Бесконечно долго мы сидим на скамейках или делаем несколько шагов по бараку — взад и вперед, кажется, что так продолжается уже всю жизнь. Свежеоструганные желтые доски. Все мешают друг другу. Мужчины все в темном, измученные женщины, важничающие, орущие, виснущие гроздьями дети, грудные младенцы. Смешение языков, кое-как понимаемая тарабарщина. Что же это будет за жизнь, если вот так сегодня целый день, целый год, и на все дальнейшее будущее! Никто ничего не делает, ни на что не надеется, ничего не пытается изменить. Крича и плача, цепляясь за папину руку, я быстрым шагом прохожу через барак в пункт учета, где нас вычеркивают, потому что у нас есть собственное будущее. Сквозь последние всхлипы: «Никогда больше, правда?» И лишь после этого голубое утреннее счастье: мы свободны!

Страна назначения. Поезд снова тронулся. Мы с маленькой румынкой смотрим в окно. Трава, хлебные поля, растения те же самые. Так это и есть уже Германия? Скучный отрезок пути в разгар солнечного дня. А вот аккуратный большой дом, весь в зелени и даже, так рано, в цветах. Поезд еле-еле ползет. Мы машем в окно. Первая вывеска на немецком языке.

— Папа, а что такое гестапо?

— Ну, видишь ли, этот род полиции повсюду тайный.

— А почему же тогда у них вывеска?

— Ты станешь немецким мальчиком, Только. Все узнаешь и все поймешь.

Мне непонятно.

— Ты готов, Только?

Готов? Что значит — готов?

— Да, папа, я готов.