— У меня есть муж, — жестко напомнила она.

После долгой паузы он тихо произнес:

— Да, я вижу, у тебя есть муж. И расставаться с ним ты не желаешь. У меня просто нет никаких слов. Только об одном я и мечтал все эти годы, до самой последней минуты — освободиться. Но только для того, чтобы жениться на тебе.

— Выбрось это из головы. Навсегда.

— Теперь у меня осталась только моя часть плана — самому освободиться, чтобы жениться все же и иметь наследников.

— И это выбрось из головы. Тоже. Король, я имею в виду нового короля, будет против твоего развода.

Людовик безразлично пожал плечами.

— Моя решимость так же тверда, как и твоя. Король может получить свою сестру обратно, вместе с ее приданым.

— Нет, Людовик.

— Да, Анна! Да! — тут ему захотелось ее уколоть. — Да будет тебе известно, герцог Бретонский предложил мне взять в жены его дочь. Я отложил разговор об этом. Я тогда только рассмеялся и сказал, что следует подождать, пока Анна-Мария подрастет. Кстати, ее тоже зовут Анна.

В ответ она только улыбнулась.

— Возможно, — продолжил он — не так уж и трудно будет забыть тебя, Анна. Может быть, вообще все не так уж и трагично. Она очень мила. И, если мне не повезло с одной Анной, почему бы не попытать счастья с другой. Она наследует всю Бретань. Представляешь, сколько раз перевернется в гробу твой папаша, когда узнает, что Бретань и Орлеан объединились.

Анна сделала нетерпеливый жест.

— О какой помолвке может вести речь женатый мужчина?! У тебя есть жена.

Она обогнула стол и подошла к нему.

— Я понимаю, ты зол на меня, — мягко произнесла она, — и я тебя за это не осуждаю. Мне уже давно следовало тебе все рассказать, еще тогда, но, поверь, это так было прекрасно, когда ты рядом и любишь меня. Я просто не могла решиться. Я очень сожалею об этом. Но это все потому, что я тебя любила.

— Но если это так, — нетерпеливо заговорил Людовик, — давай сражаться вместе, Анна. И мы победим, обещаю тебе.

— Это невозможно, — она покачала головой, не дожидаясь, пока он закончит. — Но, Людовик, зачем тебе искать другую Анну? Я, единственная Анна, которая тебе нужна. И ты мне нужен. И мы можем быть вместе. Правда, не так, как планировали. Вступить в брак мы не можем, но ни Жанна, ни Пьер помехой нам не будут. Нам вообще ничто не помешает быть вместе столько, сколько захотим.

Ей вовсе не хотелось его терять. Сейчас, когда жизнь только начинается. И у нее будет все, и власть, и трон… и любовь Людовик.

— О, Боже! — Людовик отпрянул от нее. — Когда же все это наконец кончится. Какой-то бесконечный день. Значит, мои ставки поднялись. Теперь в дополнение к приданому Жанны ты предлагаешь еще и свое тело. Неплохое предложение. Уверен, твой отец сказал бы, что тот, кто откажется, дурак. Так вот, я и есть тот самый дурак.

— Людовик, не будь таким злым!

— Да не злой я вовсе. Я просто потерпел фиаско, вот и все. Планы всей моей жизни, долгие семь лет ожиданий и надежд — все это поглотила твоя маленькая трусливая любовь. Но я так и не сообразил тогда, какая она маленькая и дешевая. Значит, ты предлагаешь, чтобы мы потихоньку, украдкой наслаждались нашей любовью. Ну скажи, почему ты, как и твой отец, хочешь иметь сразу все? И чтоб ничего не потерять, и чтоб как можно меньше заплатить? Лучше всего вообще ничего. Нет, Анна, у нас могло быть с тобой все, вся наша жизнь! А то, что ты предлагаешь, пошло оно к чертям собачьим!

Анна стояла, как вкопанная. Такого унижения ей еще переживать не приходилось.

— Ты сейчас, как тот капризный мальчик, что хнычет о том, чего ему нельзя, и отталкивает руки, которые хотят его утешить.

— Ах, утешить! Утешить! Видимо, я никогда не пойму тебя, Анна. Это что, называется утешением, в темноте прокрадываться к тебе после Пьера? Да, это великая любовь, ничего не скажешь. Нет, дорогая, у меня все-таки еще осталась частица гордости.

