Вот что сказал Лазарь, перед тем как отдать Богу душу:

— От лекарей я знал, что моя жена — вторая, чахоточная, — не дотянет до Нового года. Так что вскоре я мог бы жениться на Жоэлле — это был вопрос месяцев, а то и недель. По несчастью, Диана после моего глупого — на подушке — признания тоже это знала… В тот вечер она была словно бешеная, требовала, чтобы я отказался от малышки, чтобы мы уехали вместе… Она вцепилась в меня, грозила своей пушкой, того и гляди пальнула бы… Мэтр, снимаю перед вами шляпу! После истории с моим оправданием я думал, что взял вас за горло, но настоящая хватка — у вас!.. Я не раз повторял вам, что вы мне нравитесь, и вот вам подтверждение: я раскалываюсь, вместо того чтобы унести свой секрет с собой в могилу… Так что бросьте расстраиваться, папаша, и снова надевайте адвокатскую мантию… Вы не могли этого предвидеть, но благодаря вашему лжесвидетельству правосудие свершилось над дважды убийцей!

«Правосудие и впрямь свершилось, но каким извилистым путем! — размышлял мэтр Маршан. — Да, что бы там ни говорили, а неповоротливость — замечательное свойство судебной машины…»

Жоэлла, подойдя к кислородному тенту, схватила Лежанвье за руку.

— Вэ-Эл! — вскричала она, словно эта ледяная рука обожгла ее. — Папа!

Лежанвье не ответил.

Он умер в пять утра.

На четверть часа раньше Лазаря.

Совершенно зря терзаясь угрызениями совести.

В одиночестве. Без отпущения грехов.

Комиссар Фонтен наливал себе уже четвертую порцию виски, когда в комнатенке, служившей ему кабинетом, зазвонил телефон. Было около часа ночи.

— Кому еще приспичило! — проворчал он. — Меня ни для кого нет дома!

— Я подойду, — сказала госпожа Фонтен и вышла.

Фонтен с бокалом в руке зычным голосом провозгласил:

— За здоровье рогоносцев!

Забавный тост никого не рассмешил: шутка была избитая. С полдюжины старых приятелей, собравшихся у Фонтенов на Рождество, подняли бокалы и без особого энтузиазма повторили:

— За рогоносцев!

Госпожа Фонтен вернулась быстро.

— Некий господин Арле очень хочет с тобой поговорить. Слушай, это не муж ли той женщины…

— Арле? В такое время?

Нетвердым шагом Фонтен направился в кабинет и взял трубку:

— Алло? Господин Арле? Да, это Фонтен. Что там у вас стряслось? Что?!

Сжав трубку в кулаке, он спросил себя, не ударил ли ему в голову «Джонни Уокер». Нет, голос Арле был вполне реальным, но говорил он нечто немыслимое…

Альбер прижался лбом к стеклу иллюминатора. «Супер-Старлайнер» авиакомпании «Эр Франс» ложился на левое крыло. Внизу, поблескивая, накренилась лагуна Эбрие. Дождь кончился. Между грозовыми тучами проглядывало устье канала Вриди. Белый пароход входил в порт.

Арле жевал резинку, предложенную стюардессой. В ушах гудело: перепад высоты да еще утомление — он двое суток не смыкал глаз. Вот и эту ночь в самолете все пассажиры дремали, убаюканные гулом мотора, а он не спал: от нервного напряжения горела голова, ломило тело. Не счесть сколько раз он зажигал лампочку над своим креслом и перечитывал телеграмму… Как будто из этих четырех слов, которые стучали у него в висках с равномерностью метронома, — «Срочно возвращайся. Важное дело» — можно было извлечь что-нибудь новое. Телеграмму подписал его брат Эдуар.

Уже сорок восемь часов Альбер Арле строил догадки. Сначала он подумал, не случилось ли что-нибудь на работе. Но Эдуару известно, что брат должен возвратиться в Абиджан к Рождеству. За эти несколько дней дела не могли ухудшиться так стремительно, чтобы потребовалось его немедленное возвращение. Кроме того, фирма довольно прочно стоит на ногах, она одна из самых процветающих в стране. Они с братом владеют лесосекой в Гуильё, в западной части Берега Слоновой Кости, лесопилкой, огромным складом пиломатериалов в лагуне; в Абиджане же у них своя служба доставки.

