АКТ. Понятно, понятно. Саш, но ты подменяешь тут одно понятие другим. То, что российская политическая сцена не вызывает у молодежи доверия, более или менее понятно. Но я говорю не о партийной принадлежности^ о партийности групп, а вообще о том, чтобы музыканты откликались на какие-то проблемы, как то: монетизация, война в Чечне, коррупция, ну, там, что угодно. Такие вещи, которые к партийной жизни не имеют вообще никакого отношения.
ЧИ. Я думаю, что на самом деле такого рода реакция существует. Я думаю, те, кого это интересует, найдут огромное количество примеров. Начиная от Егора Летова и заканчивая «Последними танками в Париже». Вообще сейчас, мне кажется, на панк-сцене происходит довольно сильное разделение на правых и левых. И вот нарастает столкновение между скинхедами и левыми… и людьми, которые симпатизируют анархизму… и ультра-правые… Эти тенденции возрастают. Буквально несколько дней назад в Воронеже была довольно серьезно избита группа «Distemper», избита скинхедами… О голову одного участника группы разбили несколько бутылок, ему зашивали лицо. Я думаю, что подобного рода противостояния происходят, группы так или иначе самоидентифицируют себя…и говорят о чем-то, что, видимо, задевает противоположную сторону до такой степени, что дело принимает такой оборот, когда уже невозможно разрешить ситуацию мирным путем, когда в ход идет прямое насилие…
Мне еще кажется существенным то, что в свое время в Советском Союзе необходимо было быть политически подкованным. В этом смысле ваше поколение, которое раскачивало лодку и придумывало рок-музыку… оно как бы само эту догму бойкотировало… Говорили: мы будем аполитичны. Я думаю, этим вы заразили нас и людей, которые пошли дальше. Вот сейчас наступает тот момент, когда новые люди вырастают, которые не помнят Советского Союза, которые не помнят этого вечного промывания мозгов. У которых есть ностальгия непонятная по тем временам. И вообще, поведение общее, о котором в последнее время очень много твердят, начиная от господина Ходорковского и заканчивая интернет-изданиями. Происходит некая политизация музыки. Я думаю, что это момент отрицательный, потому что политика для меня находится априори в поле зла. И не надо мне ввязываться… Хотя, конечно, иметь свою точку зрения, в том числе политическую, может быть, и уместно.
АКТ. Спасибо, садись. Ирина проснулась, потянулась, оживилась… «Поле зла» ее немного завело. Так что слушаем главного оратора…
ИХ. Для меня политика – это профессия, которая посвящена тому, чтобы управлять страной, то есть устанавливать правила игры. Это такая же профессия, как быть художником, учителем, врачом. Может быть, это поле зла, но без политики вы не выживете. Потому что даже для того, чтобы перейти дорогу, кто-то должен поставить светофор и написать, что на красный свет не ходить, иначе будет полный бардак… Поэтому политика нужна. Другое дело, что в России вы ее называете полем зла, наверное, потому что она нехорошая. Не нравится. То есть давайте тогда скажем так: Путин, например, его политика – это поле зла… А чего же вы сразу всю политику? Вам, наверное, нравится политика в Голландии? Потому что вы там хорошо тусуетесь. Может быть, во Франции, когда вы в Париж приезжаете, там ее никто не называет полем зла. Там своих политиков уважают, за них дерутся. Это их страна, это их политики, они за это отвечают. Поэтому, если сказать: ваша политика – это поле зла, они скажут: вы что, с ума сошли?
Теперь по поводу музыки и политики. Я категорически против распространенного мнения, что политика – это гадость… Потому что именно для того, чтобы она не была гадостью, она нуждается в хороших людях. В политике есть много хороших людей. Вопрос в том, что многие хорошие люди все время проигрывают. Но если количество хороших людей в политике будет возрастать, в какой-то момент количество хороших людей превысит количество плохих. А если с самого начала говорить про поле зла, то все хорошие люди пойдут куда угодно, и потом вы сами будете сидеть в этой дерьмовой политике… Поэтому такое отношение просто не патриотично. Жить нам здесь, умирать нам здесь, детей воспитывать. И жить по всем правилам, которые диктует политика.
