– Думаю, он обошелся с Никки… хорошо. Во всяком случае, Никки больше не испытает ощущения потрясения всего своего мира. Конечно, в сравнении с Зергом Тьен всего-навсего дурак и взяточник. Но смотреть на это было тяжело. Нельзя заставлять девятилетку сталкиваться с чем-то столь мерзким и так близко его затрагивающим. Каким он после этого станет?

– Наверное… десятилетним, – сказал граф. – Ты делаешь то, что должен. Взрослеешь – или ломаешься. Ты должен верить, что он повзрослеет.

Майлз побарабанил пальцами по обтянутому тканью подлокотнику. – До меня только сейчас дошла хитрость Грегора. Признавшись, что Тьен был растратчиком, он перетянул Никки на нашу сторону. Никки теперь сам заинтересован в поддержании официальной легенды, ради защиты репутации своего покойного отца. Странно. Кстати, именно в связи с репутацией я к тебе и пришел. Грегор попросил – нет, пожелал и потребовал, не менее того! – чтобы ты прочитал мне ту же лекцию, что и ему: честь против репутации. Наверное, она была незабываемой.

Граф наморщил брови. – Лекция? Ах, да. – Он коротко улыбнулся. – Итак, это засело у него в голове, хорошо. С молодежью порой спрашиваешь себя – поняли они хоть что-нибудь из сказанного тобой или ты просто бросаешь слова на ветер?

Майлз неловко поерзал; интересно, не относилось ли последнее замечание и к нему самому? Ну, какая именно часть этого замечания. – М-м? – подал он реплику.

– Я бы не назвал это лекцией. Просто одно полезное различие, вносящее ясность в мысли. – Он протянул руку, словно взвешивая что-то на ладони. – Репутация – это то, что знают о тебе другие. А честь состоит в том, что ты знаешь о себе сам.

– Хм.

– Противоречия склонны появляться тогда, когда это не одно и то же. Что касается смерти Форсуассона – что ты сам про себя думаешь?

И как он умеет вот так нанести удар в самую сердцевину раны? – Я не уверен. Нечистые мысли в счет?

– Нет, – сказал граф твердо. – Только сознательные действия.

– А что насчет действий безрассудных?

– Это переходная область, и не рассказывай мне, будто ты не жил в таких сумерках прежде.

– Большую часть жизни, сэр. Время от времени поднимаясь к мерцающему свету знания. Но на такой высоте мне не выжить.

Приподняв брови и улыбнувшись одним уголком рта, граф все же милосердно воздержался от того, чтобы соглашаться с этим утверждением. – Так. Тогда мне кажется, что твои нынешние проблемы лежат больше в области репутации.

Майлз вздохнул. – У меня такое ощущение, будто меня всего изгрызли крысы. Агрессивные мелкие твари, отскакивающие прочь так быстро, что я не успеваю развернуться и дать им по голове.

Граф разглядывал свои ногти. – Могло быть и хуже. Никогда не чувствуешь себя более лживо, чем когда видишь под ногами осколки своей разбившейся вдребезги чести, а твоя набирающая высоту общественная репутация тем временем окутывает тебя славословиями. Вот это уничтожает душу. А обратное – просто очень, очень раздражает.

– Очень, – сказал Майлз горько.

– Хе. Ладно. Могу предложить тебе кое-какие утешительные соображения?

– Пожалуйста, сделайте это, сэр.

– Во-первых, на самом деле это пройдет. Несмотря на безусловную притягательность секса, убийства, заговора и снова секса, со временем эта сплетня людям наскучит. И как только другой бедолага прилюдно допустит какую-нибудь грубую ошибку, их внимание переключится на новую игрушку.

– Какого еще секса? – раздраженно пробормотал Майлз. – Не было никакого секса. Проклятье. Так было бы хоть за что. А я эту женщину даже поцеловать еще не пытался!

– Мои соболезнования, – губы графа дрогнули в улыбке. – Во-вторых, по сравнению с этим обвинением ни одно другое, менее захватывающее, в будущем не станет щекотать ничьего любопытства. В ближайшем будущем – уж во всяком случае.

– О, замечательно. Значит, отныне я могу строить заговор, пока стою в двух шагах от обвинения в предумышленном убийстве?