Арле вынул из кармана измочаленный листок голубой бумаги и опять взглянул на штемпель: 20 декабря. Его разыскали не сразу. Лишь позавчера вечером, прибыв в отель в Гамбурге, он обнаружил телеграмму. «Срочно возвращайся…» Нет, тут что-то важное, куда важнее, чем коммерция! Поежившись, он скомкал в кармане телеграмму и поглубже забился в кресло. Самолет входил в облако, и его качнуло. Арле показалось, что желудок у него подступает к горлу во рту стало горько.

Роберта! Последнее предположение, то, о чем он не мог думать хладнокровно. Роберта, жена. Нет, не может быть. Брат бы намекнул, написал: «Роберта больна, серьезно больна» — как обычно в таких случаях…

Скоро аэродром. Самолет летел низко, чуть не срезая верхушки кокосовых пальм. Вот красная лента дороги на Гран-Бассам, рощи, голые поля с пятнами рыжей травы, похожими на гнойники прокаженного. Наконец — посадка, крылья большой птицы дрогнули, взревели винты. Лайнер выруливал к зданию аэропорта, засверкавшему под лучами вновь выглянувшего солнца.

Когда Арле вышел на трап, на него навалилась духота. На секунду он остановился перевести дыхание. Потом, сойдя по железным ступенькам, с маленьким чемоданчиком в руке побежал по раскаленному асфальту.

Перед контрольным пунктом он замедлил шаг. Его парализовал страх. Два дня он мучился в неведении и вот сейчас все узнает…

Он пристроился в хвост очереди и, двигаясь вместе с ней, вскоре вошел в зону таможенного контроля. Подняв глаза, он сразу увидел вверху, на галерее, среди встречающих крупную фигуру Эдуара, облокотившегося о балюстраду. Эдуар помахал ему, но у Арле не было сил ответить. Эдуар был один. У Арле сдавило горло. Он пытался понять по лицу брата, что случилось, но тот отвернулся. Ничего не соображая, Арле автоматически выполнил необходимые формальности и прошел в вестибюль. Эдуар уже спустился и теперь направлялся к нему.

— Роберта…

Голос Арле дрожал. Не отвечая, Эдуар обнял брата за плечи и повел к машине. Арле шел покорно, как ребенок, во всем положившись на Эдуара. Тот вел его, отмахиваясь от назойливых чернокожих оборванцев, канючивших:

— Такси, хозяин? Носильщика?

Арле рухнул на сиденье старого сине-зеленого «бьюика». Эдуар опустил стекла, стараясь хоть немного разогнать духоту. Арле не отрывал глаз от его застывшего лица.

— Где Роберта? И вообще, что случилось? Почему ты меня вызвал?

Вопросы сыпались один за другим. Положив обе руки на руль, Эдуар глядел на кишевшую неграми площадь. Он казался спокойным, но Арле видел, как подрагивает его изуродованная верхняя губа, которая оживала, когда Эдуар сердился или волновался.

— Крепись, Аль, — промолвил Эдуар.

Арле закрыл глаза. Он знал, что скажет брат. Теперь он ясно сознавал, что все знал с того вечера, когда в холле гостиницы «Мажестик» в Гамбурге портье передал ему голубой листок.

— Она умерла. Три дня назад. Мы искали тебя. С ног сбились. Я послал две телеграммы. Первая вернулась назад, вторая… Да, когда ты ее получил?

Арле с усилием поднял веки. Солнечный свет резал глаза.

— Несчастный случай?

Он подумал о машине: Роберта сама водила «аронду». В его отсутствие она собиралась отправиться в джунгли, в Гуильё, а «аронда» на дорогах, напоминающих стиральную доску…

— Да, несчастный случай, — сказал Эдуар. — Роберта утонула. Тело нашли на берегу моря не доезжая Вриди, в местечке, прозванном «Биде».

— Утонула? Да не может быть! — вскинулся Арле. — Роберта отлично плавала.

Эдуар пожал плечами, губа его снова обмякла.

— Каждый год кто-нибудь гибнет в волнах… Нередко прекрасные пловцы…

— Но Роберта никогда не купалась в море, — не отступал Арле, — что это вдруг на нее нашло?