Теперь по поводу музыки. Есть несколько моделей развития общества. Россия все это пережила, причем за очень короткий период. Есть модель традиционалистская. Назовем ее даже фашистской. Фашизм никогда не ассоциируйте только с национал-социализмом Гитлера. Фашизм – это идеология. Отдельная. Которая возникла в Италии, а потом Гитлером была использована в специфической форме. Коротко говоря, государство – это всё. Государство будет решать, что ты будешь читать, что ты будешь слушать, с кем ты будешь спать, куда ты будешь ходить, где ты будешь развлекаться. Как ты будешь развлекаться. Сколько ты будешь рожать детей и т. д. Ты – личность – ничто. Мы все должны быть одинаковыми, как солдаты. Элита предназначена Богом, священна. Откуда появилась, хрен его знает. Во всяком случае, не снизу. Верят в нее, как в своего царя. Таким образом, на базе фашизма возник фашистский строй в Италии, а потом возникла его немецкая форма. Как всё в Германии, доведенное до жесточайшей детальности и точности, доведенное до самого ужасного. Я называю это традиционализмом. Он неизбежно разваливается, потому что неэффективен. Потому что не может кучка людей контролировать все на свете. В какой-то момент в силу конкуренции этот строй не выдерживает. Поэтому на смену заступает эпоха модернизма. Модернизм – это некий протест: государство – это ничто. Они там что-то постановили, и до свидания. Личность – всё.
Модернизм может перейти, соответственно, в демократию. Развитую. Когда уже государство воспринимается как эффективный аппарат, и я его нанимаю. Я нанимаю министра. Я нанимаю президента. Я, я лично. Вот это – классический модернизм, классическая демократия.
Мы так немножко при Ельцине попробовали, перепугались. И скатились в постмодернизм. Постмодернизм – это тот же совок, только у него душок уже такой демократический. Цветочки, лампочки повесили, выборы есть, президент есть. Но мнение человека на самом деле – ничто. Как было ничто, так и осталось. Ну немножко дали нам подергаться на дискотеке, поиграть на своих гитарах, что-нибудь ласково сказать, но на этом все заканчивается. Я придерживаюсь мнения, что в традиционном обществе, тоталитарном, нет музыки, нет искусства, есть, но музыка полностью подчинена власти. То есть музыку заказывают политики. Жестко. Причем они могут не только заказывать, они могут ее использовать. Бетховен не виноват, что его музыку любил Ленин, а Вагнер не виноват, что его музыку обожал Гитлер. И даже Ницше не виноват, что его любил Гитлер. Ницше писал совсем для других людей. И поэтому нельзя обвинять Ницше или Вагнера, что они фашистские писатели, философы, музыканты. Их могут использовать. Это добровольное дело тоталитарного строя. Будет заказная музыка. В Польше была одна, в Германии другая, у нас будет своя.
Чем отличается эпоха модернизма от развитой демократии? Музыка и власть живут абсолютно отдельной жизнью, в добровольном союзе. Власть не вмешивается в искусство и дает всем цветам вырастать. Хотите рок-музыку играйте, хотите поливайте нас, нашу власть, хотите не поливайте нас, поливайте капитализм. Делайте что хотите. Искусство живет отдельно. А я, власть, я нанята обществом, чтобы устанавливать правила игры. Я их установила, а дальше, как арбитр, сижу и наблюдаю: если ты в морду дал, то должен за это ответить.
Другое дело, что в развитой демократии существует понятие добровольной патриотической совести. Например, в развитом обществе личность, если она довольна тем, как она живет, ™ ни за какие бабки на фашистском съезде петь не будет. Но если этот музыкант фашист и если он считает, что Гитлер – это офигенно, то из идеологических соображений он пойдет и будет там петь. И это нормально.
Когда музыканты работают на политику, потому что они разделяют их ценности, какие бы страшные они ни были, но если они идут от сердца, о'кей. Я с вами согласна. То же самое и с политикой, может быть.
