- В ящичке, который открывает писец, - шепотом объяснял Леонт, - хранятся свитки с обвинением и уликами. Их запечатали после подачи жалобы.
Этот ящичек называют «ежом».
- Почему?
- Не знаю, - признался Леонт. - Так уж повелось.
- Я вечером спрошу у отца, - сказал Лукиан. - Уж он-то наверное знает.
Началось разбирательство дела. К немалой радости Алексида, оказалось, что, хотя его отец и не знал, почему запечатанный ящичек зовется ежом, он прекрасно разбирался во всех тонкостях судопроизводства. Его объяснения были точными и ясными, и он умел ответить на любой вопрос.
Однако само дело показалось Алексиду гораздо интереснее, чем судебная процедура. Одного школьного учителя обвиняли в том, что он говорил своим ученикам, будто солнце - это вовсе не бог Аполлон, который в огненной колеснице объезжает небо, а огромный, добела раскаленный шар, величиной чуть ли не во всю Грецию. И будто луна тоже не богиня Артемида, сестра Аполлона, а другой безжизненный каменный шар, отражающий свет солнца.
- Да он не в своем уме! - процедил сквозь зубы Лукиан. - Что за чепуха!
- Пожалуй, и не в своем, если учил этому в школе, - согласился Алексид. - Но, может быть, это не такая уж чепуха.
Он постарался, чтобы отец не расслышал его последних слов. С него было достаточно и возмущенного взгляда Лукиана.
Обвиняемый, защищаясь, говорил, что никогда не внушал своим ученикам, будто это предположение - истина. Да, он упоминал о том, что такое мнение существует. Он считает, что мальчиков надо приучать мыслить самостоятельно, чтобы они умели сами разбираться, где правда, а где ложь. А придумал это вовсе не он - кто угодно может купить сочинения философа Анаксагора, где такое мнение изложено очень подробно.
Среди присяжных послышался возмущенный ропот. Упоминать об Анаксагоре при подобных обстоятельствах было более чем неуместно.
- Его ведь изгнали в дни моей молодости как раз за такие разговоры, - объяснил Леонт. - Эта история наделала много шуму, потому что он был другом Перикла, но даже Перикл не мог его спасти.
Разбирательство дела окончилось. Присяжные вереницей потянулись мимо урн для голосования. У каждого было два боба: один, черный, означал «виновен», другой, белый - «невиновен». Один из них опускался в первую урну. Второй, ненужный, бросали во вторую.
Учитель был признан виновным значительным большинством голосов. Обвинитель требовал, чтобы его приговорили к изгнанию. Учитель, окруженный женой и детьми, - все они были одеты в самую старую свою одежду и горько рыдали, стараясь разжалобить судей, - просил, чтобы с него лучше взыскали штраф.
- Но почему он называет такую большую сумму? - удивился Лукиан.
- Присяжные должны выбрать то или иное наказание, но назначить сумму штрафа они не могут.
- Ах, вот как! Значит, если он попросит малого штрафа, его наверняка приговорят к изгнанию?
- Именно так.
Алексид обрадовался, когда был оглашен результат второго голосования. Учителя приговорили к штрафу.
- Но, конечно, - заметил Лукиан, - его школе конец. Какой же человек пошлет своего ребенка учиться у полоумного?
Выйдя за ограду, они встретили отца Лукиана. Он сказал, что голосовал за штраф.
- Видишь ли, - пояснил он своему негодующему сыну, - этот учитель, в конце концов, мелкая рыбешка. Судили его только для того, чтобы посмотреть, как настроен народ.
- Значит, - спросил Алексид, и сердце его сжалось, - будут и еще обвинения в богохульстве? Против… против других людей?
- Этим давно пора заняться. Надо же как-то ограждать вас, незрелых юнцов. А в наши дни болтают много всякой опасной чепухи. Свобода речей - вещь, конечно, прекрасная, но… - Он пожал плечами. - Тут нужна большая осмотрительность. Эти преступления не похожи на обычные. Все зависит от настроения народа, а оно переменчиво. Мы можем взяться за опасных смутьянов, только если будем заранее уверены, что их признают виновными. Это все очень хитрые молодчики, и если есть хоть малейшая вероятность того, что они будут оправданы, то уж лучше вовсе их не трогать - меньше будет вреда.
