Людовик слегка вздрогнул.

— Уже? Но ведь тело Карла, наверное, даже еще не остыло.

— Никто не собирается особенно горевать о нем, — спокойно заявил Жорж. — Это был глупый король, и Франция должна быть рада, избавившись от него.

«Конечно, это правда, — подумал Людовик, — и глупый он был и никчемный, но все же жалко его. Он пожил совсем немного, да и жизнь прожил пустую, бесполезную».

— Ну хорошо, если они хотят меня видеть, пусть войдут. Но не все, и без шума. Приведи только близких друзей.

Жорж саркастически улыбнулся.

— Ваше Величество, сейчас они уже все стали твоими близкими друзьями.

Скорбно звенели колокола, в воздухе повисали протяжные звуки латинских псалмов. Катафалк с усопшим королем Карлом VIII медленно двигался по улицам города. Но никого (почти никого) не волновало, что он мертв, как и прежде, что он был жив.

Анна-Мария брела за гробом, как в тумане. Глаза ее опухли от слез, ночи напролет она рыдала и упрекала себя. Ее бретонское воспитание предписывало такого рода поведение, к тому же ей было его действительно жаль. Она твердила себе, что вышла за него против воли, что была ему верной женой, что никакая скорбь не вернет его назад, но что-то, сидящее внутри, которое было сильнее ее, заставляло и потом в покоях в Амбуазе, затянутых черным (к этому не привыкать), вышагивать по комнатам взад и вперед, взад и вперед.

На другом этаже того же самого замка, в своем кабинете, новый король тоже не находил себе места. Наконец, он резко повернулся к Жоржу, который склонился над какими-то бумагами за своим столом.

— Жорж!

— Ваше Величество? — Жорж поднял глаза. — Да, Ваше Величество.

Людовик улыбнулся.

— Тысячу раз на дню ты называешь меня так. Тебе не надоело? Я уже король больше недели, пора привыкнуть.

— А мне нравится произносить Ваше Величество, когда я знаю, что Ваше Величество — это ты. Никогда раньше мне не доставляло удовольствия его употреблять. Представляешь, как меняется значение титула в зависимости от человека, который его носит.

— В общем-то я не возражаю. Мне бы только хотелось, чтобы кто-то еще называл меня так.

— Дюнуа, — вздохнул Жорж.

— И Эжен.

Эжена Ангулемского тоже не было к этому времени в живых. Его беспросветная грустная жизнь закончилась. В последние годы Людовик с ним встречался редко, но теперь, когда его не стало, очень скучал по нему. Двое его детей, Маргарита и Франциск, были оставлены под опеку Людовика. Он посещал их, когда мог. Маленькая Маргарита была очень хорошенькой и умненькой девочкой, а Франциск уже тогда был не по годам серьезен, и замашки у него были властные. Но, разумеется, никто не мог предположить, что со временем он станет королем Франции, Франциском I.

— Двое нас осталось на свете, Жорж. Всего двое. А скоро и ты меня покинешь, станешь Папой в Риме.

Жорж задумался на мгновение, а затем решительно покачал головой.

— Не хочу я быть Папой. Не хочу. Я хочу остаться Жоржем д’Амбуазом, который слишком много ест и который толстый… и которому слишком нравится произносить «Ваше Величество», чтобы покинуть тебя.

Они улыбнулись друг другу. Людовик был очень доволен его решением.

— Как это прекрасно, что ты останешься со мной и будешь давать мне свои мудрые советы, в которых я всегда нуждался.

Жорж засмеялся.

— А ты не будешь им следовать, как всегда.

— Жорж, вот прямо сейчас мне нужен твой совет. Я должен увидеть Анну-Марию.

— Да, но как же обычаи?

Людовик прервал его:

— Я знаю обычаи. Но она опять может довести себя до полного изнеможения, а то и болезни. Я знаю, ее горе должно быть столь глубоко, что ей не положено никого видеть, таков обычай. Но я не видел ее со дня смерти Карла, нам надо поговорить.

— Я советую тебе этого не делать.

Людовик улыбнулся:

— Мне бы хотелось услышать совет, где я могу повидаться с ней. Как ты советуешь, пригласить ее сюда, в мой кабинет, или самому незаметно проникнуть в ее покои?

