование.

— Это возможно только потому, что его отец служит у американцев, — пояснил генерал. — Николай — счастливый сын отца, который посылает ему свое жалование.

— Единственный сын, — сказал Петров, — назван в честь царя. Он не только мой сын, но и будущая надежда России.

Он взял карточку и стал разглядывать ее.

— А что он изучает? — спросил я.

— Историю, как и его отец, — ответил генерал.

Петров посмотрел на меня внимательно, очевидно слово «история» должно было произвести на меня особое впечатление.

— Я готовился быть преподавателем истории, — сказал он. — Я учился в университете два года. Потом пришла революция, все студенты стали солдатами, а теперь…

Он развел руками, как будто прося извинения за настоящее.