- Будем надеяться, что это дело послужит предостережением для остальных, - заметил Леонт. - Мне не по душе, когда людям препятствуют высказывать то, что они думают, но…
- Нет, еще нескольких таких обвинений не миновать, - заверил их отец Лукиана. - Кое-кто ждет не дождется проучить этих умников! - Он даже причмокнул от удовольствия.
А Алексид с ужасом представил себе, что пред гелиэей стоит Сократ - перед пятьюстами присяжных, столь же самодовольных и глухих ко всему новому, как отец Лукиана. А ведь Сократ не станет просить о милосердии. Если уж он предстанет перед судом, его ждет изгнание, а то и смерть.
11. Дядюшка Живописец
- Я просто не знаю, Алексид, что с тобой делать!
Леонт был очень рассержен. Он бросился на ложе рядом со столом, на котором был накрыт ужин, но не прикоснулся к еде. Его жена, Ника и Теон, почувствовав в воздухе бурю, замерли на своих табуретках. Алексид, который учился есть в полулежачем положении, как полагается взрослым мужчинам, приподнялся на локте и с беспокойством посмотрел на отца.
- Не понимаю, на что ты тратишь свое время! Во всяком случае, не на атлетические упражнения.
- Я много гулял, отец, и купался, и…
- Он вовсе не бездельник, - заметила мать. - Но не могут же все наши сыновья отличаться на состязаниях.
- Я этого и не требую! - Леонт наконец с неохотой принялся за еду.
Скупо освещенную маленьким светильником комнату наполнили аппетитный запах жареной свинины. Они не слишком часто ели мясо, но сегодня ради праздника был принесен в жертву поросенок. Берцовые кости и немного жира были сожжены на алтаре, лучший кусок отдан жрецу, все остальное попало на кухню. «И надо же было, - думала мать, - чтобы Леонт именно сегодня вечером повстречал этого человека! Такой вкусный ужин - и никого он не радует!»
- Я давно уже не надеюсь, что Алексид когда-нибудь прославится как атлет, - продолжал Леонт, - однако я полагал, что и он по-своему станет украшением нашей семьи. Но я, кажется, ошибся.
- В чем же я провинился на этот раз?
- В чем ты провинился на этот раз? Не смей мне дерзить, мальчишка!
- Прости, отец, я не хотел…
- В дни моей юности мы не смели задавать вопросы старшим. Мы помалкивали, пока нас не спрашивали. Ты набрался этих привычек от людей вроде Сократа. Наверно, ты опять вертишься около него, хотя я тебе давно это запретил!
- Нет, отец! - с негодованием ответил Алексид.
Не раз, завидев Сократа и его друзей на рыночной площади или в гимнасии, он готов был нарушить запрет, но привычка к послушанию всегда брала верх.
- Сократ? - с интересом спросил Теон. - Это тот старик, который всегда богохульствует?
- Да! - сказал Леонт.
- Нет! - одновременно с ним воскликнул Алексид.
Случись это в другое время, оба они, наверно, рассмеялись бы, но теперь только обменялись гневными взглядами.
- А! - понимающим тоном произнес Теон. - Значит, он… этот… вменяемый богохульник.
- Не вмешивайся не в свое дело, Теон! - Голос Леонта, однако, не был строгим: Теон недавно выиграл состязание в беге, и отец пока смотрел на его выходки снисходительно.
Он снова повернулся к тому сыну, чье поведение радовало его гораздо меньше:
- Только что по дороге домой я встретил Милона.
- Я слушаю, отец.
- Он говорит, что ты пропускаешь занятия, готовишь упражнения кое-как, на занятиях сидишь с отсутствующим видом, дерзишь ему.
- Никогда не поверю, что Алексид может дерзить, - вмешалась мать. Хотя, конечно, Милон ему не нравится.
- Ну, а если ему скучно, - сказала Ника, зардевшись от собственной смелости, - значит, Милону следовало бы учить более интересно.
- Ты кончила? - спросил Леонт, сердито хмурясь. - А теперь пусть он сам говорит. Я послал его к одному из прославленных афинских софистов именно для того, чтобы он научился говорить сам за себя.