Жорж очень быстро для человека его комплекции подскочил к нему.

— Я советую пригласить ее сюда.

Людовик рассмеялся.

— Полагаю разумным последовать твоему совету.

Жорж бросил на него недовольный взгляд и заспешил к двери. Как только он ушел, с лица Людовика улыбка слетела. Он очень беспокоился за Анну-Марию. Людовик прошел через кабинет к двери, которая через гостиную вела в спальню. Это были его временные апартаменты, которые он занимал здесь как герцог Орлеанский и в которых он будет оставаться до коронации. Потом он переведет весь свой двор в Блуа. С Амбуазом связано слишком много неприятных воспоминаний. В Туре он тоже будет по возможности бывать пореже.

Анна-Мария занимала королевские покои и будет оставаться там до окончания траура. Траур! Очень уж много траура было в ее жизни. Людовик попытался представить ее, как она сейчас выглядит. Снова затянутая в черное, в своей черной комнате с портретом Карла на алтаре, как того предписывает обычай.

Думая свою грустную думу, он тихо пересек гостиную и медленно открыл дверь спальни, но дальше не пошел, а посмотрел в щелочку. Странная фигура стояла и прихорашивалась перед огромным в рост человека зеркалом. Щуплый человечишка утопал в тяжелой, обильно украшенной золотом, королевской горностаевой мантии. И в довершение ко всему копну ярко-рыжих волос увенчивала… драгоценная корона.

Макс Поклен нарядился в одежды короля Франции!

Вначале у Людовика перехватило дыхание. Какая дерзость! А потом, как это всегда бывало, когда дело касалось Макса, его вдруг начал душить смех. Стиснув зубы и стараясь не спугнуть, он наблюдал за Максом, который, полагая, что он один, играл свою роль с такой же элегантностью, как когда-то в Орлеане в ливрее камердинера. Он был величественно грациозен, высокомерно кивая толпе, при этом корона у него съехала набок.

Конечно, это была не большая драгоценная корона Франции. Та слишком тяжела, чтобы ее носить. Она будет водружена на голову Людовика только в момент коронации. Это была диадема гораздо меньшего размера, но считалась королевской короной тоже, и относиться к ней следовало с благоговением. Людовик понимал, что ему следует сейчас ворваться в спальню и наказать Макса… но он не делал этого.

Эта корона бывала и на гораздо худших головах. Более глупых, менее преданных Франции, не таких честных. И Людовик подумал, что Франция была бы счастлива, если бы эту корону всегда носили головы такие, как… голова Макса Поклена.

Он тихо отступил назад и возвратился в кабинет. Здесь он изобразил громкую беседу с воображаемым Жоржем, а затем направился в спальню. Когда он вошел, мантии и след простыл, корона снова покоилась в своей обитой бархатом шкатулке. Макс, ни жив ни мертв, возился с металлической ручкой большого резного комода.

— Ваше Величество! — поспешно воскликнул тот и с виноватым видом бухнулся на колени.

— Макс, — жестко сказал Людовик, — ты преклоняешь колени с грациозностью раненого кабана.

— Да, Ваше Величество.

Людовик нашел то, за чем приходил, что хранилось в запертом маленьком ящике его стола, и направился к выходу. У двери он оглянулся.

— Необходимо, чтобы каждый подданный уважал своего монарха.

— Да, Ваше Величество, — сказал Макс, грустно думая, что теперь все будет по-другому, когда Его Высочество стал Его Величеством.

Тут Людовик внезапно улыбнулся.

— Но для меня будет более чем достаточно, если ты станешь проявлять обычные твои ко мне знаки почтения. И я хотел бы также, чтобы дерзости твои тоже впредь не превышали нормы.

— О, да, Ваше Величество!

Макс счастливо улыбнулся и встал. Людовик со смехом затворил за собой дверь.

Ему не терпелось увидеть Анну-Марию. Ждать пришлось больше часа. Жорж ввел ее в кабинет и неохотно оставил их одних. Одета она была, как и положено, во все черное, от черного монашеского платка, покрывающего голову, до длинной черной атласной юбки, что закрывала ее маленькие ножки. Она была бледна и выглядела очень усталой. Под глазами, опухшими от слез, выделялись черные круги.