– Ты бы удивился… – Оттенок юмора во взгляде графа угас – Майлз и предположить не мог, что именно тот сейчас вспомнил. Он заговорил вновь: – В-третьих, контролировать мысли невозможно – иначе бы я давно этим воспользовался. Пытаться отвечать за то, во что верят всякие идиоты на улицах (на основе минимума логики и еще меньшего количества информации) – это лишь способ свихнуться.

– Мнение некоторых людей значение имеет.

– Да, порой. В данном случае ты знаешь, чье именно?

– Катерины. Никки. Грегора. – Майлз поколебался. – Все.

– Что, бедные старики родители не попали в твой краткий список?

– Мне было бы жаль утратить ваше доброе мнение, – медленно проговорил Майлз. – Но, в данном случае, вы – не те … не уверен, как это сформулировать. Пользуясь маминой терминологией… вы – не те, перед кем согрешили. Так что ваше прощение носит чисто академический характер.

– Гм, – произнес граф, потирая губы и разглядывая Майлза с невозмутимым одобрением. – Интересно. Ладно. В качестве четвертого утешения я заметил бы тебе, что в этом скопище народу, – движением пальцев он очертил Форбарр-Султану и, как итог, Барраяр в целом, – приобрести репутацию человека хитрого и опасного, способного без угрызений совести убить, чтобы заполучить и отстоять свое, не так уж плохо. По сути, ты бы даже мог найти это полезным.

– Полезным?! Что, сэр, прозвище Мясника Комарра служило вам удобной поддержкой? – возмутился Майлз.

Отец сощурил глаза, частично – с мрачным юмором, частично – с уважением. – Оно было для меня неоднозначным… проклятием. Но да, время от времени я использовал вес этой репутации, чтобы запугивать кое-каких впечатлительных людей. А почему и нет, я за нее заплатил сполна. Саймон говорил, что он столкнулся с тем же феноменом. Унаследовав СБ от Великого Негри, он утверждал, что для того, чтобы лишить оппонентов присутствия духа, от него требовалось всего лишь стоять и не говорить ни слова.

– Я работал с Саймоном. Он чертовски хорошо умел заставить тебя занервничать. И не только благодаря своему чипу памяти или так и не исчезнувшему духу Негри. – Майлз покачал головой. Право слово, только его отец умел видеть в Саймоне Иллиане некоего обычного подчиненного. – Во всяком случае, он, может, представлялся людям и зловещим – но неподкупным. Он не был бы и наполовину так страшен, не умей он убедительно изображать такое суровое безразличие к… ну, ко всем человеческим желаниям. – Он помолчал, вспоминая подавляющий стиль руководства своего бывшего командира и наставника. – Но черт возьми, если… если мои враги не признают за мной хоть минимума морали, пусть они по крайней мере допустят, что я компетентен в своих пороках! Если бы я собрался кого-то убить, я проделал бы куда более гладкую работу, а не устроил бы эту отвратительную неразбериху. Ха, никому и в голову не пришло бы, что это убийство!

– Верю, – успокоил его граф. И, подняв голову во внезапном приступе любопытства, спросил: – А … тебе когда-нибудь приходилось?

Майлз снова зарылся в диван и поскреб щеку. – Была одна миссия для Иллиана… не хочу говорить об этом. Это была тайная, неприятная работа, но мы ее выполнили. – Он задумчиво вперил взгляд в ковер.

– Вообще-то я просил его не использовать тебя для убийств.

– Почему? Боялся, что у меня сложатся дурные привычки? В любом случае, дело было намного сложнее, чем простое убийство.

– Так обычно и бывает.

Майлз целую минуту сидел, уставившись куда-то на в пространство. – Итак, то, что говоришь мне ты, сводится к тому же, что сказал Галени. Я должен стоять тут, глотать все это и улыбаться.

– Нет, – сказал его отец, – Улыбаться ты не обязан. Но если ты и вправду просишь у меня совета, исходя из накопленного мной жизненного опыта, то я скажу. Храни свою честь. Пусть твоя репутация падает куда ей вздумается. И переживи этих ублюдков.

Взгляд Майлза с любопытством скользнул по лицу отца. Без седины в волосах Майлз его не видел никогда, теперь же отцовская голова побелела почти целиком. – Я знаю, что за много лет у тебя бывали и взлеты, и падения. В самый первый раз, когда серьезно пострадала твоя репутация – как ты с этим справился?