— Значит, любовь, гордость, честь. Какие слова! Какая поза! А вот я согласилась бы тайком в темноте пробираться к тебе, даже после тысячи жен, если бы знала, что их насильно соединили с тобой. Я бы голая прошла к тебе среди бела дня через всю Францию! И представь себе, моя честь при этом нисколечко не была бы задета. Вот что, мальчик, ступай-ка ты к себе домой и продолжай мечтать. Реальная жизнь не для тебя.

— Да, я, пожалуй, пойду. И больше никогда не побеспокою тебя своей детской любовью. А вот что касается регентства, тут я вполне реалист. Я буду добиваться созыва Генеральных Штатов, и они подтвердят мои права. И ты увидишь, некоторых моих друзей подкупить не удастся.

Твердым шагом он направился к двери и открыл ее.

— Берегись, монсеньор! — бросила она ему вслед. — Однажды пойдя по этой дорожке, помни, никакие теплые воспоминания детства и юности тебе не помогут. За измену милосердия не жди, его не будет!

— Наши теплые воспоминания? Они умерли вместе с твоим отцом. И с этого момента мы враги. И никакого милосердия никто просить и не собирается. И не будет.

Он сдернул с пояса одну из перчаток и бросил к ней. Отскочив от юбки, перчатка упала на пол рядом, у ее ног. Не спуская с него глаз, она наклонилась и подняла этот символ вражды.

— И никакой пощады не жди! — крикнула она в уже закрытую дверь.

— Дрянь! Своенравная, коварная дрянь! — выкрикивал Дюнуа, бегая взад-вперед вокруг длинного стола в зале заседаний замка Блуа, где собрались все союзники Орлеана.

Во главе массивного стола сидел Людовик, закинув ногу на ногу. Подбородок его покоился на ладони, а сам он углубился в процесс очинки пера. По обе стороны от него сидели Эжен и Жорж. Эжен задумчиво грыз ноготь на указательном пальце, а Жорж, понизив голос, беседовал с герцогом Бурбонским. Тот явился сюда, считая, что это последнее оскорбление герцогских прав без ответа оставлено быть не должно. Здесь также присутствовал сухопарый и седой герцог Лотарингский, и кузен Людовика герцог Аленконский. Почтеннейшему собранию добавили веса герцог Майенский и герцог Анжуйский, они тоже прибыли вовремя. И пока все мирно сидели и беседовали, Дюнуа не мог найти в себе сил усидеть на месте. Он обходил стол с одной стороны, останавливался, чтобы пнуть ногой пустое кресло, что-то сказать Людовику, а затем начинал обходить стол с другой стороны, нетерпеливо поглядывая на сидящих мужчин.

— И что, мы будем так все время сидеть и любоваться друг другом? — взорвался он наконец.

Те, кто хорошо знал Дюнуа, только усмехнулись его вспыльчивости. Некоторых, более чопорных, это задело.

— А что вы предлагаете еще? — резко спросил герцог Майенский. — Мы будем созывать Генеральные Штаты, разве этого не достаточно?

— А тем временем Анна будет сидеть рядом со своим братцем, как наседка на яйцах. И чем дольше она будет так сидеть, тем труднее будет потом ее сбросить с этого места.

— Успокойся, Дюнуа, — посоветовал Жорж, — герцог Майенский совершенно прав, — он отвесил почтительный поклон в сторону герцога, который ответил ему соответствующим поклоном. — До созыва Генеральных Штатов мы ничего предпринять не можем.

— Но это займет долгие месяцы, — воскликнул Дюнуа. — А все это время Анна будет пользоваться казной, как своей собственной. В таком случае, можно заранее послать регентству прощальный поцелуй.

Людовик сидел, так и не оторвав головы от своего занятия, но с Дюнуа он был согласен. Друзья сообщали: Анна раздает привилегии направо и налево. У него, естественно, таких возможностей нет. Вся надежда на быстрый созыв Генеральных Штатов, что вряд ли возможно. Месяцы потребуются, чтобы все осмелились собраться, а Анна сделает все возможное, чтобы оттянуть срок созыва, как можно дольше, используя, разумеется, деньги из казны. Королева-мать ничем помочь не может, нет у нее ни денег, ни влияния, ни амбиций, кроме, пожалуй, единственного желания покончить поскорее с этой земной жизнью и отправиться навстречу райской благодати, что вскоре и грядет.